До революции 1917 года тюрьма называлась Московской военной тюрьмой и предназначалась для всех категорий нижних военных чинов, осужденных за воинские и общегосударственные преступления — как правило, на небольшие сроки (до 4 месяцев). Она находилась по адресу: Кадетский плац 2.

Тюрьма в Лефортове занимала особое место в системе военно-судебного законодательства (помимо нее на бывшей территории Российской империи таких тюрем было всего три — в Петербурге, Варшаве и Риге) и структурно подчинялась главному военно-судному управлению Военного министерства Российской империи.

Главное здание тюрьмы было построено в 1880 году, но окончательно сдано в эксплуатацию 1 октября 1881 года — этот год официально считается годом открытия тюрьмы. Она располагалась на территории Инженерного ведомства, в то время на окраине города, совершенно изолированно от других городских зданий. С западной стороны находилась большая площадь кадетских корпусов, с других сторон — незаселенные места (в том числе Анненгофская роща). Александр Куприн, учившийся в 1880–1887 годах во 2-м Московском кадетском корпусе в Лефортове, упоминает военную тюрьму в своей повести «Кадеты» (1900).

Однако в докладе о деятельности Московского Лефортовского изолятора специального назначения за 1926 год можно встретить предположение, что «здание изолятора выстроено в 1869 году» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 77. Л. 14 об.).

Архитектор тюрьмы Павел Николаевич Козлов в основе проектирования применил так называемый «принцип пенсильванской системы — камеры располагались в двух флигелях, пристроенных веером к центральному корпусу». Основные принципы этой системы: абсолютная тишина, абсолютная изоляция от внешнего мира и одиночное заключение.

В 1882 году «тюрьма состояла из Главного корпуса — основного здания тюрьмы, и трех одноэтажных зданий, которые соединялись между собой главным корпусом, состоящим из двух отдельных совершенно изолированных корпусов со специально приспособленными тюремными дворами для администрации тюрьмы…», «зданий Газового завода, устроенного позади одного из административных корпусов», «здания с водокачкой, устроенной в Анненгофской роще за тюремной оградой на расстоянии сорока сажен от последней», цейхгауза.

По данным на 1909 год, «главный корпус тюрьмы представлял собой четырехэтажное каменное здание, которое было выстроено радиусами, упиравшимися на диаметр полукруга здания со встроенным подвальным этажом <…> [в помещениях которого] располагались котлы для парового отопления <…> и склады <…>. Все здание тюрьмы было обнесено каменной оградой 2-саженной вышины. Территория тюрьмы включала два просторных двора. Первый — внешний — находился между оградой и зданием тюрьмы, а второй — внутренний — между тремя зданиями тюремных служб».

Работниками Московской военной тюрьмы были «люди, связавшие свою жизнь с военной службой <…> происходившие из дворянского рода <…> получившие военные награды <…>», они помещались в отдельных от тюрьмы каменных флигелях.

Тюрьма имела 205 «светлых» и 7 «темных» камер, двери камер выходили в коридоры. «По стенам коридоров в 3 яруса тянулись непрерывные балконы металлических галерей, по которым развозилась пища, доставляемая на верхние этажи посредством особо устроенной инженерной подъемной машины. На чердаке, над серединой здания, был устроен металлический резервуар для воды».

В каждой камере были «газовый рожок, водопроводный кран и раковина для умывания, железная койка с переплетом из толстых металлических прутьев, которая прикреплялась на шарнирах к стене, но она открывалась только для сна на ночь и была заправлена матрацем из соломы, простынею, одеялом из башлычного или банного сукна с пододеяльником. Рядом с кроватью располагался табурет, который стоял рядом со столом и был неподвижно закреплен цепью к стене, а около самого окна — ватерклозет в виде капустообразной чашки и батарея центрального водяного отопления. На внутренней стене в углу камеры была прикреплена кнопка электрического принудительного звонка, которая давала возможность заключенным подавать звуковой сигнал лишь только один раз в сутки; здесь же располагались три отверстия вентиляционных труб. <…> В каждой камере находилась полка для хранения миски и деревянной ложки для обеда и ужина, а также кружка для питья воды и чая. Нож и вилки заключенным не полагались. Площадь окна к площади пола составляла 1:13. <…> В каждую камеру заключенного нижнего чина христианского вероисповедования вешалась св. икона, выдавалось св. Евангелие и толковый молитвослов, а некоторые по желанию снабжались и псалтырью. <…> Объем кубического содержания воздуха в камере составлял 2,63 кубической сажени, средняя суточная температура которого составляла 13–14 °C. Однако в некоторых камерах и хозяйственных помещениях зимой температура опускалась ниже 10 °C, поэтому эти камеры не использовались».

Заключенным давали мятный чай, квас и относительно хорошую пищу с мясом, а обращение работников тюрьмы с заключенными можно назвать даже вежливым. В мастерских Московской военной тюрьмы заключенные занимались шитьем сапог, шинелей, шаровар, белья, платьев и проч. — трикотажное производство было основным в этой тюрьме и в советский период. Все медицинское обслуживание арестантов происходило в Московском военном госпитале.

Стоит отметить и библиотеку Московской военной тюрьмы: «К 1917 году библиотечный фонд, который собирали с конца XIX века, располагал разнородным и разнообразным количеством тематических произведений и книжных раритетов, такими как прижизненное издание А. С. Пушкина и полное собрание сочинений Н. С. Лескова за 1897 год. <…> Первоначальным фондом для нее служили издания, переданные из упраздненной Смоленской военно-исправительной роты <…> в дальнейшем офицерские чины за свой личный счет сами занимались закупкой литературы из частных собраний и библиотек». Позднее она пополнялась книгами, в том числе изъятыми у заключенных.

