Места заключения
Вводная статья
1-я Московская центральная тюремная больница
Бутырская тюрьма
Краснопресненская пересыльная тюрьма
Лефортовская тюрьма
Лубянка, 2
МЧК / УНКВД Москвы и Московской области / Тюрьма московского областного управления НКВД
Новинская женская тюрьма
Сокольническая тюрьма / Матросская Тишина
Сретенская тюрьма и Знаменский лагерь
Сухановская особорежимная тюрьма
Таганская тюрьма
Тюрьма и расстрельное помещение ВЧК-НКВД в Варсонофьевском
Лефортовская тюрьма

Объекты на карте:

Лефортовская тюрьма

Лефортовская тюрьма

Адрес: Москва, Лефортовский вал, д. 5 (отдельный вход: Энергетическая ул., д. 3а)

С 1920-х годов за Лефортовской тюрьмой закрепилась репутация места заключения с особо строгим режимом: туда нередко переводили преступников из других тюрем в качестве дисциплинарного взыскания. Но особенно известной она стала из-за массового применения пыток после перехода в ведомство органов госбезопасности в середине 1930-х годов, в подчинении которых оставалась вплоть до 2005 года. В настоящий момент это — изолятор центрального подчинения ФКУ СИЗО № 2 ФСИН России.

Лефортовская тюрьма. Фото: архив общества «Мемориал»

Лефортовская тюрьма. Фото: архив общества «Мемориал»

Общие сведения

Построенная в 1881 году Московская военная тюрьма в Лефортове предназначалась для содержания под стражей нижних военных чинов. Главный корпус — четырехэтажное каменное здание в форме лежащей горизонтально буквы «К». Каждый этаж подразделяется на правое косое, левое косое, правое прямое и левое прямое крылья. Сходясь в центре, они образуют большой зал. В каждом крыле по 14 камер (2.24x3.70x3.75 м2, 2.3x3.70x3.20 м2, 2.35x4,25x3.5 м2), первоначально предназначенных для одиночного заключения. В каждой камере — железная откидная койка, дополнительный деревянный топчан, привинченные к полу стол и табуретка, раковина, воронка-унитаз, полка, батарея и окно (размером примерно 1:13 к площади пола). В конце 1920-х годов произошло «уплотнение» камер: установили дополнительные койки и уборные. Заключенных размещали преимущественно по 2–3 человека. Так, лимит на начало 1940 года составлял 625 человек, всего же в изоляторе было 215 камер, 205 из которых служили камерами заключения.

В главном корпусе тюрьмы находилась домовая церковь Николая Чудотворца, которая в 1923 году была переоборудована под клуб при Лефортовском изоляторе. Здесь стали устраивать школьные занятия для заключенных, спектакли, концерты, действовали кружки «по интересам». Позднее в помещении бывшей церкви проходили киносеансы: Лефортовский изолятор стал одной из первых тюрем в Москве, получивших свой кинематографический аппарат.

Помимо главного корпуса, здесь же располагались: административные здания, где квартировались служащие изолятора, несколько хозяйственных построек (сараи, кладовые, гараж и т. п.), газовый завод, который в середине 1920-х годов был переоборудован под помещения для прачечной и мастерских, здания мастерских, два двора — внутренний и внешний. На территории, занимаемой в настоящее время Центральным институтом авиационного моторостроения (ЦИАМ) им. П. И. Баранова, находились тюремные огороды.

До революции

До революции 1917 года тюрьма называлась Московской военной тюрьмой и предназначалась для всех категорий нижних военных чинов, осужденных за воинские и общегосударственные преступления — как правило, на небольшие сроки (до 4 месяцев). Она находилась по адресу: Кадетский плац 2.

Тюрьма в Лефортове занимала особое место в системе военно-судебного законодательства (помимо нее на бывшей территории Российской империи таких тюрем было всего три — в Петербурге, Варшаве и Риге) и структурно подчинялась главному военно-судному управлению Военного министерства Российской империи.

Главное здание тюрьмы было построено в 1880 году, но окончательно сдано в эксплуатацию 1 октября 1881 года — этот год официально считается годом открытия тюрьмы. Она располагалась на территории Инженерного ведомства, в то время на окраине города, совершенно изолированно от других городских зданий. С западной стороны находилась большая площадь кадетских корпусов, с других сторон — незаселенные места (в том числе Анненгофская роща). Александр Куприн, учившийся в 1880–1887 годах во 2-м Московском кадетском корпусе в Лефортове, упоминает военную тюрьму в своей повести «Кадеты» (1900).

Однако в докладе о деятельности Московского Лефортовского изолятора специального назначения за 1926 год можно встретить предположение, что «здание изолятора выстроено в 1869 году» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 77. Л. 14 об.).

Архитектор тюрьмы Павел Николаевич Козлов в основе проектирования применил так называемый «принцип пенсильванской системы — камеры располагались в двух флигелях, пристроенных веером к центральному корпусу». Основные принципы этой системы: абсолютная тишина, абсолютная изоляция от внешнего мира и одиночное заключение.

В 1882 году «тюрьма состояла из Главного корпуса — основного здания тюрьмы, и трех одноэтажных зданий, которые соединялись между собой главным корпусом, состоящим из двух отдельных совершенно изолированных корпусов со специально приспособленными тюремными дворами для администрации тюрьмы…», «зданий Газового завода, устроенного позади одного из административных корпусов», «здания с водокачкой, устроенной в Анненгофской роще за тюремной оградой на расстоянии сорока сажен от последней», цейхгауза.

По данным на 1909 год, «главный корпус тюрьмы представлял собой четырехэтажное каменное здание, которое было выстроено радиусами, упиравшимися на диаметр полукруга здания со встроенным подвальным этажом <…> [в помещениях которого] располагались котлы для парового отопления <…> и склады <…>. Все здание тюрьмы было обнесено каменной оградой 2-саженной вышины. Территория тюрьмы включала два просторных двора. Первый — внешний — находился между оградой и зданием тюрьмы, а второй — внутренний — между тремя зданиями тюремных служб».

Работниками Московской военной тюрьмы были «люди, связавшие свою жизнь с военной службой <…> происходившие из дворянского рода <…> получившие военные награды <…>», они помещались в отдельных от тюрьмы каменных флигелях.

Тюрьма имела 205 «светлых» и 7 «темных» камер, двери камер выходили в коридоры. «По стенам коридоров в 3 яруса тянулись непрерывные балконы металлических галерей, по которым развозилась пища, доставляемая на верхние этажи посредством особо устроенной инженерной подъемной машины. На чердаке, над серединой здания, был устроен металлический резервуар для воды».

В каждой камере были «газовый рожок, водопроводный кран и раковина для умывания, железная койка с переплетом из толстых металлических прутьев, которая прикреплялась на шарнирах к стене, но она открывалась только для сна на ночь и была заправлена матрацем из соломы, простынею, одеялом из башлычного или банного сукна с пододеяльником. Рядом с кроватью располагался табурет, который стоял рядом со столом и был неподвижно закреплен цепью к стене, а около самого окна — ватерклозет в виде капустообразной чашки и батарея центрального водяного отопления. На внутренней стене в углу камеры была прикреплена кнопка электрического принудительного звонка, которая давала возможность заключенным подавать звуковой сигнал лишь только один раз в сутки; здесь же располагались три отверстия вентиляционных труб. <…> В каждой камере находилась полка для хранения миски и деревянной ложки для обеда и ужина, а также кружка для питья воды и чая. Нож и вилки заключенным не полагались. Площадь окна к площади пола составляла 1:13. <…> В каждую камеру заключенного нижнего чина христианского вероисповедования вешалась св. икона, выдавалось св. Евангелие и толковый молитвослов, а некоторые по желанию снабжались и псалтырью. <…> Объем кубического содержания воздуха в камере составлял 2,63 кубической сажени, средняя суточная температура которого составляла 13–14 °C. Однако в некоторых камерах и хозяйственных помещениях зимой температура опускалась ниже 10 °C, поэтому эти камеры не использовались».

Заключенным давали мятный чай, квас и относительно хорошую пищу с мясом, а обращение работников тюрьмы с заключенными можно назвать даже вежливым. В мастерских Московской военной тюрьмы заключенные занимались шитьем сапог, шинелей, шаровар, белья, платьев и проч. — трикотажное производство было основным в этой тюрьме и в советский период. Все медицинское обслуживание арестантов происходило в Московском военном госпитале.

Стоит отметить и библиотеку Московской военной тюрьмы: «К 1917 году библиотечный фонд, который собирали с конца XIX века, располагал разнородным и разнообразным количеством тематических произведений и книжных раритетов, такими как прижизненное издание А. С. Пушкина и полное собрание сочинений Н. С. Лескова за 1897 год. <…> Первоначальным фондом для нее служили издания, переданные из упраздненной Смоленской военно-исправительной роты <…> в дальнейшем офицерские чины за свой личный счет сами занимались закупкой литературы из частных собраний и библиотек». Позднее она пополнялась книгами, в том числе изъятыми у заключенных.

Вот передо мной громадные разрушенные здания кадетского корпуса и военно-фельдшерской школы с зияющими окнами, без рам и стекол и черными отверстиями между оголенных стропил. Правее, на фоне бледного неба, рисовался печальный силуэт пятиглавой церкви и конусообразной колокольни без крестов… Еще правее — мрачная, темная военная тюрьма, сквозь решетчатые окна которой краснели безотрадные огоньки. Я шел к городу, пробираясь между беспорядочной массой торчащих во все стороны ветвей, шагая через обломки. Было холодно, жутко. И рядом с этим кладбищем великанов, бок о бок, вокруг мрачной громады тюрьмы уцелел молодой сад. Тонкие, гибкие деревца, окруженные кустарниками, касались вершинами земли, — но жили. Грозная стихия в своей неудержимой злобе поборола и поломала могучих богатырей и не могла справиться с бессилием.

Гиляровский В. А. Репортажи: Ураган в Москве

Революционные действия октябрьского переворота 1917 года напрямую затронули внутреннюю и внешнюю организацию Московской военной тюрьмы. В первую очередь это сильно отразилось на контингенте заключенных: представители от революционного комитета стали использовать тюрьму для размещения арестованных временным революционным штатом.

Миссия, которая была возложена на Московскую военную тюрьму — исправление душевно-нравственной и физической составляющей человека как личности за совершенные им преступления, — в послереволюционный период истории российского государства была практически полностью трансформирована. Вековые традиции национального военно-пенитенциарного дела и партикулярные правила в отношении к осужденным и заключенным были безвозвратно утеряны и перестали существовать после октябрьского переворота и распада Российской империи в 1917 году.

Башмаков М. Б. Из истории Московской военной тюрьмы в Лефортово конца XIX — начала XX века // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2013.
№< 12 (38): в 3 ч. Ч. I. C. 22–32

По данным М. Б. Башмакова, в 1917 году тюрьму временно закрыли, однако он не уточняет, на какое именно время и что стало с заключенными, которые там находились.

Одиночная камера Московской военной тюрьмы. 1905–1906. Фото: ГАРФ. Ф. 533. Оп. 6. Д. 5754

Одиночная камера Московской военной тюрьмы. 1905–1906. Фото: ГАРФ. Ф. 533. Оп. 6. Д. 5754

Московская Лефортовская тюрьма-распределитель

По данным за 1920 год, территория тюрьмы, которая именуется как Московская Лефортовская тюрьма-распределитель, составляет приблизительно 4 десятины: 2,5 из них заняты постройками, дворами и садами и 1,5 — огородами.

