В конце сентября 1918 года в этом здании расположилась Контрольно-ревизионная коллегия при ВЧК, куда направляли жалобы на взяточничество, шантаж и грабежи.

В начале 1920 годов в дом № 14 — изящный особняк XVIII века, некогда принадлежавший московскому генерал-губернатору Федору Ростопчину, — въехала Московская ЧК. В этом же здании находились камеры предварительного заключения (тюрьмы) Московской губернской ЧК, а затем Московского губернского отдела ГПУ, который был упразднен в январе 1924 года путем объединения с центральным аппаратом ОГПУ. Все помещения на территории числились за центральным аппаратом, тюрьма продолжала функционировать (судя по всему, на правах камер Внутренней тюрьмы). С февраля 1930 года, когда было организовано полпредство ОГПУ по Московской области, тюрьма перешла в ведомство полпредства (с 10 июля 1934 года — УНКВД по Московской области).

В этих же зданиях до 1934 года располагался спецотдел ОГПУ, в функции которого входили шифровальное и дешифровальное дело, охрана гостайн, лаборатория по изготовлению средств оперативной техники. До возникновения в 1930 году ГУЛАГа курирование лагерей особого назначения ОГПУ входило в функции спецотдела, поэтому возглавлявший отдел Глеб Бокий был частым гостем на Соловках.

К началу 1918 года стало ясно, что революция не будет быстрой, и уже в феврале 1918 года президиум Моссовета рассмотрел проект образования единого органа по борьбе с контрреволюцией. Было принято решение организовать специальный отдел при Московском комиссариате юстиции. Однако Московский комитет РКП(б) не поддержал это предложение, и 4 марта 1918 года президиум Моссовета объединил все комиссии и отделы, занимавшиеся борьбой с врагами советской власти, в единый орган при президиуме Моссовета — Комиссию по борьбе с контрреволюцией.

После переезда ВЧК в Москву был поднят и положительно разрешен вопрос о слиянии столичной комиссии и ВЧК. С этого времени ВЧК несла ответственность в том числе за борьбу с контрреволюцией в Москве и области перед СНК Москвы и Московской области. К августу 1918 года были созданы районные чрезвычайные комиссии (РЧК) при райсоветах Москвы. Так завершился первый этап поиска наиболее приемлемой формы организации борьбы с контрреволюцией в городе — Всероссийская и районные ЧК.

В работе как районных, так и столичной и губернской ЧК большую роль сыграли Московский комитет (МК РКП(б)) и райкомы партии. Как правило, организацией ЧК на местах занимались и партийные, и советские органы, причем совместно или самостоятельно. Московская губернская (областная) ЧК была создана постановлением губернского исполкома (советский орган); Московская (городская) ЧК учреждена постановлением МК РКП от 12 октября 1918 года (партийный орган).

Организационно подчиняясь Моссовету, МЧК действовала под руководством компартии, а именно МК РКП(б). МК партии на своих заседаниях по два-три раза в месяц рассматривал вопросы деятельности ЧК. Практически на каждом заседании обсуждались те или иные вопросы работы ЧК. Органы советской власти и партийные комитеты направляли деятельность ЧК и следили за работой всех их структур, имели право и даже обязанность принимать любые решения и установки по вопросам деятельности ЧК, тем более если они допускали какие-то ошибки, отступали от законности, в том числе в правильном понимании и исполнении революционной законности, которая допускала определенные отступления от установленных законов.

Примечание про участие в организации и деятельности чрезвычайных комиссий партийного руководства — не простая формальность. Именно МЧК расчищала дорогу для проведения политики большевиков в строительстве социалистического государства. Репрессии, заключение в места лишения свободы представителей и руководителей основных небольшевистских партий (эсеров, анархистов, анархо-универсалистов и др.) позволили не только минимизировать их деятельность, но почти полностью нейтрализовать антисоветские подпольные организации, а также ликвидировать небольшевистские партии, обеспечив тем самым однопартийное государственное устройство.

ИЗ ОБЗОРА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ МЧК ЗА ПЕРИОД С 1 ДЕКАБРЯ 1918 г. ПО 1 НОЯБРЯ 1920 г.