По данным за 1920 год, территория тюрьмы, которая именуется как Московская Лефортовская тюрьма-распределитель, составляет приблизительно 4 десятины: 2,5 из них заняты постройками, дворами и садами и 1,5 — огородами.

На территории тюрьмы отдельными зданиями обозначены:

• главный тюремный корпус, в котором, помимо камер для содержания заключенных, находятся ванны, прачечная и сушилка, кухня и пекарня, цейхгауз и подвальное помещение с цейхгаузом и котельной;
• административный корпус № 1;
• административный корпус № 2;
• погреб (с правой стороны);
• погреб (с левой стороны);
• сарай;
• цейхгауз;
• кладовая;
• газовый завод («ныне не функционирующий; входит во владения тюрьмы»);
• кроме этого, «при тюрьме имеется церковь, которая в настоящее время закрыта и опечатана, и потому [в опись] не внесена».

Главный корпус тюрьмы, каменный, предназначенный для содержания заключенных, имеет четыре этажа, каждый этаж подразделяется на центральную часть, правое косое крыло, левое косое крыло, правое прямое крыло, левое прямое крыло. В каждом крыле — по 14 камер.

Общая площадь пола составляет 486,61 кв. саж.: на первый этаж с коридором приходится 198,91 см², на второй этаж — 95,90 см², на третий — 95,90 см² и столько же на четвертый этаж.

Главный корпус состоит из 212 камер, 205 из них обозначены как исключительно одиночные и «светлые», и 7 — «темные», то есть отведенные под кладовые. Отмечается, что карцеров и мастерских при тюрьме не числится.

Административные корпуса № 1 и № 2, в которых располагаются квартиры служащих и надзора, абсолютно одинаковы. Каждый из них имеет три этажа (один из которых обозначен как «полуподвальный») и две входных двери. Общая площадь пола в каждом составляет 263,36 см² (полуподвал — 81,52 см², первый этаж — 90,92 см², второй этаж — 90,92 см²). Отмечается, что всего в двух зданиях располагается 25 отдельных квартир.

Флигель № 6 — это одноэтажное здание служб, которое соединено с тюремным корпусом:

^{* 1 кв. саж. равняется около 4,55 кв. м.}

Режим в тюрьме установлен Общей комиссией домов заключенных. В тюрьме содержатся как срочные, так и подследственные: «Срочные содержатся отдельно от следственных, больные отдельно от здоровых, женщин нет; все заключенные — в возрасте до 21 года». Отмечается, что карцеров в тюрьме нет, но карцерное наказание к заключенным применяется (например, лишение переписки, передач, свиданий или горячей пищи на два дня), отпусками на дом заключенные не пользуются. В каждом коридоре тюремного корпуса находится по надзирателю.

Тюремный распорядок дня в 1920 году следующий:

• в 6 утра — поверка, до 7 часов — уборка помещений;
• в 7 утра — раздача кипятка и хлеба;
• в 12 часов дня — обед;
• с 12.00 до 13.00 — отдых;
• работы;
• в 18.00 — ужин;
• в 20.00 поверка и отбой.

Как видно из приведенного распорядка, заключенные работают по 7 часов в день. В основном это «пилка дров на ст. Лобня», «погрузка дров в Басманном совете», а также мелкие внутренние работы на территории тюрьмы.

В меню заключенных числятся такие продукты, как рыба, картофель, чечевица, кофе, сахар, соль, перец, хлеб, мясо (сало), сухофрукты, пшено; кроме этого, пища больных отличается прибавкой хлеба и выдачей киселя.

В докладе (ГАРФ. Ф. Р4085. Оп. 11. Д. 131) также отмечается, что больницы при тюрьме нет, но есть околоток, помещаемый в одиночной камере. Школы — нет, библиотека есть. За неимением помещения ни концертов, ни спектаклей не бывает.

За 1920 год из тюрьмы было совершено несколько побегов. Особенно изобретательными оказались Григорий Клеткин и Сергей Дроженников, 19 и 23 года, которые бежали 3 декабря из тюрьмы через отверстие, пробитое ими в полу, при ремонте отопления. Александр Косарев и Ульян Крулович, 19 и 22 года, были просто выведены из тюрьмы надзирателем за деньги.

В 1922 году во время нескончаемого потока голодающих «выселенцев», Лефортовский распределитель был заполнен беспризорниками, а также целыми семьями с детьми и «скарбом». По распоряжению Главэвакбюро от 6 февраля 1922 года, всех выселенцев надлежало немедленно по прибытии на вокзалы Москвы направить на обязательную санобработку, а по истечении карантина они эвакуировались далее по указу Эвакотдела. Согласно этому документу, отказавшиеся отправляться в Лефортово приравнивались к лицам, возвращающимся в голодающие губернии (ГАРФ. Ф. Р3333. Оп. 2. Д. 235. Л. 123).