На территории тюрьмы отдельными зданиями обозначены:

  • главный тюремный корпус, в котором, помимо камер для содержания заключенных, находятся ванны, прачечная и сушилка, кухня и пекарня, цейхгауз и подвальное помещение с цейхгаузом и котельной;
  • административный корпус № 1;
  • административный корпус № 2;
  • погреб (с правой стороны);
  • погреб (с левой стороны);
  • сарай;
  • цейхгауз;
  • кладовая;
  • газовый завод («ныне не функционирующий; входит во владения тюрьмы»);
  • кроме этого, «при тюрьме имеется церковь, которая в настоящее время закрыта и опечатана, и потому [в опись] не внесена».

Главный корпус тюрьмы, каменный, предназначенный для содержания заключенных, имеет четыре этажа, каждый этаж подразделяется на центральную часть, правое косое крыло, левое косое крыло, правое прямое крыло, левое прямое крыло. В каждом крыле — по 14 камер.

Общая площадь пола составляет 486,61 кв. саж.: на первый этаж с коридором приходится 198,91 см², на второй этаж — 95,90 см², на третий — 95,90 см² и столько же на четвертый этаж.

Главный корпус состоит из 212 камер, 205 из них обозначены как исключительно одиночные и «светлые», и 7 — «темные», то есть отведенные под кладовые. Отмечается, что карцеров и мастерских при тюрьме не числится.

Административные корпуса № 1 и № 2, в которых располагаются квартиры служащих и надзора, абсолютно одинаковы. Каждый из них имеет три этажа (один из которых обозначен как «полуподвальный») и две входных двери. Общая площадь пола в каждом составляет 263,36 см² (полуподвал — 81,52 см², первый этаж — 90,92 см², второй этаж — 90,92 см²). Отмечается, что всего в двух зданиях располагается 25 отдельных квартир.

Флигель № 6 — это одноэтажное здание служб, которое соединено с тюремным корпусом:

комната при кухне

11 кв. саж.*

0 дверей

3 окна

кухня для заключенных

11,04 кв. саж.

0 дверей

3 окна

хлебопекарня

11,04 кв. саж.

1 дверь

3 окна

цейхгаузы для хранения продуктов заключенных

11 кв. саж.

2 двери

4 окна

коридор при кухне

5,46 кв. саж.

2 двери

4 окна

караульное помещение для конвоя

31,49 кв. саж.

12 дверей

10 окон

комната для свиданий

10,74 кв. саж.

2 двери

3 окна

ожидальная с коридором

3,70 кв. саж.

2 двери

2 окна

сушилка

5,90 кв. саж.

1 дверь

4 окна

коридор напротив сушилки

3,53 кв. саж.

2 двери

2 окна

прачечная

9,36 кв. саж.

0 дверей

5 окон

коридор напротив прачечной

2,76 кв. саж.

1 дверь

1 окно

ванны заключенных (9 отд. комнат), бань — нет

9 кв. саж.

9 дверей

9 окон

коридор напротив ванн

11 кв. саж.

1 дверь

9 окон

котельная (в подвале)

6,25 кв. саж.

1 дверь

1 окно

* 1 кв. саж. равняется около 4,55 кв. м.

Режим в тюрьме установлен Общей комиссией домов заключенных. В тюрьме содержатся как срочные, так и подследственные: «Срочные содержатся отдельно от следственных, больные отдельно от здоровых, женщин нет; все заключенные — в возрасте до 21 года». Отмечается, что карцеров в тюрьме нет, но карцерное наказание к заключенным применяется (например, лишение переписки, передач, свиданий или горячей пищи на два дня), отпусками на дом заключенные не пользуются. В каждом коридоре тюремного корпуса находится по надзирателю.

Тюремный распорядок дня в 1920 году следующий:

  • в 6 утра — поверка, до 7 часов — уборка помещений;
  • в 7 утра — раздача кипятка и хлеба;
  • в 12 часов дня — обед;
  • с 12.00 до 13.00 — отдых;
  • работы;
  • в 18.00 — ужин;
  • в 20.00 поверка и отбой.

Как видно из приведенного распорядка, заключенные работают по 7 часов в день. В основном это «пилка дров на ст. Лобня», «погрузка дров в Басманном совете», а также мелкие внутренние работы на территории тюрьмы.

В меню заключенных числятся такие продукты, как рыба, картофель, чечевица, кофе, сахар, соль, перец, хлеб, мясо (сало), сухофрукты, пшено; кроме этого, пища больных отличается прибавкой хлеба и выдачей киселя.

В докладе (ГАРФ. Ф. Р4085. Оп. 11. Д. 131) также отмечается, что больницы при тюрьме нет, но есть околоток, помещаемый в одиночной камере. Школы — нет, библиотека есть. За неимением помещения ни концертов, ни спектаклей не бывает.

За 1920 год из тюрьмы было совершено несколько побегов. Особенно изобретательными оказались Григорий Клеткин и Сергей Дроженников, 19 и 23 года, которые бежали 3 декабря из тюрьмы через отверстие, пробитое ими в полу, при ремонте отопления. Александр Косарев и Ульян Крулович, 19 и 22 года, были просто выведены из тюрьмы надзирателем за деньги.

В 1922 году во время нескончаемого потока голодающих «выселенцев», Лефортовский распределитель был заполнен беспризорниками, а также целыми семьями с детьми и «скарбом». По распоряжению Главэвакбюро от 6 февраля 1922 года, всех выселенцев надлежало немедленно по прибытии на вокзалы Москвы направить на обязательную санобработку, а по истечении карантина они эвакуировались далее по указу Эвакотдела. Согласно этому документу, отказавшиеся отправляться в Лефортово приравнивались к лицам, возвращающимся в голодающие губернии (ГАРФ. Ф. Р3333. Оп. 2. Д. 235. Л. 123).

К 1923 году в тюрьме были оборудованы бани:

Для соединения отдельных помещений ванн под мыльную и парильню, в разделяющих их кирпичных стенах пробито 7 проемов <…> Заложено два окна в наружной стене и одна дверь из парильной в коридор, который использован под раздевальную; в новом проеме из парильной в мыльную установлена новая колода и повешена старая деревянная дверь; сложена новая печь-каменка в парильной и печь в раздевальной, с использованием для последней старого чугунного цилиндра (диаметром около 1 аршина). <…> Новые скамьи в мыльной и парильной, две новых деревянных полки в парильной и новые в раздевальной (5 шт.) длиной по 6 аршин каждая. <…> Все работы исполнены трудом заключенных. Заключенные посещают бани всего два раза в месяц, и тогда же происходит и смена белья.

Акт приема строительных работ по переустройству помещений ванн и общего коридора при них под баню изолятора.

ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 2. Д. 44. Л. 69

Кроме этого, в 1923 году уже числятся школа, карцер на третьем этаже, аптека рядом с приемным покоем. Из мест, которые, очевидно, были и раньше, но еще не упоминались, находим конюшню.

Верхний этаж бывшего Газового завода оборудован под сушительную с прачечной (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 2. Д. 44. Л. 65). Однако стирка белья заключенных вплоть до 1926 года производилась в 1-м Московском женском исправтруддоме.

В том же 1923 году происходит разбор иконостаса в бывшей церкви (руками заключенных), в здании бывшей церкви был оборудован театр, где установлена кинематографическая будка, сцена, а также освещение сцены.

План Московской Лефортовской тюрьмы, 1920. Фото: ГАРФ. Ф. 4085. Оп. 11. Д. 131

План Московской Лефортовской тюрьмы, 1920. Фото: ГАРФ. Ф. 4085. Оп. 11. Д. 131

Изолятор специального назначения

С 1924 года Лефортовский изолятор носит характер изолятора специального назначения. В соответствии с новым «постановлением распределительной комиссии ГУМЗ о порядке направления в изоляторы с/н лиц, приговоренных к лишению свободы» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 5б. Л. 3), в Лефортово должны направляться «лица, не принадлежащие к классу трудящихся; совершившие преступления в силу классовых привычек; особо опасные; а также из других м/з — в качестве дисциплинарного взыскания». Например: «…С начала торговли 40-градусным вином среди заключенных Крюковской ф-т колонии появилось пьянство, в каковом были замечены заключенные Федоров И. Д. и Томилин Н. <…> Они устроили дебош в конторе. <…> Решено было принять самые решительные меры — перевести заключенных для дальнейшего содержания в Лефортовский изолятор» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 588).

Пропускная способность изолятора в 1924 году — 567 заключенных. В первую очередь, заключенные поступали из Таганского домзака, незначительное число — из Бутырского домзака. В единичных случаях — из МУРа, бывших арестных домов. «В изоляторе сидят главным образом заключенные с серьезными преступлениями, большинство осуждены по 184 или 114 ст., а также 60 ст. Уголовного Кодекса на 10 лет строгой изоляции, примененной к ним взамен расстрела» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 145).

8 марта 1924 года по обвинению в злоупотреблениях к 6 годам одиночного заключения в Лефортовской тюрьме приговорен председатель правления Промбанка СССР Александр Михайлович Краснощеков (в конце 1922 года имел длительный и серьезный роман с Лилей Брик, который едва не привел к разрыву ее отношений с Маяковским). По сообщению наркома РКИ В. В. Куйбышева, были установлены «бесспорные факты присвоения Краснощековым государственных средств, устройства на эти средства безобразных кутежей, использования хозяйственных сумм банка в целях обогащения своих родственников и т. д.».

В этом же году также отмечается один случай побега двух заключенных путем пролома асфальтового пола в камере.

Весь изолятор обслуживается 96 служащими. Старший помощник начальника — Матвей Рудсон, другие помощники — В. Д. Орехов и В. Н. Мацкий. Главный врач Лефортовского изолятора — М. Я. Шишман (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 7).

Документально зафиксировано, что отношения между ними не всегда были хорошими (например, случай ссоры в январе 1924 года между младшим надзирателем Бакаевым и помощником начальника изолятора В. Н. Мацким, в ходе которой последний угрожал первому револьвером) (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 29).

<…> Мацкий признает свой поступок неправильным, но объясняет, что он не мог сдержаться, так как был вызван на это действиями самого Бакаева. До момента происшествия Мацкий не спал целую ночь, будучи занят работой по обыску заключенных в связи с положением, создавшимся в тюрьме (предполагавшийся побег заключенного) — такая напряженная обстановка могла подействовать на нервы. <…> Сам Бакаев, который неоднократно угрожал избиением своих товарищей, появился в общежитии в пьяном виде.
Выписка из протокола № 38 заседания ячейки РКП(б) при МЛИ с/н от 14/01/25

ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 33

Никто не был уволен, так как случай произошел не на службе, а в общежитии.

Судя по внутренним документам изолятора, дисциплинарные взыскания и служебные наказания в среде работников были не так уж редки:

Приказ № 76 начальника МЛИ от 15.12.25, параграф 1:
Старшина команды надзора тов. Фраукин за неприсутствие, как дежурного по изолятору, во время разрешенного вне очереди свидания заключенному Тараканову с женой, арестовывается на 3 суток с содержанием при Таганском доме заключения.

Приказ № 80 по МЛИ с/н от 19.12.1925, параграф 3:
Младший надзиратель Гиркунов Федор за халатное отношение к службе, выразившееся в намерении пронести в корпус большого количества одеколона, арестовывается на трое суток с содержанием при Таганском доме заключения.

ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 710–711

Важным событием 1924 года стало переоборудование канализации изолятора: «Канализационным отделом МКХ проложен по площади Красного Курсанта канализационный коллектор до ворот изолятора» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 2. Д. 44. Л. 102). До этого владения изолятора выпускали жидкости из выгребных ям в реку Синичку (позже она была полностью заключена в трубу коллектора).

Из отчета о деятельности изолятора за период с октября по декабрь следующего, 1925 года (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 34), можно узнать, что «окарауливание изолятора возложено на команду из 14 человек из Московского конвойного полка (1-й конвойный полк войск конвойной стражи СССР) на внешних постах. Внутренняя охрана осуществлялась 6 старшими, 8 отделенными и 46 младшими надзирателями. Вооружение административно-строевого состава было следующим: 26 револьверов системы наган с 604 патронами, из которых 5 находилось постоянно у улиц администрации изолятора, а остальные могли выдаваться по мере надобности».

Передачи заключенным и свидания были разрешены один раз в две недели. Свидания для всех — по субботам (в следующее за субботой воскресенье — для лиц, в силу исключительно уважительной причины не могущих быть в субботу). Свидание происходит в специально отведенной для этих целей комнате за двумя решетками. Единовременно к решетке допускаются 13 заключенных.

Прогулка составляет 40 минут в день.

В документах этого же года находим свидетельство, что некоторые заключенные работали в качестве редакторов журнала «Всюду жизнь» о жизни заключенных (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 50). В частности, заключенный Новиков являлся техническим редактором этого журнала, выходящего в Орловском изоляторе. Этот факт вызывал недовольство начальника Улановского, который писал об этом Леониду Яковлевичу Корнблиту (помощник начальника ГУМЗ), который в свою очередь ответил, что не имеет никаких претензий к работе Новикова техническим редактором.

В марте 1925 года была ликвидирована прачечная изолятора, как отмечает начальник отдела снабжения изолятора, «не в силу того, чтобы использовать помещения бывшей прачечной под мастерские с целью доходности и выгодности. <…> А в силу того, что вся прачечная и имевшийся там инвентарь настолько был ветх и изношен, что стирку белья ручным способом производить было нецелесообразно, а потратить суммы для восстановления прачечной было бы также бесцельно…» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 111). При этом начальству изолятора предлагали стирать вещи в бане («как поступают многие места заключения, у которых нет своей прачечной»), но «стирка белья заключенными-мужчинами не достигала цели, не говоря уже о том, что белье портилось». Таким образом, белье для стирки отправлялось в Новинский женский исправдом. Старший врач изолятора Шишман в своем докладе (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 628) отмечал, однако, что «белье из прачечной Новинского исправдома поступает недостаточно чисто вымытым».

Заведующий медицинской частью мест заключения РСФСР доктор Н. Н. Спасокукоцкий, обследовавший Лефортовский изолятор в марте 1925 года (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 146), отметил, что заключенные (в частности, камеры № 8) стирали белье прямо в водопроводной раковине камеры: «По словам заключенных, во многих других камерах так же стирают. Это ненормальное явление происходит потому, что у изолятора нет своей прачечной».

В этот же году находим точное указание на то, что в камерах содержалось все-таки по два человека, несмотря на то, что камеры предназначены исключительно для одиночного заточения. Однако помощник губернского прокурора Розендорн счел размеры камер «вполне достаточными для помещения в каждую двух заключенных», равно как и помещение бывшей церкви «вполне приспособленным для кино, постановки пьес, хоровых и иных культурно-просветительских работ» (Акт обследования Лефортовского изолятора от 28 марта 1925 года. ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 140).

В библиотеке изолятора числится 1700 томов. «Есть полное собрание сочинений Маркса, Энгельса, Ленина, Плеханова. <…> Выписываются газеты („Правда“, „Известия“) как библиотекой, так и самими заключенными», — отмечает Розендорн.

При изоляторе один раз в две недели (дни не уточняются) работала лавка, где заключенные могли купить такие продукты, как хлеб, консервы, колбасу, ветчину, сыр, табак, а также спички и прочие бытовые предметы.

Приемный покой изолятора с амбулаторным лечением обслуживается врачом, который бывает ежедневно, а также 4 лекпомами (несут поочередно суточные дежурства), 1 заведующим аптекой, 1 зубным врачом (бывает три раза в неделю) и 3 санитарами. В приемном покое стоит 5 кроватей. «Случаи заболевания туберкулезом внутри изолятора крайне редки, — отмечает докладчик, — сравнительно часты заболевания неврастенией». В заключении отчета Розендорн отмечает: «Лефортовский изолятор, по-видимому, один из лучших изоляторов».

Доктор Н. Н. Спасокукоцкий, обследовавший Лефортовский изолятор примерно в это же время, не совсем согласен с выводами Розендорна. Например, он отмечает: «С точки зрения пенитенциарной ликвидация одиночного заключения — есть непременное требование, но, к сожалению, камеры по своим размерам (2,2 куб. воздуха) не могут считаться удовлетворяющими требованиям кубатуры на каждого заключенного» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 147).

В изоляторе существует система закрытых дверей, также отмечает он. «Отопление центральное паровое, но в некоторых камерах холодно и сыро (например, 101-я камера). В каждой камере имеется железная откидная койка и приставной деревянный топчан. На каждой кровати — соломенный тюфяк (солома изредка меняется), подушка (соломенная), наволочка, одеяло и одна простыня» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 147).

Во время посещения изолятора доктором был зафиксирован и один случай голодовки, которую объявил заключенный Бенкович из камеры № 98. Он был осужден Мосгубсудом по делу шайки Мишки Культяпова и приговорен к расстрелу с заменой приговора на 10 лет строгой изоляции. Спасокукоцкий пишет: «Заключенный заявляет, что имеет в виду покончить жизнь самоубийством и желает сделать прокурору „важное сообщение“. Объявил голодовку, чтобы ускорить приезд прокурора. Все необходимые меры врачебного наблюдения над голодающим приняты».

«Как и в 1920 году, заключенные не имеют завтрака как такового, не считая утренней подачи хлеба и кипятка. На время раздачи обеда и ужина двери камер отпираются, и заключенные сами берут себе пищу из отставляемых из кухни в коридоры баков с пищей», — отмечает доктор. Далее он приводит пример обычного рациона заключенных: «В день обследования обед состоит из борща с мясом, ужин — из пшенной каши с конопляным маслом [нрзбр: или салом]. <…>

Раскладка столовой на 14 марта [1925 года]:
— хлеба черного 526 грамм
— мясо — 100
— капуста 136
— пшено 150
— свекла 100
— масло раст. 26
— картофель 136
— мука 8 ф. И всякие приправы. Все вместе составляет 2175 ккал. <…>

В следующий день после обследования обед состоит из супа с вермишелью и картофеля с мясом; ужин — из разваренного картофеля с растительным маслом. Общая калорийность обеда и ужина — 2600 ккал. <…> Белого хлеба не дается, молока тоже. Кипяток подается в камеры три раза в день, приготовляется в особой кипятильне».

Стоит сказать, что кухня обслуживается самими заключенными, за что они получают около 2,5 руб. ежемесячно. При обходе кухни Спасокукоцкий замечает, что «посуда моется в раковине в холодной грязной воде. Полотенца и мыла для мытья рук обслуживающего кухню персонала нет». При кухне также имеется хлебопекарная, выпекающая в среднем 14 пудов хлеба в сутки, в которой работают те же заключенные.

Доктор Н. Н. Спасокукоцкий также посещал баню изолятора:

Баня устроена из бывших банных «одиночек». Состоит из мыльной и горячей. <…> Душей и ванн нет. Единовременно вмещает 55 человек. Дается заключенным 1 раз в две недели. Каждому выдается по 1/8 ф мыла. При бане имеется коридор-раздевальня. <…> Карантинного отделения в изоляторе нет, и прибывающие помещаются в особые камеры и значительное время не получают ни душа, ни бани. <…> Изолятор совершенно не имеет приспособления для мытья вновь прибывших, и таковые, по словам заключенных, ждут бани по 2–3 недели.

При посещении приемного покоя, о котором также писал Розендорн, Спасокукоцкий отметил, что больных туда не пускают:

<…> Ввиду опасности содержания в смысле возможности побегов. Поэтому больные содержатся в камерах, и по факту приемный покой пустует. <…> Само помещение <…> совершено не соответствует своему назначению, не имеет ни ванны, ни уборной. Так называемая палата на 5 коек — является просто второй комнатой при амбулатории. Все входят в эту комнату без халатов и вообще чувствуется, что никто не считает, что это лечебное заведение. <…> В приемном покое имеется амбулатория, состоящая из одной комнаты, и в ней же помещается зубкабинет. Среди амбулаторных больных на первом месте — неврастеники, легочные, анемичные с глазными заболеваниями. <…> Аптека помещается в общем корпусе. В амбулатории имеется дежурная аптечка.

Несмотря на то, что условия работы в мастерских, как отмечает доктор, не самые благоприятные (в ткацкой — резкий шум, защиты слуха у работающих нет, в портновской — очень тесно и т. д.), «отмечается большое желание у всех заключенных работать в мастерских — иметь большее общение с другими заключенными вне камер. Заключенные общаются между собой только в мастерских, на прогулке или в клубе. Так что некоторые заключенные стараются скрыть свои недуги от врача, только чтобы попасть в мастерскую».

Спасокукоцкий также пишет о том, что некоторые заключенные могут быть переведены как исправляющиеся в Сокольнический исправдом. Интересно, что «отказываются от перевода по мотивам личной безопасности только заключенные из числа бывших работников карательного дела».

Вопрос об уничтожении уборных и об устройстве общих уборных в наших советских условиях должен не выходить из памяти всех работников Лефортовского изолятора. <…> Питание должно быть доведено до норм Главумзака (2250 ккал для всех и 3000 — для работающих).


Доктор Н. Н. Спасокукоцкий
 

Работники Лефортовского изолятора преимущественно партийные и с некоторым стажем, убежденные, что наступит момент не только в уничтожении одиночных уборных, но и в уничтожении самих тюрем. Об этом знает каждый коммунист и это помнят и будут помнить работники Лефортовского изолятора.


Улановский, начальник Лефортовского изолятора
специального назначения

Заключенные Лефортовского изолятора были довольно инициативные (о чем свидетельствует и количество кружков). Например, группа во главе с П. А. Тирщит в 1925 году планировала организовать трудовой коллектив, состоящих из бывших заключенных, «желающих искренно порвать связь со своей прежней жизнью и зажить новой», под названием «Новая жизнь» в Крыму, о чем подавали коллективное прошение в соответствующий наркомзем (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 667).

На территории изолятора находился, как отмечалось, и огород, который в 1920 году занимал 1,5 десятины, или около 3600 кв. сажень. По данным на 1925 год (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 347), площадь огорода уже составляла 23 148 кв. сажень. Он делился на 12 участков, 9 из которых были отведены под картофель (17 390 кв. саж.), 2 — под овес и [нрзбр] (4573 кв. саж.) и 1 — под капусту (1185 кв. саж.).

План Московского Лефортовского изолятора с/н, 1924. Фото: ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 2. Д. 44

План Московского Лефортовского изолятора с/н, 1924. Фото: ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 2. Д. 44

1926–1927: образцово-показательное

В 1926–1927 годах Лефортово нередко посещали иностранные делегации, советские экскурсии и отдельные лица.