К 1923 году в тюрьме были оборудованы бани:

Для соединения отдельных помещений ванн под мыльную и парильню, в разделяющих их кирпичных стенах пробито 7 проемов <…> Заложено два окна в наружной стене и одна дверь из парильной в коридор, который использован под раздевальную; в новом проеме из парильной в мыльную установлена новая колода и повешена старая деревянная дверь; сложена новая печь-каменка в парильной и печь в раздевальной, с использованием для последней старого чугунного цилиндра (диаметром около 1 аршина). <…> Новые скамьи в мыльной и парильной, две новых деревянных полки в парильной и новые в раздевальной (5 шт.) длиной по 6 аршин каждая. <…> Все работы исполнены трудом заключенных. Заключенные посещают бани всего два раза в месяц, и тогда же происходит и смена белья.

Акт приема строительных работ по переустройству помещений ванн и общего коридора при них под баню изолятора.

ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 2. Д. 44. Л. 69

Кроме этого, в 1923 году уже числятся школа, карцер на третьем этаже, аптека рядом с приемным покоем. Из мест, которые, очевидно, были и раньше, но еще не упоминались, находим конюшню.

Верхний этаж бывшего Газового завода оборудован под сушительную с прачечной (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 2. Д. 44. Л. 65). Однако стирка белья заключенных вплоть до 1926 года производилась в 1-м Московском женском исправтруддоме.

В том же 1923 году происходит разбор иконостаса в бывшей церкви (руками заключенных), в здании бывшей церкви был оборудован театр, где установлена кинематографическая будка, сцена, а также освещение сцены.

В марте 1925 года была ликвидирована прачечная изолятора, как отмечает начальник отдела снабжения изолятора, «не в силу того, чтобы использовать помещения бывшей прачечной под мастерские с целью доходности и выгодности. <…> А в силу того, что вся прачечная и имевшийся там инвентарь настолько был ветх и изношен, что стирку белья ручным способом производить было нецелесообразно, а потратить суммы для восстановления прачечной было бы также бесцельно…» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 111). При этом начальству изолятора предлагали стирать вещи в бане («как поступают многие места заключения, у которых нет своей прачечной»), но «стирка белья заключенными-мужчинами не достигала цели, не говоря уже о том, что белье портилось». Таким образом, белье для стирки отправлялось в Новинский женский исправдом. Старший врач изолятора Шишман в своем докладе (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 628) отмечал, однако, что «белье из прачечной Новинского исправдома поступает недостаточно чисто вымытым».

Заведующий медицинской частью мест заключения РСФСР доктор Н. Н. Спасокукоцкий, обследовавший Лефортовский изолятор в марте 1925 года (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 146), отметил, что заключенные (в частности, камеры № 8) стирали белье прямо в водопроводной раковине камеры: «По словам заключенных, во многих других камерах так же стирают. Это ненормальное явление происходит потому, что у изолятора нет своей прачечной».

В этот же году находим точное указание на то, что в камерах содержалось все-таки по два человека, несмотря на то, что камеры предназначены исключительно для одиночного заточения. Однако помощник губернского прокурора Розендорн счел размеры камер «вполне достаточными для помещения в каждую двух заключенных», равно как и помещение бывшей церкви «вполне приспособленным для кино, постановки пьес, хоровых и иных культурно-просветительских работ» (Акт обследования Лефортовского изолятора от 28 марта 1925 года. ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 140).

В библиотеке изолятора числится 1700 томов. «Есть полное собрание сочинений Маркса, Энгельса, Ленина, Плеханова. <…> Выписываются газеты („Правда“, „Известия“) как библиотекой, так и самими заключенными», — отмечает Розендорн.

При изоляторе один раз в две недели (дни не уточняются) работала лавка, где заключенные могли купить такие продукты, как хлеб, консервы, колбасу, ветчину, сыр, табак, а также спички и прочие бытовые предметы.

Приемный покой изолятора с амбулаторным лечением обслуживается врачом, который бывает ежедневно, а также 4 лекпомами (несут поочередно суточные дежурства), 1 заведующим аптекой, 1 зубным врачом (бывает три раза в неделю) и 3 санитарами. В приемном покое стоит 5 кроватей. «Случаи заболевания туберкулезом внутри изолятора крайне редки, — отмечает докладчик, — сравнительно часты заболевания неврастенией». В заключении отчета Розендорн отмечает: «Лефортовский изолятор, по-видимому, один из лучших изоляторов».

Доктор Н. Н. Спасокукоцкий, обследовавший Лефортовский изолятор примерно в это же время, не совсем согласен с выводами Розендорна. Например, он отмечает: «С точки зрения пенитенциарной ликвидация одиночного заключения — есть непременное требование, но, к сожалению, камеры по своим размерам (2,2 куб. воздуха) не могут считаться удовлетворяющими требованиям кубатуры на каждого заключенного» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 147).

В изоляторе существует система закрытых дверей, также отмечает он. «Отопление центральное паровое, но в некоторых камерах холодно и сыро (например, 101-я камера). В каждой камере имеется железная откидная койка и приставной деревянный топчан. На каждой кровати — соломенный тюфяк (солома изредка меняется), подушка (соломенная), наволочка, одеяло и одна простыня» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 147).

Во время посещения изолятора доктором был зафиксирован и один случай голодовки, которую объявил заключенный Бенкович из камеры № 98. Он был осужден Мосгубсудом по делу шайки Мишки Культяпова и приговорен к расстрелу с заменой приговора на 10 лет строгой изоляции. Спасокукоцкий пишет: «Заключенный заявляет, что имеет в виду покончить жизнь самоубийством и желает сделать прокурору „важное сообщение“. Объявил голодовку, чтобы ускорить приезд прокурора. Все необходимые меры врачебного наблюдения над голодающим приняты».

«Как и в 1920 году, заключенные не имеют завтрака как такового, не считая утренней подачи хлеба и кипятка. На время раздачи обеда и ужина двери камер отпираются, и заключенные сами берут себе пищу из отставляемых из кухни в коридоры баков с пищей», — отмечает доктор. Далее он приводит пример обычного рациона заключенных: «В день обследования обед состоит из борща с мясом, ужин — из пшенной каши с конопляным маслом [нрзбр: или салом]. <…>

Раскладка столовой на 14 марта [1925 года]:
— хлеба черного 526 грамм
— мясо — 100
— капуста 136
— пшено 150
— свекла 100
— масло раст. 26
— картофель 136
— мука 8 ф. И всякие приправы. Все вместе составляет 2175 ккал. <…>

В следующий день после обследования обед состоит из супа с вермишелью и картофеля с мясом; ужин — из разваренного картофеля с растительным маслом. Общая калорийность обеда и ужина — 2600 ккал. <…> Белого хлеба не дается, молока тоже. Кипяток подается в камеры три раза в день, приготовляется в особой кипятильне».

Стоит сказать, что кухня обслуживается самими заключенными, за что они получают около 2,5 руб. ежемесячно. При обходе кухни Спасокукоцкий замечает, что «посуда моется в раковине в холодной грязной воде. Полотенца и мыла для мытья рук обслуживающего кухню персонала нет». При кухне также имеется хлебопекарная, выпекающая в среднем 14 пудов хлеба в сутки, в которой работают те же заключенные.

Доктор Н. Н. Спасокукоцкий также посещал баню изолятора:

Баня устроена из бывших банных «одиночек». Состоит из мыльной и горячей. <…> Душей и ванн нет. Единовременно вмещает 55 человек. Дается заключенным 1 раз в две недели. Каждому выдается по 1/8 ф мыла. При бане имеется коридор-раздевальня. <…> Карантинного отделения в изоляторе нет, и прибывающие помещаются в особые камеры и значительное время не получают ни душа, ни бани. <…> Изолятор совершенно не имеет приспособления для мытья вновь прибывших, и таковые, по словам заключенных, ждут бани по 2–3 недели.

При посещении приемного покоя, о котором также писал Розендорн, Спасокукоцкий отметил, что больных туда не пускают:

<…> Ввиду опасности содержания в смысле возможности побегов. Поэтому больные содержатся в камерах, и по факту приемный покой пустует. <…> Само помещение <…> совершено не соответствует своему назначению, не имеет ни ванны, ни уборной. Так называемая палата на 5 коек — является просто второй комнатой при амбулатории. Все входят в эту комнату без халатов и вообще чувствуется, что никто не считает, что это лечебное заведение. <…> В приемном покое имеется амбулатория, состоящая из одной комнаты, и в ней же помещается зубкабинет. Среди амбулаторных больных на первом месте — неврастеники, легочные, анемичные с глазными заболеваниями. <…> Аптека помещается в общем корпусе. В амбулатории имеется дежурная аптечка.

Несмотря на то, что условия работы в мастерских, как отмечает доктор, не самые благоприятные (в ткацкой — резкий шум, защиты слуха у работающих нет, в портновской — очень тесно и т. д.), «отмечается большое желание у всех заключенных работать в мастерских — иметь большее общение с другими заключенными вне камер. Заключенные общаются между собой только в мастерских, на прогулке или в клубе. Так что некоторые заключенные стараются скрыть свои недуги от врача, только чтобы попасть в мастерскую».

Спасокукоцкий также пишет о том, что некоторые заключенные могут быть переведены как исправляющиеся в Сокольнический исправдом. Интересно, что «отказываются от перевода по мотивам личной безопасности только заключенные из числа бывших работников карательного дела».

Вопрос об уничтожении уборных и об устройстве общих уборных в наших советских условиях должен не выходить из памяти всех работников Лефортовского изолятора. <…> Питание должно быть доведено до норм Главумзака (2250 ккал для всех и 3000 — для работающих).

Доктор Н. Н. Спасокукоцкий
 

Работники Лефортовского изолятора преимущественно партийные и с некоторым стажем, убежденные, что наступит момент не только в уничтожении одиночных уборных, но и в уничтожении самих тюрем. Об этом знает каждый коммунист и это помнят и будут помнить работники Лефортовского изолятора.

Улановский, начальник Лефортовского изолятора
специального назначения

Заключенные Лефортовского изолятора были довольно инициативные (о чем свидетельствует и количество кружков). Например, группа во главе с П. А. Тирщит в 1925 году планировала организовать трудовой коллектив, состоящих из бывших заключенных, «желающих искренно порвать связь со своей прежней жизнью и зажить новой», под названием «Новая жизнь» в Крыму, о чем подавали коллективное прошение в соответствующий наркомзем (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 667).

На территории изолятора находился, как отмечалось, и огород, который в 1920 году занимал 1,5 десятины, или около 3600 кв. сажень. По данным на 1925 год (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 347), площадь огорода уже составляла 23 148 кв. сажень. Он делился на 12 участков, 9 из которых были отведены под картофель (17 390 кв. саж.), 2 — под овес и [нрзбр] (4573 кв. саж.) и 1 — под капусту (1185 кв. саж.).