Иностранные делегации, состоявшие из представителей национальностей чуть ли не всего мира, задавали зачастую странно звучащие в СССР вопросы о том, где помещаются темные карцера, или о том, какое количество заключенных заковано в кандалы. <…> После осмотра буквально всех уголочков изолятора все они уходили совершенно разубежденными в своих сомнениях и вписали в книгу для записей посетителей впечатления, которые по своему содержанию в общем сводятся к ниже приводимым:
«Мы, политэмигранты, тоже сидели в тюрьме долгие годы, нас посадили для того, чтобы умирать: нас били, мы получали 100 гр. хлеба в день и овощи, мяса ни разу не видели за все время. <…> Поэтому мы очень рады видеть, как обращаются здесь с заключенными». Подпись: группа политэмигрантов.
«Мы осмотрели вашу тюрьму. <…> Мы приветствуем вашу активную работу по преобразованию тюрьмы в школу, исправляющую преступников. Администрация тюрьмы по отношению к заключенным — учителя и товарищи. Все это нам показало, как много сделала революция. Мы приветствуем царящий в тюрьме порядок и желаем вам впредь работать успешно». Подпись: группа турецких студентов.
«Посещение тюрьмы показало, что ее скорее надо назвать не тюрьмой, а домом для перевоспитания. Заключенные воспитываются прекрасно. <…> Мы, иностранцы, удивлены и никогда не забудем этого дня». Подписи делегатов Германии, Франции, Бельгии и других стран.
«Первое, что бросается в глаза при внимательном ознакомлении с постановкой дела в Лефортовском изоляторе спецназначения, так это то, что выбит старый тюремный дух, который угнетал человека и не исправлял его, а, наоборот, вырабатывал из него большего преступника. <…> Администрация горит искрометной энергией в своем стремлении улучшить и расширить производство и мастерские». Подпись: тов. Егоров (нарком внутренних дел).

ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 77

8 июля 1927 года Московский Лефортовский изолятор посещала китайская делегация из Ухана, а также голландский журналист, корреспондент коммунистической газеты A. R. Prins, будучи в СССР проездом из Китая. Как отмечено в деле, «жизнь заключенных произвела на него очень хорошее впечатление» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 77).

Общее собрание заключенных Лефортовского изолятора, на котором присутствует немецкая рабочая делегация, 1930. Источник: РГАКФД

Статья о Лефортовской тюрьме // Иллюстрированная Россия. 1931, апрель. № 18 (311)

Статья о Лефортовской тюрьме // Иллюстрированная Россия. 1931, апрель. № 18 (311)

Рабчасть

<…> В строгом соответствии с духом и идеей советской исправительно-трудовой политики рабчасть [Лефортовского изолятора с/н] стремится к вовлечению в работу наибольшего числа заключенных и прочного усвоения ими трудовых навыков и той или иной квалификации, которую они могли бы использовать по выходе из тюрьмы. Коммерческая сторона в деятельности рабчасти, как организации самоокупаемой, конечно играет известную, но все же отнюдь не доминирующую роль.

ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 3. Д. 355

Вследствие специфического характера Лефортовского изолятора заключенные на внешние работы не выводились — в большинстве случаев они были заняты на работах во внутренних мастерских.

В 1925 году помощник губернского прокурора Розендорн в акте обледования Лефортовского изолятора от 28 марта 1925 года (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 142) писал, что при изоляторе работают следующие мастерские, отмечая, что «дальнейшему расширению мастерских мешает отсутствие помещения»: пошивочная, трикотажная, ткацкая, платочно-вязальная, сапожная, плотницко-столярная и слесарная. Мастерские работают в основном для Госбанка, Сельсоюза, Центрокурторга, Трехгорн. пивов. завода (в частности, сапожная), других государственных предприятий, а также для частного рынка. Заключенные в мастерских работают в две смены.

По данным на 1926 год, на работах в изоляторе было занято 242 заключенных, что составляло 62 % по отношению к общему числу работающих (390). Около 40 % были заняты на хозяйственных работах, например, на кухне, работах по уборке корпуса или в учебно-воспитательной части изолятора. Процент неработающих заключенных составлял около 10 %.

Зарплата выплачивалась два раза в месяц (1 и 15 числа). Примечательно, что обследовавшие производственную деятельность изолятора комиссии РКИ и правовой секции Моссовета в своих заключениях отмечали слишком высокие расценки в некоторых производствах изолятора по отношению к профсоюзным ставкам (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 77. Л. 22–23).

В сводной ведомости по московским местам заключения за третий квартал 1926–1927 годов (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 52. Л. 15) указывается, что зарплата заключенных, работающих в мастерских или на других работах, составляет от 20 до 50 процентов платы вольных рабочих. Из этой платы вычитается 25 процентов в пользу государства, а из оставшегося делаются вычеты в фонды по улучшению жизни заключенных и освобождаемых. После того как все вычеты уже произведены, т. н. чистая прибыль заключенного делится на три части: на руки выдается 1/3 и по освобождении — 2/3 (при необходимости может быть отдана и раньше — по решению наблюдательной комиссии).

Из доклада Розендорна известны некоторые зарплаты заключенных в 1925 году. Например, «пошивочная — от 30 до 35 коп. в день», «трикотажная — минимум 13, максимум 30 руб. в месяц, ткацкая — от 8 до 15 руб. в месяц», «сапожная — редко превышает 3 руб. в месяц», «плотницко-столярная — работающие не имеют заработка вовсе (так как обслуживает исключительно нужды самого изолятора и заказов со стороны не имеет)», «слесарная — от 4 до 6 руб. в месяц» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 142).

Состав мастерских в 1926 году пополнился чесальной и крутильно-мотальной мастерскими, а также значительно был расширен трикотажно-вязальный цех. Ткацкая мастерская была расширена за счет комнаты свиданий и центрального склада. Одновременно с этим из правого флигеля мастерских была переведена в подвал портновская мастерская, и на ее месте были установлены шпульная машина и крутильный ватер. На месте прежней сушильни, бездействовавшей, установлена чесальная мастерская. Сапожная мастерская, однако, была свернута, но в следующем году возобновила свою работу.

С весны 1926 года приступили к постройке нового корпуса для ткацкой, который должен был соединить существующую ткацкую со зданием бывшего газового завода (который также подлежал перестройке и приспособлению под мастерскую). Строительные работы были закончены к ноябрю (в новом помещении было установлено 33 ткацких станка). Таким образом, ткацкая мастерская за год расширилась более чем в четыре раза (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 29а. Л. 296).

Новая постройка (корпус) <…> занимает вместе с перестроенным зданием бывшего газ. завода площадь в 455,2 кв. метра и включает в себя залы-мастерские, уборную и курительную (в остальных мастерских курение запрещено). Потолки, стены, полы — каменные и железобетонные, двери — железные. Имеется два выхода общего пользования и один запасный. Средняя температура внутри помещения — 17 по Цельсию. В результате всех преобразований общая площадь мастерских и служебных помещений в 1926 году возросла с 766 до 1323 кв. метров.


Из доклада Московского Лефортовского изолятора с/н о деятельности за 1926–27 бюджет. гг.
ГАР
Ф. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 77

На 1927 год по документам (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 52. Л. 6) при изоляторе числится 9 мастерских, в которых работают только заключенные. Это:

  1. ткацкая;
  2. рашельно-оборотная (платочная);
  3. трикотажная;
  4. портновская;
  5. столярная;
  6. слесарная;
  7. электромонтажная;
  8. переплетная;
  9. сапожная.

Из докладов по обследованию изолятора за разные кварталы 1926–1927 годов можно сделать следующие выводы по охране жизни и здоровья заключенных:

  • в изоляторе отсутствуют помещения, которые хотя бы в самых минимальных размерах удовлетворяли бы требованиям, предъявляемым к фабричным мастерским;
  • по большей части мастерские расположены в подвальных помещениях (64% от работающих находятся в подвалах);
  • в большинстве помещений работают электрические вентиляторы (ослабляют вред, происходящий от недостатка воздуха);
  • многосвечевые лампочки, фартуки, рукавицы, спецкомбинезоны (электрики) предоставлены;
  • защитные приспособления для ограждения заключенных от несчастных случаев на силовых установках и на станках (сетки, щиты) имеются;
  • за два года работы несчастных случаев не было.

Основным видом вырабатываемой продукции изолятора являются ткани и различные изделия из них: «трикотин раш. цветной, трикотин фланговый, трикотин в клетку, туаль декор, ткань с начесом, платки, бязь, дамские жакеты („считаясь с требованиями рынка“), скатерти, шарфы, свитера, костюмы, коверкот, шотландки платья, шемизет» и т. д. Эта и другая продукция частично выполнялась по заказу, а частично — для сбыта на рынок. Например, в 1926 году заказы были получены от Сокольнического исправтруддома, Мосторга, ГУМЗ, Трудового объединения слепых, Всеукраинского акционерного общества торговли, т-ва «Брезент», акционерного об-ва «Маслов», Мосгубинкоопсоюза и других предприятий, а также некоторых частных лиц («но в приоритете госструктуры»).

<…> Трикотажно-вязальное производство изолятора делится на три отделения: 1) рашельное (легкие бумажные платки и цветная ткань — трикотин); 2) оборотное (тяжелые бумажные платки и однотонную цветную ткань — трикотин в клетку); 3) фланговое (полушелк, трикотин, штучные вязаные изделия (шарфы, жакеты, свитеры, англ. жилеты, кашне и пр.). <…>
Портновская мастерская в течение отчетного года пошила значительное кол-во рашельных платьев и жакетов. <…> Всего — свыше 20 различных видов изделий. Оборудование основных мастерских закупалось из-за границы (Зайферт и Доннер и др.).

ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 52. Л. 28

Учебно-воспитательная часть
По данным на 1927 год (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 29а) руководство учебно-воспитательной части Лефортовского изолятора специального назначения состоит из заведующего, двух учителей и двух воспитателей. Центром учебно-воспитательной части является клуб в помещении бывшей церкви. В клубе регулярно показывают фильмы и пьесы «революционного, агитационного и санитарно-просветительного характера». Заключенные смотрели такие фильмы, как «Броненосец Потемкин», «Мать», «Красные Дьяволята», «Декабристы», «Леон Кутюрье», «Москва в Октябре» и другие. На сцене ставились спектакли «Без вины виноватые», «Захарова смерть», «Свадьба Кречинского», «Сверчок на печи», «На дне» и другие. Периодически устраивались и концерты с приглашенными артистами из города.

В фонд учебно-воспитательной части <…> поступило 100 рублей от Межрабпома «Русь», производившего засъемку некоторых кадров кинофильма «Мать» в стенах изолятора». <…>
Наконец необходимо отметить, что единодушное возмущение всех граждан, вызванное выступлениями Англии против СССР, нашло горячий отклик среди заключенных, которые по собственной инициативе, путем отчислений, собрали в фонд «Наш ответ Чемберлену» 160,98 рублей.

ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 77

В помещениях клуба проводили свои занятия следующие кружки: кружок физкультуры, радиокружок («интерес к радиовещанию появился после того, как один из заключенных построил весьма примитивный детекторный приемник»), кружок политграмоты, сельскохозяйственный, счетоводческий, драмкружок, музыкальный и шахматный кружки. В этом же году по просьбе заключенных в клубе был установлен новый рояль, однако организовать хоровой кружок так и не получилось.

В изоляторе также функционировали четыре школы: первая — по ликвидации безграмотности (ликбез), вторая предназначалась для малограмотных (преподавались такие предметы, как русский язык, экономическая география, математика и политграмота), в третьей занимались арифметикой, в четвертой — чистописанием.

В 1926 году на средства (400 рублей), добровольно собранные заключенными, в клубе был установлен громкоговоритель. Кроме того, некоторым заключенным было разрешено установить в камерах «детекторные радиоустановки», общее число которых во всей тюрьме равнялось 35 («причем пользуются ими оба находящиеся в камере, при посредстве двух пар телефонных трубок») (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 77. Л. 18).