<…> В строгом соответствии с духом и идеей советской исправительно-трудовой политики рабчасть [Лефортовского изолятора с/н] стремится к вовлечению в работу наибольшего числа заключенных и прочного усвоения ими трудовых навыков и той или иной квалификации, которую они могли бы использовать по выходе из тюрьмы. Коммерческая сторона в деятельности рабчасти, как организации самоокупаемой, конечно играет известную, но все же отнюдь не доминирующую роль.

ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 3. Д. 355

Вследствие специфического характера Лефортовского изолятора заключенные на внешние работы не выводились — в большинстве случаев они были заняты на работах во внутренних мастерских.

В 1925 году помощник губернского прокурора Розендорн в акте обледования Лефортовского изолятора от 28 марта 1925 года (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 142) писал, что при изоляторе работают следующие мастерские, отмечая, что «дальнейшему расширению мастерских мешает отсутствие помещения»: пошивочная, трикотажная, ткацкая, платочно-вязальная, сапожная, плотницко-столярная и слесарная. Мастерские работают в основном для Госбанка, Сельсоюза, Центрокурторга, Трехгорн. пивов. завода (в частности, сапожная), других государственных предприятий, а также для частного рынка. Заключенные в мастерских работают в две смены.

По данным на 1926 год, на работах в изоляторе было занято 242 заключенных, что составляло 62 % по отношению к общему числу работающих (390). Около 40 % были заняты на хозяйственных работах, например, на кухне, работах по уборке корпуса или в учебно-воспитательной части изолятора. Процент неработающих заключенных составлял около 10 %.

Зарплата выплачивалась два раза в месяц (1 и 15 числа). Примечательно, что обследовавшие производственную деятельность изолятора комиссии РКИ и правовой секции Моссовета в своих заключениях отмечали слишком высокие расценки в некоторых производствах изолятора по отношению к профсоюзным ставкам (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 77. Л. 22–23).

В сводной ведомости по московским местам заключения за третий квартал 1926–1927 годов (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 52. Л. 15) указывается, что зарплата заключенных, работающих в мастерских или на других работах, составляет от 20 до 50 процентов платы вольных рабочих. Из этой платы вычитается 25 процентов в пользу государства, а из оставшегося делаются вычеты в фонды по улучшению жизни заключенных и освобождаемых. После того как все вычеты уже произведены, т. н. чистая прибыль заключенного делится на три части: на руки выдается 1/3 и по освобождении — 2/3 (при необходимости может быть отдана и раньше — по решению наблюдательной комиссии).

Из доклада Розендорна известны некоторые зарплаты заключенных в 1925 году. Например, «пошивочная — от 30 до 35 коп. в день», «трикотажная — минимум 13, максимум 30 руб. в месяц, ткацкая — от 8 до 15 руб. в месяц», «сапожная — редко превышает 3 руб. в месяц», «плотницко-столярная — работающие не имеют заработка вовсе (так как обслуживает исключительно нужды самого изолятора и заказов со стороны не имеет)», «слесарная — от 4 до 6 руб. в месяц» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 8. Л. 142).

Состав мастерских в 1926 году пополнился чесальной и крутильно-мотальной мастерскими, а также значительно был расширен трикотажно-вязальный цех. Ткацкая мастерская была расширена за счет комнаты свиданий и центрального склада. Одновременно с этим из правого флигеля мастерских была переведена в подвал портновская мастерская, и на ее месте были установлены шпульная машина и крутильный ватер. На месте прежней сушильни, бездействовавшей, установлена чесальная мастерская. Сапожная мастерская, однако, была свернута, но в следующем году возобновила свою работу.

С весны 1926 года приступили к постройке нового корпуса для ткацкой, который должен был соединить существующую ткацкую со зданием бывшего газового завода (который также подлежал перестройке и приспособлению под мастерскую). Строительные работы были закончены к ноябрю (в новом помещении было установлено 33 ткацких станка). Таким образом, ткацкая мастерская за год расширилась более чем в четыре раза (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 29а. Л. 296).

Новая постройка (корпус) <…> занимает вместе с перестроенным зданием бывшего газ. завода площадь в 455,2 кв. метра и включает в себя залы-мастерские, уборную и курительную (в остальных мастерских курение запрещено). Потолки, стены, полы — каменные и железобетонные, двери — железные. Имеется два выхода общего пользования и один запасный. Средняя температура внутри помещения — 17 по Цельсию. В результате всех преобразований общая площадь мастерских и служебных помещений в 1926 году возросла с 766 до 1323 кв. метров.

Из доклада Московского Лефортовского изолятора с/н о деятельности за 1926–27 бюджет. гг.
ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 77

На 1927 год по документам (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 52. Л. 6) при изоляторе числится 9 мастерских, в которых работают только заключенные. Это:

1. ткацкая;
2. рашельно-оборотная (платочная);
3. трикотажная;
4. портновская;
5. столярная;
6. слесарная;
7. электромонтажная;
8. переплетная;
9. сапожная.

Из докладов по обследованию изолятора за разные кварталы 1926–1927 годов можно сделать следующие выводы по охране жизни и здоровья заключенных:

• в изоляторе отсутствуют помещения, которые хотя бы в самых минимальных размерах удовлетворяли бы требованиям, предъявляемым к фабричным мастерским;
• по большей части мастерские расположены в подвальных помещениях (64% от работающих находятся в подвалах);
• в большинстве помещений работают электрические вентиляторы (ослабляют вред, происходящий от недостатка воздуха);
• многосвечевые лампочки, фартуки, рукавицы, спецкомбинезоны (электрики) предоставлены;
• защитные приспособления для ограждения заключенных от несчастных случаев на силовых установках и на станках (сетки, щиты) имеются;
• за два года работы несчастных случаев не было.

Основным видом вырабатываемой продукции изолятора являются ткани и различные изделия из них: «трикотин раш. цветной, трикотин фланговый, трикотин в клетку, туаль декор, ткань с начесом, платки, бязь, дамские жакеты („считаясь с требованиями рынка“), скатерти, шарфы, свитера, костюмы, коверкот, шотландки платья, шемизет» и т. д. Эта и другая продукция частично выполнялась по заказу, а частично — для сбыта на рынок. Например, в 1926 году заказы были получены от Сокольнического исправтруддома, Мосторга, ГУМЗ, Трудового объединения слепых, Всеукраинского акционерного общества торговли, т-ва «Брезент», акционерного об-ва «Маслов», Мосгубинкоопсоюза и других предприятий, а также некоторых частных лиц («но в приоритете госструктуры»).

<…> Трикотажно-вязальное производство изолятора делится на три отделения: 1) рашельное (легкие бумажные платки и цветная ткань — трикотин); 2) оборотное (тяжелые бумажные платки и однотонную цветную ткань — трикотин в клетку); 3) фланговое (полушелк, трикотин, штучные вязаные изделия (шарфы, жакеты, свитеры, англ. жилеты, кашне и пр.). <…>
Портновская мастерская в течение отчетного года пошила значительное кол-во рашельных платьев и жакетов. <…> Всего — свыше 20 различных видов изделий. Оборудование основных мастерских закупалось из-за границы (Зайферт и Доннер и др.).

ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 52. Л. 28

При ликвидации республиканских НКВД тюрьма перешла в ведение республиканских наркомюстов, в составе которых были образованы главные управления исправительно-трудовых учреждений (ГУИТУ). Это время считается «темной пятилеткой» пенитенциарных учреждений СССР, в течение которого создавалась нормативная база, позволяющая организовать массовое использование труда заключенных, прежде всего, в отдаленных районах страны. По деятельности ГУИТУ НКЮ, просуществовавшего всего 5 лет, сохранилось катастрофически мало документов.

В 1930 году изоляторы специального назначения были реорганизованы в тюрьмы для подследственных или исправительно-трудовые колонии. Функции одной из последних принимает на себя Лефортово в 1930–1934 годы. Под колониями понимали «территориально изолированные общежития и связанные с ними фабрично-заводские или сельскохозяйственные предприятия для заключенных». В пределах колонии осужденные были свободны в своем передвижении, их снова стали выводить на внешние работы.

Можно сказать, что в начале 1930-х жизнь тюрьмы не сильно отличалась от жизни конца 1920-х. Лефортово по-прежнему охотно принимало у себя иностранных гостей и представителей прессы: в мае 1932 года здесь побывала немецкая журналистка Елена Кербер, исследовавшая исправительно-трудовую политику Советской России и выпустившая книгу по материалам своего путешествия.

СТЕНГАЗЕТА ЛЕФОРТОВСКОЙ ФАБРИЧНО-ТРУДОВОЙ КОЛОНИИ
31 марта 1932 года
Камера 157 пуста. Двое на работе, третий, Гончаров, на курсах. Он возвращается и видит, что в камере все перевернуто вверх дном, хотя она и была заперта. Он зовет наблюдателя. Тот приходит из другой камеры, где занимался разговорами, и грубо кричит на Гончарова: «Ты чего орешь?». Гончаров рассказывает ему, что у него украли сапоги и хлеб. Наблюдатель успокаивает его словами: «Ладно, разыщется, а если не разыщется, — ничего, обойдешься и так».
Это неправильно. Надо дело наблюдателя с потерпевшим разобрать в товарищеском суде. Потерпевший надеется, что тогда сапоги найдутся.

СЫНОВЬЯ И ПАСЫНКИ
Вследствие плохого надзора в ткацкой срезали полотно. Был составлен протокол и виновные привлечены к ответственности, но не все. Вот, например, Михайлов срезал много кусков полотна и ни разу за это не получил даже выговора, не говоря уже о более строгом взыскании. Разве нельзя потребовать, чтобы инструкторы обращались со всеми одинаково, чтобы они не мирволили любимчикам, притесняя остальных как пасынков? Кроме того, ударник Михайлов — склочник и зря оговаривает.

ДОЛОЙ БЛАТ
На кухне блат сильно в ходу. Предпочтение оказывается наблюдателям, которые как раз не несут дежурства, монтеру Чуликову, Коноху, известному своею важностью, истопнику, уборщикам, рабочим склада, библиотекарю и многим другим. Все эти товарищи должны получать обед наравне со всеми.

Кербер Е. Как Советская Россия борется с преступностью. М., 1933

В 1933 году заключенных Лефортовской тюрьмы посетил американский режиссер Сесиль де Милль (Cecil B. DeMille).

Осенью 1936 года начались масштабные репрессии в политическом и военном руководстве СССР. Репрессии коснулись и руководства НКВД, в том числе высшего: были сняты с постов и убиты многие из тех, кто считался основателями ВЧК: Глеб Бокий, Яков Петерс, Иосиф Уншлихт, Федор Эйхманс.