В 1927 году учебно-воспитательная работа велась по следующим направлениям:

  • школьное (школа для ликвидации неграмотности первой ступени и школа для малограмотных второй ступени);
  • кружковое;
  • статистическое и юридическое бюро;
  • воспитательное (включает изучение личности преступника: «В целях правильности ее создана орган-ячейка, куда входят врач-психиатр, врач-заведующий корпусом и работник учебно-воспитательной части»).

На 1927 год в изоляторе работало всего 8 кружков (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 29а. Л. 295–7). Это:

— драматический (состоит из основного состава и «синеблузников», на сцене были поставлены такие произведения, как «Революционная свадьба», «На дне», «Женитьба»);

— музыкально-вокальный (обучение игре на гитаре, скрипке, балалайке, мандолине; состоит из оркестра (24 человека) и учеников-музыкантов (20 человек), занятия ведет заключенный Шохерман);

— шахматный (обучение и турниры);

— сельскохозяйственный (один из самых популярных среди заключенных; в его программу включены такие предметы, как земледелие, пчеловодство, животноводство, молочное хозяйство, с/х кооперация, растения («Как живет и питается растение»); руководит заключенный В. Беляев);

— кружок политграмоты (занятия в младшей группе — по учебнику Св(г/т)анчинского, в старшей — по Бердникову и Светлову. Руководит — заключенный Наумов;

— Ленинский кружок (или Марксистский кружок 1-й ступени) является второй ступенью кружка политграмоты;

— текстильный (организован в 1927 году, руководитель Горьбунов В.);

— кружок друзей библиотеки.

Бухгалтерско-счетоводный кружок только собираются организовать.

Кроме того, заключенные выпускают стенгазету «Наше слово», которая с ноября 1927 года должна была выходить три раза в неделю и отпечатываться на шапирографе.

Отрывок из х/ф «Мать» (реж. В. Пудовкин, 1926)
Накануне коренного перелома

При ликвидации республиканских НКВД тюрьма перешла в ведение республиканских наркомюстов, в составе которых были образованы главные управления исправительно-трудовых учреждений (ГУИТУ). Это время считается «темной пятилеткой» пенитенциарных учреждений СССР, в течение которого создавалась нормативная база, позволяющая организовать массовое использование труда заключенных, прежде всего, в отдаленных районах страны. По деятельности ГУИТУ НКЮ, просуществовавшего всего 5 лет, сохранилось катастрофически мало документов.

В 1930 году изоляторы специального назначения были реорганизованы в тюрьмы для подследственных или исправительно-трудовые колонии. Функции одной из последних принимает на себя Лефортово в 1930–1934 годы. Под колониями понимали «территориально изолированные общежития и связанные с ними фабрично-заводские или сельскохозяйственные предприятия для заключенных». В пределах колонии осужденные были свободны в своем передвижении, их снова стали выводить на внешние работы.

Можно сказать, что в начале 1930-х жизнь тюрьмы не сильно отличалась от жизни конца 1920-х. Лефортово по-прежнему охотно принимало у себя иностранных гостей и представителей прессы: в мае 1932 года здесь побывала немецкая журналистка Елена Кербер, исследовавшая исправительно-трудовую политику Советской России и выпустившая книгу по материалам своего путешествия.

СТЕНГАЗЕТА ЛЕФОРТОВСКОЙ ФАБРИЧНО-ТРУДОВОЙ КОЛОНИИ
31 марта 1932 года
Камера 157 пуста. Двое на работе, третий, Гончаров, на курсах. Он возвращается и видит, что в камере все перевернуто вверх дном, хотя она и была заперта. Он зовет наблюдателя. Тот приходит из другой камеры, где занимался разговорами, и грубо кричит на Гончарова: «Ты чего орешь?». Гончаров рассказывает ему, что у него украли сапоги и хлеб. Наблюдатель успокаивает его словами: «Ладно, разыщется, а если не разыщется, — ничего, обойдешься и так».
Это неправильно. Надо дело наблюдателя с потерпевшим разобрать в товарищеском суде. Потерпевший надеется, что тогда сапоги найдутся.

СЫНОВЬЯ И ПАСЫНКИ
Вследствие плохого надзора в ткацкой срезали полотно. Был составлен протокол и виновные привлечены к ответственности, но не все. Вот, например, Михайлов срезал много кусков полотна и ни разу за это не получил даже выговора, не говоря уже о более строгом взыскании. Разве нельзя потребовать, чтобы инструкторы обращались со всеми одинаково, чтобы они не мирволили любимчикам, притесняя остальных как пасынков? Кроме того, ударник Михайлов — склочник и зря оговаривает.

ДОЛОЙ БЛАТ
На кухне блат сильно в ходу. Предпочтение оказывается наблюдателям, которые как раз не несут дежурства, монтеру Чуликову, Коноху, известному своею важностью, истопнику, уборщикам, рабочим склада, библиотекарю и многим другим. Все эти товарищи должны получать обед наравне со всеми.

Кербер Е. Как Советская Россия борется с преступностью. М., 1933

В 1933 году заключенных Лефортовской тюрьмы посетил американский режиссер Сесиль де Милль (Cecil B. DeMille).

Секретарь культсовета лишенных свободы Лефортовской ф/т колонии. Фото: Кербер ​Е. Как Советская Россия борется с преступностью. М., 1933

Секретарь культсовета лишенных свободы Лефортовской ф/т колонии.
Фото: Кербер Е. Как Советская Россия борется с преступностью. М., 1933

С 1935 года Лефортово реорганизуется в тюрьму для подследственных. В это же время в одиночных камерах устанавливают добавочные койки, появляется дворовая уборная, расширяется котельная при мастерских в связи с установкой бойлера, проходит масштабный ремонт системы отопления.

В 1935 году утвержден проект переоборудования котельной с парового отопления на водяное отопление низкого давления в бывшем производственном корпусе.

Из планов, подготовленных к ремонтным сметам, узнаем, что подвальный этаж отведен под склады и мастерские: здесь находится склад лесных материалов и железа, холодильный склад, 4 комнаты отводятся под врачебно-санитарные принадлежности, имеются сухие кладовые для трикотажа, вещей, продовольствия (мука, крупы и пр.), пароформалиновая и серная дезинфекционные камеры. Здесь же находятся сапожная, столярная и чесальная мастерские. Неотапливаемые помещения подвального этажа отведены под склады картофеля, овощей и пряжи.

Первый этаж: ​49 одиночных камер (2,13×3,70×3,20), уборная (2,13×3,70×3,20). Здесь же располагается амбулатория: врачи-специалисты (1,92×3,70×3,20), ожидальная (1,92×3,70×3,20), перевязочная (2,45×3,55×4,10), врач (2,45×3,55×4,10), аптека (1,92×3,70×4,10), старший врач (1,92×3,70×4,10), две больничных комнаты (3,70×4,95×4,10), ванная и уборная, вестибюль, сени.

Второй этаж: 52 одиночные камеры (2,35×4,25×3,15), помещение учебно-воспитательной части, курительная, уборная, кипятильник.

Третий этаж: 52 одиночные камеры, а также клуб со сценой и кинобудкой, расположенный на 3-м и 4-м этажах. Для клуба оборудованы уборная-клозет для артистов, курительная, уборная-клозет для публики, две комнаты артистов, реквизитная, склад декораций, сцена (4,90×8,15×6,40), зрительный зал на 320 человек, аппаратная, перемоточная.

Четвертый этаж: 52 одиночные камеры (2,24×3,70×3,75).

В 1936 году, 28 ноября, на базе отделов мест заключения (ОМЗ) ГУЛАГа и тюремного отдела АХУ организован тюремный отдел ГУГБ. Лефортово вместе с особыми тюрьмами АХУ НКВД переходит в ведение органов государственной безопасности.

20 декабря 1936
Приказание по административно-хозяйственному управлению НКВД СССР

  1. Все личные дела и служебные карточки на сотрудников внутренней тюрьмы О. Н., Бутырской тюрьмы, Челябинской, Ярославской, Суздальской, Верхне-Уральской тюрем О. Н. НКВД передать по описи в тюремный отдел ГУГБ.
  2. Все материалы на лиц, находящихся на оформлении на работу в указанные тюрьмы также передать в тюремный отдел.
  3. Личные дела и служебные карточки на сотрудников Сретенской тюрьмы передать по описям:
  4. а) на переданных в Лефортовскую тюрьму — в тюремный отдел;
    б) на оставленных в Сретенской тюрьме — в отдел кадров УНКВД по Московской области.

Подлинные приказания АХУ НКВД (1–258) за 1936 г.
ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 1. Д. 482

25 декабря 1936 года — тюремному отделу ГУГБ присвоено условное наименование 10-го отдела ГУГБ. Тюремный режим еще подчиняется нормам законности. В течение первой половины 1937 года тюрьма еще встречается в документах.

Так, нам известно, что в 1937 году в Лефортовской тюрьме для подследственных было 300 штатных мест, 1 грузовая и 1 легковая машины и 3 лошади. Надзирательский состав состоит из надзирателя, надзирателя 1-й категории, старшего надзирателя, а также старшего по корпусу (500 руб./мес.). На содержание домов и общежитий для надзорсостава Лефортовской тюрьмы положено 8000 руб. (для сравнения, в Бутырской — 179 000 руб.).

Можно узнать и норму питания для подследственных, в соответствии с которой в сутки на одного здорового заключенного положено 600 г ржаного хлеба, 500 г овощей, 100 г крупы, 100 г рыбы, 15 г растительного жира, по 20 г сахара и соли, 25 г мяса, перец и лавровый лист (по 0.5 г), лук (5 г), чай (0.6 г). Отдельно указано, что «допускается заменяемость продуктов — мяса на сбои, кости или на рыбу, овощей свежих на сухие, жиров растительных на животные, но не превышая общей стоимости дневного питания по предусмотренной норме». Молоко, манная крупа, пшеничный хлеб и сухофрукты выделялись только больным заключенным. Стоит учесть, что и без того скудная норма часто оставалась нормой лишь на бумаге.

По словам Варлама Шаламова, весна 1937 года была «детским» временем для советской тюрьмы. Со второй половины 1937-го Лефортово практически исчезает из документов и воспоминаний, превращаясь в притчу во языцех: заключенные других мест заключения передают друг другу рассказы о страшных пытках в Лефортове («метод номер три»), следователи на допросах пугают переводом туда, что расценивается как смертный приговор.

План 4-го этажа главного корпуса Московской Лефортовской тюрьмы. Фото: ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 3. Д. 705

План 4-го этажа главного корпуса Московской Лефортовской тюрьмы. Фото: ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 3. Д. 705

«Метод № 3»

Осенью 1936 года начались масштабные репрессии в политическом и военном руководстве СССР. Репрессии коснулись и руководства НКВД, в том числе высшего: были сняты с постов и убиты многие из тех, кто считался основателями ВЧК: Глеб Бокий, Яков Петерс, Иосиф Уншлихт, Федор Эйхманс.

В ходе Большого террора в Лефортовской тюрьме содержались преимущественно бывшие наркомы и сотрудники НКВД, попавшие в опалу. Тюрьма на долгое время исчезает из архивных документов, однако косвенные свидетельства, оставшиеся в протоколах, допросах, и факты из биографий подследственных, ожидавших приговора в стенах Лефортовской тюрьмы, подтверждают: большинство «сидельцев» были приговорены к ВМН, расстреляны на полигоне «Коммунарка» или погибли от пыток, применявшихся при допросах. Случаи, когда подследственные выходили из Лефортова живыми, крайне редки.