В ходе Большого террора в Лефортовской тюрьме содержались преимущественно бывшие наркомы и сотрудники НКВД, попавшие в опалу. Тюрьма на долгое время исчезает из архивных документов, однако косвенные свидетельства, оставшиеся в протоколах, допросах, и факты из биографий подследственных, ожидавших приговора в стенах Лефортовской тюрьмы, подтверждают: большинство «сидельцев» были приговорены к ВМН, расстреляны на полигоне «Коммунарка» или погибли от пыток, применявшихся при допросах. Случаи, когда подследственные выходили из Лефортова живыми, крайне редки.

Шифротелеграмма И. В. Сталина секретарям обкомов, крайкомов и руководству НКВД-УНКВД о применении мер физического воздействия в отношении «врагов народа»:

10.01.1939
<…> ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП. При этом было указано, что физическое воздействие допускается как исключение, и притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, — следовательно, продолжают борьбу с Советской властью также и в тюрьме. Опыт показал, что такая установка дала свои результаты, намного ускорив дело разоблачения врагов народа. Правда, впоследствии на практике метод физического воздействия был загажен мерзавцами Заковским, Литвиным, Успенским и другими, ибо они превратили его из исключения в правило и стали применять его к случайно арестованным честным людям, за что они понесли должную кару. Но этим нисколько не опорочивается сам метод, поскольку он правильно применяется на практике. <…>
ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод. ЦК ВКП требует от секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартии, чтобы они при проверке работников НКВД руководствовались настоящим разъяснением.
Секретарь ЦК ВКП(б) И. СТАЛИН

 АПРФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 6. Л. 145–146
Лубянка. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР «Смерш». 1939 — март 1946

№ 1048/б
ЦК ВКП(б) товарищу И. В. СТАЛИНУ
При этом направляем заявление арестованного Фриновского от 11.III.39 г.
Допрос Фриновского продолжаем.
Приложение: по тексту.
От арестованного ФРИНОВСКОГО М. П.:
Перехожу к практической вражеской работе, проведенной ЕЖОВЫМ, мною и другими заговорщиками в НКВД.
Следственная работа
Следственный аппарат во всех отделах НКВД разделен на «следователей-колольщиков», «колольщиков» и «рядовых» следователей.
Что из себя представляли эти группы и кто они?
«Следователи-колольщики» были подобраны в основном из заговорщиков или скомпрометированных лиц, бесконтрольно применяли избиение арестованных, в кратчайший срок добивались «показаний» и умели грамотно, красочно составлять протоколы.
К такой категории людей относились: НИКОЛАЕВ, АГАС, УШАКОВ, ЛИСТЕНГУРТ, ЕВГЕНЬЕВ, ЖУПАХИН, МИНАЕВ, ДАВЫДОВ, АЛЬТМАН, ГЕЙМАН, ЛИТВИН, ЛЕПЛЕВСКИЙ, КАРЕЛИН, КЕРЗОН, ЯМНИЦКИЙ **** и другие****.
Так как количество сознающихся арестованных при таких методах допроса изо дня в день возрастало и нужда в следователях, умеющих составлять протоколы, была большая, так называемые «следователи-колольщики» стали, каждый при себе, создавать группы просто «колольщиков».
Группа «колольщиков» состояла из технических работников. Люди эти не знали материалов на подследственного, а посылались в Лефортово, вызывали арестованного и приступали к его избиению. Избиение продолжалось до момента, когда подследственный давал согласие на дачу показания.
Остальной следовательский состав занимался допросом менее серьезных арестованных, был предоставлен самому себе, никем не руководился.
<…>
— Знало ли об этом руководство наркомата, т. е. я и ЕЖОВ?
— Знали.
— Как реагировали?
— Честно — никак, а ЕЖОВ даже это поощрял. Никто не разбирался — к кому применяется физическое воздействие. А так как большинство из лиц, пользующихся этим методом, были врагами-заговорщиками, то ясно шли оговоры, брались ложные показания и арестовывались и расстреливались оклеветанные врагами из числа арестованных и врагами-следователями невинные люди. Настоящее следствие смазывалось.
Был арестован МАРЬЯСИН — быв. пред. Госбанка, с которым ЕЖОВ до ареста был в близких отношениях. К следствию по его делу ЕЖОВ проявил исключительный интерес. Руководил следствием по его делу лично сам, неоднократно бывая на его допросах. МАРЬЯСИН содержался все время в Лефортовской тюрьме. Избивался он зверски и постоянно. Если других арестованных избивали только до момента их признания, то МАРЬЯСИНА избивали даже после того, как кончилось следствие и никаких показаний от него не брали.
Однажды, обходя кабинеты допросов вместе с ЕЖОВЫМ (причем ЕЖОВ был выпивши), мы зашли на допрос МАРЬЯСИНА, и ЕЖОВ долго говорил МАРЬЯСИНУ, что он еще не все сказал, и, в частности, сделал МАРЬЯСИНУ намек на террор вообще и теракт против него — ЕЖОВА, и тут же заявил, что «будем бить, бить и бить».
Или еще: у арестованного ЯКОВЛЕВА на первом же или втором допросе после его ареста ЕЖОВ в пьяном виде добивался показаний о подготовке ЯКОВЛЕВЫМ террористического акта против ЕЖОВА. ЯКОВЛЕВ говорил, что это — неправда, но он был избит ЕЖОВЫМ и присутствующими, и после этого ЕЖОВ ушел, не добившись признания. Спустя несколько дней появились показания о теракте, готовившемся против ЕЖОВА — ЯКОВЛЕВЫМ.
Сознательно проводимая ЕЖОВЫМ неприкрытая линия на фальсифицирование материалов следствия о подготовке против него террористических актов дошла до того, что угодливые следователи из числа «колольщиков» постоянно добивались «признания» арестованных о мнимой подготовке террористических актов против ЕЖОВА.

АПРФ. Ф. 3. Оп. 24. Д. 373. Л. 3–44 
Лубянка. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР «Смерш». 1939 — март 1946

Спустя 14 лет оправдываться в применении пыток по отношению к арестованным будет уже сам Лаврентий Павлович.

Копия протокола допроса Л. П. Берии от 3 октября 1953 года:

ВОПРОС: Вы признаете, что вы лично принимали участие в избиении арестованных как во время работы в Грузии, так и в Москве, подавая пример беззаконий всем работникам аппарата?
ОТВЕТ: Нет, этого я не признаю.
ВОПРОС: Вам оглашаются показания Меркулова от 28 сентября с. г.:
«…В моем присутствии Берия несколько раз бил арестованных. Фамилий этих арестованных я не помню. Я видел, как Берия бил арестованных в своем кабинете и в тюрьме — рукой и резиновой палкой. Рукой Берия бил арестованных по лицу, а палкой — по мягким частям тела, иногда по спине.
Вопрос: А вы тоже избивали арестованных? Расскажите об этом.
Ответ: Да, бил, следуя примеру Берия… Во время допроса какого-то арестованного Берия лично несколько раз ударил арестованного и в ходе дальнейшего допроса предложил мне также ударить арестованного…
В Лефортовской тюрьме было жутко проходить, слыша крики избиваемых. Я не мог заснуть ночами, вспоминая эти картины. Избиение арестованных имело место и в кабинетах следователей в наркомате…».
Правильно показывает Меркулов?
ОТВЕТ: Меркулов показывает неправильно на меня, что я избивал арестованных. Арестованных я не бил. В моем присутствии было несколько случаев, когда избивали арестованных, но кто бил — я не помню.
Л. Берия

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 469. Л. 98–106 
Политбюро и дело Берии. Сборник документов. М., 2012. С. 400–404

Дело. В 1950 году студентами Борисом Слуцким, Евгением Гуревичем и Владиленом Фурманом в Москве был организован «Союз борьбы за дело революции». В манифесте и программе союза говорилось о перерождении социализма в государственный капитализм, сталинский строй характеризовался как бонапартизм, отмечалось отсутствие гражданских свобод, фарсовость выборов, империалистический характер внешней политики, катастрофическое состояние сельского хозяйства. Для размножения документов члены организации изготовили гектограф.

Приговор. В январе-феврале 1951 года члены организации были арестованы органами МГБ. 13 февраля 1952 года Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла приговор по этому делу. В приговоре было указано, что группой еврейских националистов была создана изменническая, террористическая организация, участники которой ставили свой целью свержение существующего в СССР строя путем вооруженного восстания и совершения террористических актов над руководителями советского правительства и КПСС. Слуцкий, Гуревич и Фурман были приговорены к расстрелу, десять членов организации — к 25 годам заключения, а еще трое — к 10 годам. Трое лидеров «Союза борьбы за дело революции» были расстреляны 26 марта 1952 года, их прах захоронен на Донском кладбище. Оставшиеся в живых осужденные были освобождены из лагерей после пересмотра дела в 1956 году. В 1989 году все обвиняемые по этому делу, некоторые посмертно, были реабилитированы «за отсутствием события и состава преступления».

В Лефортовской тюрьме Солженицын оказывался дважды: 29 мая 1949 года, когда числился в Марфинской шарашке и был доставлен в Лефортово для свидания с женой, и 12 февраля 1974 года, когда был арестован и лишен гражданства.

4 августа 1973 года в Ленинграде органы КГБ арестовали на Московском вокзале Елизавету Воронянскую — одну из «невидимок» Солженицына. В результате беспрерывного пятидневного допроса она выдала КГБ местонахождение романа, хранившегося на даче ее друга Леонида Самутина. По официальной версии, спустя примерно две недели после ареста Воронянская покончила жизнь самоубийством — 24 августа ее нашли повешенной в собственной квартире.

Тем летом Елизавета Денисовна Воронянская вместе со своей приятельницей Ниной Пахтусовой отдыхала в Крыму. А я попала в тяжелую автоаварию и была в больнице. Елизавета Денисовна часто писала мне из Крыма.
Она была человеком восторженным, экзальтированным, очень немолодым, ей было уже за 70. Она тяжело болела, с трудом ходила, жила в коммунальной квартире на Лиговке в каком-то достоевском темном доме. Я до сих пор помню ее адрес: Роменская 4, кв. 42. Там у нее была комнатка рядом с кухней.
И вот она из Крыма писала мне, что они познакомились с журналистом — Генрихом Моисеевичем Рудяковым. Он гораздо моложе их, но он их первый друг, они читают друг другу стихи на берегу моря и много говорят о литературе. И последнее, что она мне написала, — он купил им билеты на поезд. В Ленинграде их встретили прямо в вагоне, и Елизавета Денисовна была увезена на допрос. Пять дней подряд ее допрашивали. Она назвала место, где хранится несожженная рукопись «Архипелага». Вернулась домой и повесилась. Я узнала об этом 30 августа 1973 года.  

Чуковская Е. Ц. Он рассказал о пламени, в котором сгорела наша страна…