Шифротелеграмма И. В. Сталина секретарям обкомов, крайкомов и руководству НКВД-УНКВД о применении мер физического воздействия в отношении «врагов народа»:

10.01.1939
<…> ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП. При этом было указано, что физическое воздействие допускается как исключение, и притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, — следовательно, продолжают борьбу с Советской властью также и в тюрьме. Опыт показал, что такая установка дала свои результаты, намного ускорив дело разоблачения врагов народа. Правда, впоследствии на практике метод физического воздействия был загажен мерзавцами Заковским, Литвиным, Успенским и другими, ибо они превратили его из исключения в правило и стали применять его к случайно арестованным честным людям, за что они понесли должную кару. Но этим нисколько не опорочивается сам метод, поскольку он правильно применяется на практике. <…>
ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод. ЦК ВКП требует от секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартии, чтобы они при проверке работников НКВД руководствовались настоящим разъяснением.
Секретарь ЦК ВКП(б) И. СТАЛИН

 АПРФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 6. Л. 145–146
Лубянка. Сталин и 
НКВД-НКГБ-ГУКР «Смерш». 1939 — март 1946

Тюрьма в протоколах допросов:
Спецсообщение Л. П. Берии И. В. Сталину с приложением заявления М. П. Фриновсого:

№ 1048/б
ЦК ВКП(б) товарищу И. В. СТАЛИНУ
При этом направляем заявление арестованного Фриновского от 11.III.39 г.
Допрос Фриновского продолжаем.
Приложение: по тексту.
От арестованного ФРИНОВСКОГО М. П.:
Перехожу к практической вражеской работе, проведенной ЕЖОВЫМ, мною и другими заговорщиками в НКВД.
Следственная работа
Следственный аппарат во всех отделах НКВД разделен на «следователей-колольщиков», «колольщиков» и «рядовых» следователей.
Что из себя представляли эти группы и кто они?
«Следователи-колольщики» были подобраны в основном из заговорщиков или скомпрометированных лиц, бесконтрольно применяли избиение арестованных, в кратчайший срок добивались «показаний» и умели грамотно, красочно составлять протоколы.
К такой категории людей относились: НИКОЛАЕВ, АГАС, УШАКОВ, ЛИСТЕНГУРТ, ЕВГЕНЬЕВ, ЖУПАХИН, МИНАЕВ, ДАВЫДОВ, АЛЬТМАН, ГЕЙМАН, ЛИТВИН, ЛЕПЛЕВСКИЙ, КАРЕЛИН, КЕРЗОН, ЯМНИЦКИЙ **** и другие****.
Так как количество сознающихся арестованных при таких методах допроса изо дня в день возрастало и нужда в следователях, умеющих составлять протоколы, была большая, так называемые «следователи-колольщики» стали, каждый при себе, создавать группы просто «колольщиков».
Группа «колольщиков» состояла из технических работников. Люди эти не знали материалов на подследственного, а посылались в Лефортово, вызывали арестованного и приступали к его избиению. Избиение продолжалось до момента, когда подследственный давал согласие на дачу показания.
Остальной следовательский состав занимался допросом менее серьезных арестованных, был предоставлен самому себе, никем не руководился.
<…>
— Знало ли об этом руководство наркомата, т. е. я и ЕЖОВ?
— Знали.
— Как реагировали?
— Честно — никак, а ЕЖОВ даже это поощрял. Никто не разбирался — к кому применяется физическое воздействие. А так как большинство из лиц, пользующихся этим методом, были врагами-заговорщиками, то ясно шли оговоры, брались ложные показания и арестовывались и расстреливались оклеветанные врагами из числа арестованных и врагами-следователями невинные люди. Настоящее следствие смазывалось.
Был арестован МАРЬЯСИН — быв. пред. Госбанка, с которым ЕЖОВ до ареста был в близких отношениях. К следствию по его делу ЕЖОВ проявил исключительный интерес. Руководил следствием по его делу лично сам, неоднократно бывая на его допросах. МАРЬЯСИН содержался все время в Лефортовской тюрьме. Избивался он зверски и постоянно. Если других арестованных избивали только до момента их признания, то МАРЬЯСИНА избивали даже после того, как кончилось следствие и никаких показаний от него не брали.
Однажды, обходя кабинеты допросов вместе с ЕЖОВЫМ (причем ЕЖОВ был выпивши), мы зашли на допрос МАРЬЯСИНА, и ЕЖОВ долго говорил МАРЬЯСИНУ, что он еще не все сказал, и, в частности, сделал МАРЬЯСИНУ намек на террор вообще и теракт против него — ЕЖОВА, и тут же заявил, что «будем бить, бить и бить».
Или еще: у арестованного ЯКОВЛЕВА на первом же или втором допросе после его ареста ЕЖОВ в пьяном виде добивался показаний о подготовке ЯКОВЛЕВЫМ террористического акта против ЕЖОВА. ЯКОВЛЕВ говорил, что это — неправда, но он был избит ЕЖОВЫМ и присутствующими, и после этого ЕЖОВ ушел, не добившись признания. Спустя несколько дней появились показания о теракте, готовившемся против ЕЖОВА — ЯКОВЛЕВЫМ.
Сознательно проводимая ЕЖОВЫМ неприкрытая линия на фальсифицирование материалов следствия о подготовке против него террористических актов дошла до того, что угодливые следователи из числа «колольщиков» постоянно добивались «признания» арестованных о мнимой подготовке террористических актов против ЕЖОВА.

АПРФ. Ф. 3. Оп. 24. Д. 373. Л. 3–44 
Лубянка. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР «Смерш». 1939 — март 1946

Спустя 14 лет оправдываться в применении пыток по отношению к арестованным будет уже сам Лаврентий Павлович.

Копия протокола допроса Л. П. Берии от 3 октября 1953 года:

ВОПРОС: Вы признаете, что вы лично принимали участие в избиении арестованных как во время работы в Грузии, так и в Москве, подавая пример беззаконий всем работникам аппарата?
ОТВЕТ: Нет, этого я не признаю.
ВОПРОС: Вам оглашаются показания Меркулова от 28 сентября с. г.:
«…В моем присутствии Берия несколько раз бил арестованных. Фамилий этих арестованных я не помню. Я видел, как Берия бил арестованных в своем кабинете и в тюрьме — рукой и резиновой палкой. Рукой Берия бил арестованных по лицу, а палкой — по мягким частям тела, иногда по спине.
Вопрос: А вы тоже избивали арестованных? Расскажите об этом.
Ответ: Да, бил, следуя примеру Берия… Во время допроса какого-то арестованного Берия лично несколько раз ударил арестованного и в ходе дальнейшего допроса предложил мне также ударить арестованного…
В Лефортовской тюрьме было жутко проходить, слыша крики избиваемых. Я не мог заснуть ночами, вспоминая эти картины. Избиение арестованных имело место и в кабинетах следователей в наркомате…».
Правильно показывает Меркулов?
ОТВЕТ: Меркулов показывает неправильно на меня, что я избивал арестованных. Арестованных я не бил. В моем присутствии было несколько случаев, когда избивали арестованных, но кто бил — я не помню.
Л. Берия

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 469. Л. 98–106 
Политбюро и дело Берии. Сборник документов. М., 2012. С. 400–404

Тюрьма как зал суда
Список В. Абакумова. Фото: АП РФ. Ф. 3. Оп. 57. Д. 100. Л. 3

Список В. Абакумова. Фото: АП РФ. Ф. 3. Оп. 57. Д. 100. Л. 3

23 марта 1950 года министр государственной безопасности В. Абакумов подал Сталину список из 85 человек, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда. Заседание предлагалось провести в помещении Лефортовской тюрьмы. Будущие подсудимые лишались права обжалования приговора и подачи ходатайства о помиловании. Фактически такая судебная процедура соответствовала закону от 01.12.1934 года. В этом списке, помимо прочих, значились имена арестованных по «Ленинградскому делу» и по «делу Еврейского антифашистского комитета (ЕАК)». Инициатива Абакумова на сей раз не нашла поддержки у Сталина: относительно ленинградских руководителей и работников ЕАК у него были другие планы — организовать против них специальные судебные процессы, а не судить «каждого обвиняемого в отдельности», как предлагал Абакумов. Что касается самой процедуры осуждения, то она возражений у Сталина не вызвала. Когда 11 апреля 1950 года Абакумов внес на утверждение исправленный список (теперь уже на 35 человек), из которого были исключены обвиняемые по «Ленинградскому делу» и «делу ЕАК», Сталин его тут же утвердил. Всех названных в этом повторном списке осудили и расстреляли в апреле 1950 года, а обвиняемые по «Ленинградскому делу» и «делу ЕАК» были, соответственно, осуждены на закрытых судебных процессах в октябре 1950 и в августе 1952 года.

Судебное заседание в воспоминаниях М. А. Улановской (1952)

Дело. В 1950 году студентами Борисом Слуцким, Евгением Гуревичем и Владиленом Фурманом в Москве был организован «Союз борьбы за дело революции». В манифесте и программе союза говорилось о перерождении социализма в государственный капитализм, сталинский строй характеризовался как бонапартизм, отмечалось отсутствие гражданских свобод, фарсовость выборов, империалистический характер внешней политики, катастрофическое состояние сельского хозяйства. Для размножения документов члены организации изготовили гектограф.

Приговор. В январе-феврале 1951 года члены организации были арестованы органами МГБ. 13 февраля 1952 года Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла приговор по этому делу. В приговоре было указано, что группой еврейских националистов была создана изменническая, террористическая организация, участники которой ставили свой целью свержение существующего в СССР строя путем вооруженного восстания и совершения террористических актов над руководителями советского правительства и КПСС. Слуцкий, Гуревич и Фурман были приговорены к расстрелу, десять членов организации — к 25 годам заключения, а еще трое — к 10 годам. Трое лидеров «Союза борьбы за дело революции» были расстреляны 26 марта 1952 года, их прах захоронен на Донском кладбище. Оставшиеся в живых осужденные были освобождены из лагерей после пересмотра дела в 1956 году. В 1989 году все обвиняемые по этому делу, некоторые посмертно, были реабилитированы «за отсутствием события и состава преступления».

Приговоренные к расстрелу по делу «Союза борьбы за дело революции» Женя Гуревич, Боря Слуцкий и Владилен Фурман. Фото: hro.org

Приговоренные к расстрелу по делу «Союза борьбы за дело революции» Женя Гуревич, Боря Слуцкий и Владилен Фурман. Фото:

Единственной, кто не признал себя виновной на суде, была Майя Улановская, которая оставила подробные воспоминания о судебном заседании в Лефортовской тюрьме:

Недели за две до суда стали лучше кормить, давать к обеду по кусочку мяса — как видно, пережиток открытых процессов.
Суд начался 7 января 1952 года и продолжался две недели. В той же Лефортовской тюрьме в большой продолговатой комнате стояло 16 стульев, на них нас рассаживали каждый день в определенном порядке. На некотором расстоянии впереди сидели за столом два члена Военной коллегии Верховного Суда СССР и председатель, генерал-майор юстиции Дмитриев. Слева был стенографист, а справа, у дверей, какой-то сотрудник, который каждый раз при появлении судей вскакивал и объявлял: «Встать, суд идет!».
Мы внимательно разглядывали друг друга. Конечно, все помнят, где кто сидел, в каком порядке: Борис Слуцкий, Владик Фурман, Женя Гуревич, Владик Мельников, Сусанна Печуро, Гриша Мазур, Инна Эльгиссер, Нина Уфлянд, Ирэна Аргинская, Феликс Воин, Катя Панфилова, я, Ида Винникова, Алла Рейф, Галя Смирнова, Тамара Рабинович.
Всей церемонией распоряжался какой-то тип, сидевший рядом со стенографистом. Прочитав обвинительное заключение, он изрек удивительные слова: «Подсудимые освобождаются от вызова свидетелей и от защитников».
Каждого из нас попросили рассказать о его преступной деятельности. Потом каждому задавали вопросы. Можно было задавать вопросы друг другу, но не всегда разрешалось на них отвечать. Впечатление от всего этого было слишком сильным и многообразным, чтобы я теперь смогла его передать, хотя зрительно все помнится отчетливо. <…>
Не знаю, слушали ли судьи нас с таким вниманием, как мы — друг друга. Я знала из присутствовавших только троих, никто не знал всех. Основное впечатление от выступлений моих однодельцев — полная искренность. Может быть, на нас подействовали месяцы одиночки, но каждый, казалось, хотел рассказать суду, а главное — своим товарищам, всё как можно подробнее. Нас не перебивали. Слушали даже как будто с участием. Вид у судей был скорее благодушный. Не чувствовалось, что здесь решаются судьбы. Похоже было на экзамен. К сожалению, мы не могли поговорить друг с другом, рассказать, как у каждого проходило следствие. Удавалось обменяться несколькими словами только с ближайшими соседями, за это нам делал замечание сидящий справа сотрудник, грозил вывести за дверь. Было несколько истерическое оживление.
Некоторые вносили поправки в следственные материалы. Борис рассказал об отце, который в начале войны пошел в ополчение и погиб. Алла Рейф объяснила, как стыдно ей было жить в прекрасной трехкомнатной квартире после того, как она узнала, что народ бедствует.
Каждый день мы приходили, рассаживались по местам, и суд продолжался. Когда до меня дошла очередь, я тоже рассказала все, как было. Потом у каждого спрашивали, нет ли просьб к суду. Просили: разрешить свидание с родными; Сусанна просила свидания с «названным братом Борисом Слуцким», кто-то просил вернуть изъятую при обыске машинку постороннему владельцу. Я попросила не конфисковывать имущество. Все ценное забрали после ареста родителей, и я хотела, чтобы хоть что-то вещественное осталось от нашего дома (В 1956 году, когда я вернулась, сотрудница домоуправления рассказала мне, что все, что не подлежало конфискации, было в ее присутствии сожжено, ей удалось сохранить лишь мое свидетельство о рождении. Удивительный поступок: к нам, арестованным, относились как к покойникам, никто не ждал нашего возвращения). Конечно, ни одна просьба не была удовлетворена, но в тот момент все это с серьезным видом выслушивалось, а стенографист записывал.

Потом каждому предложили сказать последнее слово. Накануне в камерах не спалось, обдумывали, что скажем. И опять нас слушали, не перебивая.
Каждый из моих товарищей вставал и говорил о том, как раскаивается, что вступил на путь борьбы с советской властью, как, размышляя обо всем в тюрьме, понял, что заблуждался. Один из ребят сказал: «Никакое наказание не покажется мне слишком суровым».
Я слушала с удивлением и отчаянием. Я была убеждена, что каждый говорит, что думает. И в голову не приходило, что некоторые, лучше меня понимая, чего можно ждать от этого суда, пытались таким путем добиться снисхождения. Вероятно, следователи им отечески внушали, что повинную голову меч не сечет. А большинство и в самом деле осуждали себя, сидя по одиночкам и с каждым днем убеждаясь, какие мы невежественные и глупые, и как много горя мы принесли близким. Конечно, вся эта история с организацией казалась безответственной игрой. А следователи все-таки взрослые, опытные люди, хотя и делают в протоколах грамматические ошибки. Наверное, для бесед с нашими теоретиками были брошены лучшие силы этой «Следчасти по особо важным делам». Некоторые из девушек не хотели говорить иначе, чем те ребята, перед которыми они преклонялись. А у некоторых вступление в организацию было случайным порывом. Галя мне рассказывала в лагере, что страдала в одиночке от галлюцинаций: ей мерещился номер ее комсомольского билета. И она до самого ХХ съезда любила Сталина.
Правда, такое постоянство для нас не было типичным…
Тяжело мне было говорить мое последнее слово, тяжело было остаться среди товарищей одинокой. Я с самого начала знала, что нас посадят прежде, чем мы решим, что нам делать. Но не было чувства раскаяния. Может быть, все наши программы и манифесты — сплошной вздор. Но не вздор — аресты и гибель невинных. И подлая ложь. Масштабы жестокости ещё далеко не были нам известны сполна, но кое-что и мы знали. Как же такое простить? Я потому спрашивала Женю и Владика Мельникова, сидели ли они в карцере, что карцер убеждает лучше всяких аргументов. Если можно так мучить человека, то уже неважно, строится ли при этом социализм или нет. И я сказала, что, к сожалению, ни в чем не раскаиваюсь, что так же, как и на воле, и даже ещё сильнее, чувствую себя абсолютно чуждой всему строю нашей действительности.
Мое выступление не было проявлением какого-то особого мужества. Я сказала, что думала. Да и о каком мужестве могла быть речь, когда всё было предрешено, когда не только от наших выступлений, но и от судей ничего не зависело. И кому вообще было важно, что мы говорим?!
И вот нас собрали в последний раз, чтобы прочитать приговор:
«Именем Союза Советских Социалистических Республик приговариваются:
Борис Владимирович Слуцкий, год рождения 1932, Владлен Леонидович Фурман, год рождения 1931, Евгений Зиновьевич Гуревич, год рождения 1931, к высшей мере наказания — расстрелу, с конфискацией всего им принадлежащего имущества.
Владик Мельников, Сусанна Печуро, Гриша Мазур, Инна Эльгиссер, Ирэна Аргинская, Феликс Воин, Екатерина Панфилова, я, Ида Винникова, Алла Рейф — к 25 годам; Нина Уфлянд, Галя Смирнова, Тамара Рабинович — к 10 годам лишения свободы с отбытием срока наказания в исправительно-трудовых лагерях строгого режима с последующей ссылкой и поражением в правах на 5 лет, с конфискацией имущества.
«Приговор окончательный, обжалованию не подлежит».
В этот момент Борис пошатнулся, конвоир его заботливо поддержал. Последнее, что мы слышим: «Приговоренные к расстрелу имеют право обратиться в Верховный Совет с просьбой о помиловании».

Улановская М. А., Улановская Н. М. История одной семьи: Мемуары. СПб.: Инапресс, 2003

Демонстрация 25 августа 1968 года

С конца лета до начала зимы в следственном изоляторе Комитета государственной безопасности СССР «Лефортово» содержались в заключении подсудимые по делу о демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 года: Лариса Богораз, Владимир Дремлюга, Вадим Делоне, Константин Бабицкий, Павел Литвинов и Виктор Файнберг. По требованию руководства КГБ следствие было завершено в небывало короткий срок — за месяц. Следователи за две недели успели провести допросы семи арестованных демонстрантов, тридцати свидетелей, а также организовать шесть амбулаторных психиатрических экспертиз (в тюрьме) и одну в Институте им. В. П. Сербского. Дина Каминская, адвокат Павла Литвинова и Ларисы Богораз (на процессе защищала только Литвинова, поскольку Богораз решила защищать себя самостоятельно), вспоминала:

Итак, 14 сентября 1968 г. — день, когда я начала изучать дело, а значит и день первой встречи с подзащитными в Лефортовской тюрьме — следственном изоляторе КГБ.
Я знала, что Лариса и Павел ждут моего прихода. Что они видят во мне не просто защитника, которому можно доверять, что сам факт встречи именно со мной будет для них радостью. Возможность увидеть их, говорить с ними — была горькой радостью и для меня.
Впервые за годы своей работы я ехала в тюрьму на свидание с людьми, которые были мне дороги, которых я любила и которыми восхищалась. <…>
[Следователь] Галахов предупредил меня, что наша работа должна быть закончена в максимально сжатый срок.
— Руководство приняло решение передать дело в суд до истечения месячного срока. Просьба к вам организовать работу так, чтобы нас не задерживать. Вы можете работать так поздно, как вам это будет необходимо — с администрацией тюрьмы этот вопрос согласован.
Расследование дела о демонстрации на Красной площади было закончено в небывалый, поражающий своей сжатостью срок. Зная стиль и условия работы следственного аппарата прокуратуры, я могу с уверенностью сказать, что этот срок был определен в каких-то очень высоких инстанциях, явно выходящих за рамки прокуратуры.
Следователи в течение двух недель не только завершили допросы семи арестованных демонстрантов, примерно тридцати свидетелей, но и обеспечили проведение шести психиатрических экспертиз, происходивших в тюрьме, одной психиатрической экспертизы в Институте им. Сербского (в отношении Натальи Горбаневской) и судебно-криминалистической экспертизы в специализированном научно-исследовательском институте.
Мне, как и другим адвокатам, было совершенно ясно, что всем этим дирижировало, обеспечивало незамедлительное выполнение этих формально необходимых следственных действий ведомство сильное и авторитетное, то есть КГБ.
А для того, чтобы удобнее было руководить расследованием, КГБ распорядился содержать всех арестованных по нашему делу в тюрьме, которая прокуратуре неподведомственна и куда по постановлению, подписанному прокурором, арестованного вообще не примут, — в следственном изоляторе КГБ в Лефортово.
Просьба ознакомиться с делом в пределах сентября была абсолютно выполнима. Мне было ясно, что при ежедневной работе я успею прочесть все материалы следственного досье, сделать из него необходимые выписки, и что у меня останется достаточно времени, чтобы подробнее обсудить позицию защиты и подготовить моих подзащитных к суду.
Я понимала, что следователь не разрешит нам втроем работать одновременно в одном кабинете, так как это нарушало бы обязательную изоляцию обвиняемых, и, в свою очередь, попросила организовать работу так, чтобы я могла видеться с каждым из моих подзащитных ежедневно. Я хотела иметь возможность видеть Павла и Ларису каждый день, чтобы рассказывать им о семьях и о близких им людях и обязательно каждый день их «кормить».
Опыт общения со следователями по предыдущим политическим делам убедил меня, что одни следователи быстрее и без особого сопротивления, другие после уговоров, но все они в конце концов соглашались на это отступление от тюремных правил и разрешали в их присутствии «кормить» арестованных. Единственное требование, которое они ставили и которое мы неукоснительно соблюдали — все должно быть съедено здесь, в следственном кабинете, в камеру ничего уносить нельзя.
Предложенный мною порядок работы — с одним из подзащитных до обеда, а со вторым — после обеда, возражений не вызвал. Договорились с Галаховым и о том, что Ларису и Павла на обед уводить не будут, что даст нам возможность сохранить много времени для работы.
С этого дня я ежедневно приносила обильные обеды, приготовленные матерью Павла. Когда утром я приходила в тюрьму, сгибаясь под тяжестью огромного портфеля, с которым муж обычно ходил за покупками, Галахов, укоризненно качая головой, неизменно повторял:
— И охота вам, Дина Исааковна, таскать такую тяжесть? Ну, принесли бы пару бутербродов, яблоки. А то настоящие горячие обеды приносите, да еще на двух человек!

Каминская Д. Записки адвоката. М., 2009

Заключение Солженицына в Лефортовскую тюрьму и приговор

В Лефортовской тюрьме Солженицын оказывался дважды: 29 мая 1949 года, когда числился в Марфинской шарашке и был доставлен в Лефортово для свидания с женой, и 12 февраля 1974 года, когда был арестован и лишен гражданства.

4 августа 1973 года в Ленинграде органы КГБ арестовали на Московском вокзале Елизавету Воронянскую — одну из «невидимок» Солженицына. В результате беспрерывного пятидневного допроса она выдала КГБ местонахождение романа, хранившегося на даче ее друга Леонида Самутина. По официальной версии, спустя примерно две недели после ареста Воронянская покончила жизнь самоубийством — 24 августа ее нашли повешенной в собственной квартире.

Тем летом Елизавета Денисовна Воронянская вместе со своей приятельницей Ниной Пахтусовой отдыхала в Крыму. А я попала в тяжелую автоаварию и была в больнице. Елизавета Денисовна часто писала мне из Крыма.
Она была человеком восторженным, экзальтированным, очень немолодым, ей было уже за 70. Она тяжело болела, с трудом ходила, жила в коммунальной квартире на Лиговке в каком-то достоевском темном доме. Я до сих пор помню ее адрес: Роменская 4, кв. 42. Там у нее была комнатка рядом с кухней.
И вот она из Крыма писала мне, что они познакомились с журналистом  Генрихом Моисеевичем Рудяковым. Он гораздо моложе их, но он их первый друг, они читают друг другу стихи на берегу моря и много говорят о литературе. И последнее, что она мне написала,  он купил им билеты на поезд. В Ленинграде их встретили прямо в вагоне, и Елизавета Денисовна была увезена на допрос. Пять дней подряд ее допрашивали. Она назвала место, где хранится несожженная рукопись «Архипелага». Вернулась домой и повесилась. Я узнала об этом 30 августа 1973 года.  

Чуковская Е. Ц. Он рассказал о пламени, в котором сгорела наша страна…

Елизавета Воронянская. Фото: solzhenitsyn.ru

Елизавета Воронянская. Фото:

В ночь на 30-е августа 1973 года органы КГБ захватили экземпляр «Архипелага ГУЛАГ». В начале сентября Солженицын узнал по телефону от находившегося в Ленинграде Льва Копелева о смерти Воронянской, а затем узнал от Елены Чуковской о захвате экземпляра романа.

Вечером 4 сентября Солженицын встретился со Стигом Фредриксоном, обеспечивавшим ему связь с Западом, и 5 сентября мир узнал о взятии «Архипелага…» органами КГБ и последовавшей смерти Воронянской. Через Фредриксона Солженицын также передал в Париж распоряжение о немедленной подготовке публикации «Архипелага…».

После моих резких выступлений всегда писала мне Кью [Воронянская Е. Д.]: «Зачем устраивать корриду при таком неравенстве? Зачем вы торопите события?» Но никто не торопил их так, как она. Эта больная одинокая старая женщина, того не готовя и в ужасе вся,  толкнула грозный валун «Архипелага» покатиться на мир, на нашу страну, на мировой коммунизм.

Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. С. 454

28 декабря 1973-го года в парижском издательства «YMCA-Press» вышел первый том «Архипелага ГУЛАГ» на русском языке.

С января 1974 началась масштабная травля Солженицына в связи с выходом романа за границей. Солженицын в ответ публично заявил о передаче мировых гонораров с продаж «Архипелага…» советским политзаключенным; написал «Заявления для печати» в связи с собственной травлей и в связи с исключением из Союза писателей Лидии Чуковской; дал интервью журналу Time, в котором рассказал о происходящем. В самиздате появились первые отклики на роман и первые возмущения по поводу газетной травли. Появилась статья Генриха Белля «Надо идти все дальше…», посвященная факту публикации романа. Появилась обширная рецензия Роя Медведева. С письмами протеста, индивидуальными и коллективными, выступили многие диссиденты и представители неофициальной интеллигенции.

Первое издание «Архипелага ГУЛАГ». 1973 г. Фото: «Александр Солженицын: Из-под глыб». Рукописи, документы, фотографии. М.: Русский путь, 2013

Первое издание «Архипелага ГУЛАГ». 1973 г. Фото: «Александр Солженицын: Из-под глыб». Рукописи, документы, фотографии. М.: Русский путь, 2013

Первое издание «Архипелага ГУЛАГ». 1973 г. Фото: «Александр Солженицын: Из-под глыб». Рукописи, документы, фотографии. М.: Русский путь, 2013

Первое издание «Архипелага ГУЛАГ». 1973 г. Фото: «Александр Солженицын: Из-под глыб». Рукописи, документы, фотографии. М.: Русский путь, 2013

2 февраля канцлер ФРГ Вилли Брандт выступил в Мюнхене на церемонии ежегодных премий им. Теодора Хойса и заявил, что Солженицын может свободно жить и беспрепятственно работать в ФРГ. Данное заявление канцлера ФРГ дало все основания КГБ для лишения Солженицына советского гражданства и его выдворения за пределы СССР.

В записке Юрия Андропова ЦК КПСС от 9 февраля 1974 года упоминается заявление Брандта, а также произошедшая встреча представителя советской власти «с доверенным лицом БРАНДТА с целью обсудить практические вопросы, связанные с выдворением СОЛЖЕНИЦЫНА из Советского Союза в ФРГ» (Кремлевский самосуд. Документ №138. С. 443-445). В этой записке детально описан план высылки Солженицына из Москвы во Франкфурт-на-Майне, а также запасной план на случай, если Брандт изменил бы свое решение:

Если в последнюю минуту БРАНДТ, несмотря на все его заверения, по тем или иным причинам изменит свое решение, то СОЛЖЕНИЦЫН остается под арестом и по его делу прокуратура ведет следствие.

Кремлевский самосуд. Документ №138. С. 443-445

12 февраля был принят «УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР “О лишении гражданства СССР и выдворении за пределы СССР Солженицына А. И.”» (Кремлевский самосуд. Документ №142. С. 449).

Солженицын, вероятно ничего не знавший о заявлении канцлера ФРГ, днем 12 февраля гулял со своими сыновьями во дворе дома и встретился с Игорем Шафаревичем для решения редакционных дел сборника «Из-под глыб». Когда примерно в 16 часов Солженицын с Шафаревичем поднялись домой для обмена рукописями, к нему в квартиру пришли люди из прокуратуры. Они задержали Солженицына и повезли его в Лефортовскую тюрьму.

По Садовому кольцу — направо. Наверно — в Лефортово. Дополним коллекцию: на свиданиях бывал там, а в камерах не сидел. И вот как просто кончается: бодался-бодался теленок с дубом, стоял-стоял лилипут против Левиафана, шумела всемирная пресса: «Единственный русский, кого власти боятся!.. Подрывает марксизм — и ходит по центру Москвы свободно!» А всего-то понадобилось две легковых, восемь человек, и то с избытком прочности.

Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. С. 369

В Лефортовской тюрьме у Солженицына отобрали на дезинфекцию вещи, а затем посадили в камеру к двум новичкам. В тот же вечер в кабинете заместителя генерального прокурора СССР ему зачитали постановление: измена родине. Солженицын отказался его подписать.

Следующий день, 13 февраля, начался с санчасти, медосмотра, завтрака в камере и разговора с сокамерниками:

Первый признак — интерес к собеседнику: а когда я сидел? за что? Немного рассказываю, потом думаю: отчего след не оставить живой? проглотят меня, никто больше живого не увидит, а этот в лагере расскажет, дальше передадут.
— Ты не читал такого «Ивана Денисовича»?
— Н-не. Но говорили. А вы — и есть Иван Денисович?
— Я-то не я… А такого Солженицына слышал?
— Вот это… в «Правде» писали? — живей, но и стесненно: ведь предатель, небось обидно. Заинтересовался, вспоминает, спрашивает: так у меня что, капиталы за границей? А нельзя было туда уехать?
— Можно.
— И чего ж?
— Не поехал.
— Как?? Как?? — изумился, ноги на кровать, назвал ему одну нобелевскую, 70 тысяч рублей, он за голову взялся, он стонал от боли — за меня: да как же я мог?! Да на эти деньги столько машин можно купить! сколько… 

Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. С. 386-387

Через несколько часов Солженицына переодели в новый костюм и брюки и провели в кабинет заместителя генерального прокурора, где Солженицын узнал о своей высылке.

За мной. Выводят. С Богом! Пошел быстро, ночным молчаливым цирком, идти далеко. Ничего подобного — опять ближайший боковой заворот, мимо врачебного кабинета, полковник Комаров, еще один полковник, — и в тот же кабинет, где вчера мне предъявили измену родине, — только светлый-светлый сейчас, хоть и пасмурный день, и за вчерашним столом — вчерашний же… Маляров, да, всего-навсего Маляров. Чего ж меня наряжали? И для меня — тот же стул посередь комнаты. И высшие офицеры рассаживаются позади, если кинусь на Малярова.
И с той же остротой, как вчера, и с той же взвинченной значительностью читаемого, отчетливо выделяя все слова:
— Указ — Президиума — Верховного…
И с этих трех слов — мне совершенно уже ясно все, в остальные вслушиваюсь слегка, просто для контроля. <…>
Бодался теленок с дубом, — кажется, бесплодная затея. Дуб не упал — но как будто отогнулся? но как будто малость подался? А у теленка — лоб цел, и даже рожки, ну — отлетел, отлетит куда-то.

Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. С. 389

Солженицын вернулся в камеру, пообедал и получил обратно свои вещи (все, кроме старой одежды). Затем его посадили в машину, повезли в Шереметьево, где его уже ждал самолет — в ФРГ.

Архив НИПЦ «Мемориал». Коллекция документов
Гернет М. Н. История царской тюрьмы. В 5 т. Изд. 3. М.: Госюриздат, 1960–1963
Булгаков В. А. Письма из юности. – М. : Наука, 2005. – 286 с. : ил.
История сталинского ГУЛАГа. В 7 т. Конец 1920-х – 1 пол. 1950-х. Т. 7. История современной репрессивно-карательной политики и пенитенциарной системы в материалах Государственного архива Российской Федерации. М.: РОССПЭН, 2005
Каминская Д. Записки адвоката. М., 2009
Кербер Е. Как Советская Россия борется с преступностью. М., 1933
Крапивский С. Трижды рожденный. – Тель-Авив : Панорама, 1976. – 285 с.
Краснов Н. Н. (младший). Незабываемое : 1945–1956 : Воспоминания : Материалы по трагедии казачества накануне, во время и по окончании Второй мировой войны. – М. : Рейтаръ : Станица. – 2002. – 252 с.
Лубянка: органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ. 1917–1991. Справочник. Под ред. акад. А. Н. Яковлева. М.: МФД, 2003
Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. 1937–1938. Под ред. акад. А. Н. Яковлева; сост. В. Н. Хаустов, В. П. Наумов,Н. С. Плотникова. М. 2004.
Лубянка. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР СМЕРШ. 1939 — март 1946 / Архив Сталина. Под общ. ред. акад. А. Н. Яковлева; сост. В. Н. Хаустов, В. П. Наумов,Н. С. Плотникова. М., 2006.
Лубянка. Сталин и МГБ СССР. Март 1946 — март 1953: Документы высших органов партийной и государственной власти / Сост. В. Н. Хаустов, В. П. Наумов,Н. С. Плотникова. М., 2007.
Политбюро и дело Берии. Сборник документов. М., 2012.
Рапопорт Я.Л. На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 года / Яков Львович Рапопорт. — [Переизд.]. — СПб. : Изд-во "Пушкинского фонда", 2003. — 277 с.,
Эпплбаум Э. ГУЛАГ. Паутина Большого террора. М., 2006
Сараскина Л. И. Солженицын. М.: Молодая Гвардия, 2008
Сарнов Б. М. Феномен Солженицына. М.: Эксмо, 2012
Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни. 2-е изд., испр. и доп. М.: Согласие, 1996
Кремлевский самосуд. Секретные документы политбюро о писателе А. Солженицыне. Сост. Коротков А. В., Мельчин С. А., Степанов А. С. М.: Библиотека журнала «Источник», 1994