Московская чрезвычайная комиссия (МЧК) есть создание революционного времени. Власть еще не закрепленная, власть, находящаяся в водовороте политических событий среди беспрерывных заговоров и восстаний, сочла себя вынужденной выдвинуть для самозащиты аппарат, снабженный чрезвычайными полномочиями.
Этот аппарат пролетарской диктатуры на первых порах своей деятельности оказался вынужденным значительно расширить свои функции ввиду слабости органов как административных, так и судебных. Среди преступных деяний, отнимавших у чрезвычайной комиссии много сил, мы находим список деяний чисто уголовного свойства — грабежи, убийства, разбои, шантажи, вымогательства и т. п. Московская чрезвычайная комиссия в своем отчете за первую половину текущего года так описывает обстановку, среди которой ей пришлось начать свою работу, выводя ее далеко за пределы специальности.
«Октябрьской революции пришлось унаследовать массу преступного элемента, — читаем мы в нем, — организованный бандитизм, с одной стороны, и никуда не годный по своему составу аппарат борьбы с ними в лице милиции и уголовного розыска. Крики „караул“ на улице, в домах и учреждениях, а позднее безмолвное поднимание рук вверх ночью и днем стали бытовым явлением в Москве. Первые же шаги добросовестного расследования обнаружили полный контакт бандитствующих со многими в уголовном розыске на почве материальных интересов». Необходимы были чрезвычайные борьбы с бандитизмом — и тогда в дело вмешалась Московская чрезвычайная комиссия.
Цифровой материал о деятельности комиссии дает полное основание характеризовать весь первый период ее деятельности — с 1 декабря 1918 по 1 августа 1919 года — как по преимуществу уголовно-розыскной. За период с 1 января по 1 мая из 2391 преступного деяния, бывшего на рассмотрении чрезвычайной комиссии, 1092, или 47 %, т. е. почти половина, приходилось на долю уголовных дел. За период с 1 мая по 1 августа из 3107 дел уголовных было 1151, или 38 %, и только с августа 1919 года начинает намечаться крутой поворот в работе комиссии: число уголовных дел сразу падает до 14  % за период с 1 августа по 1 ноября и до 19 % за два последних месяца 1919 года. В 1920 году процент этот еще ниже — 11 % за первое полугодие и 16 % — за второе.
Вместе с этим начинает намечаться настоящий облик комиссии как органа пролетарской диктатуры: число дел по борьбе с контрреволюцией, проходящих через МЧК, начинает быстро расти и в абсолютных числах, и в относительных: с 429 за первую треть 1919 года оно поднимается до 1139 за период май — июль; и до 1689 за время с 1 августа по ноябрь. Ноябрьско-декабрьская цифра — 1207. Соответствующие процентные отношения будут: 18 % (январь — май); 35 % (май — июль), 30 % (август — ноябрь); 32 % (ноябрь — декабрь).
В 1920 году особенное внимание уделялось борьбе со спекуляцией. Число спекулятивных случаев, попавших в работу МЧК, в первой половине 1919 года было еще незначительно, составляя 23 % за первую четверть года и 18 % — за вторую, но уже с августа замечается значительный рост этой категории дел: они дают 46 % за период август — ноябрь и 35 % за два последних месяца. В 1920 году число спекулятивных преступлений выдвигается на главное место, давая за первое полугодие 75 % и за время с июля по ноябрь — 64 %».
Последняя серия преступных деяний, с которыми боролась МЧК, — должностные преступления.
Надо сознаться, что в этой области дело обстоит довольно неблагополучно. Каждая революция имеет одну неприглядную, хотя и преходящую, черту: появление на сцене всяких проходимцев, наемных дельцов, авантюристов, просто преступников, примазывающихся к власти с корыстными или иными преступными целями. Вред, причиняемый ими революции, колоссален; борьба с этим явлением в порядке нормальной судебной репрессии невозможна ввиду слабости судебного аппарата уголовного розыска. Повелительно требуются чрезвычайные меры, и в той или иной форме они создаются. Поэтому, когда МЧК взяла на себя функции борьбы с должностными преступлениями, она переняла на себя функции, диктуемые всей обстановкой революционной деятельности. При этом надо иметь в виду, что почти все преступления, относимые к категории «спекулянтов», в то же почти время целиком являются преступлениями по должности: спекуляция ныне неразрывно связана с хищениями с советских складов, с неправильными отпусками товаров, с подлогами и т. п.

По книге «Красная Москва. 1917—1920 гг.», М., 1920. С. 631

В феврале 1922 года был издан декрет ВЦИК об упразднении ВЧК. На основе декрета была проведена реорганизация органов ВЧК по всей стране. В начале марта 1922 года МЧК была преобразована в Московский губернский отдел Государственного политического управления РСФСР. Прав выносить приговоры у Мосгуботдела ГПУ не было до декабря 1922 года. 8 декабря Президиум ВЦИК направил на места разъяснение о применении административной высылки. В нем говорилось, что разрешается высылать не только лиц, причастных к контрреволюционной деятельности, деятелей антисоветских партий и членов контрреволюционных организаций, но и других лиц, привлеченных по подозрению в совершении контрреволюционных деяний (ст. 57–63 и ст. 213 УК РСФСР).

Местные органы ГПУ, выносящие постановление о высылке, направляли делопроизводство по нему в ГПУ, а при наличии полномочных представительств — через них. Меру пресечения в отношении высылаемого лица мог самостоятельно избирать сам местный орган, но право вынесения внесудебных приговоров принадлежало исключительно коллегии ГПУ.

Тройки при местных органах НКВД были созданы 27 мая 1935 года и имели полномочия выносить решения о ссылке, высылке и заключении в ИТЛ до 5 лет включительно. Они могли рассматривать дела только об «уголовных и деклассированных элементах и о злостных нарушителях Положения о паспортах». Исходя из характера дел и того факта, что они поступали на рассмотрение из органов милиции, эти тройки получили наименование «паспортных», или «милицейских».

Участие прокурора в заседании тройки было обязательным. Протоколы троек направлялись начальнику Главного управления рабоче-крестьянской милиции для представления их на Особое совещание НКВД СССР. Последнее могло по своему усмотрению потребовать изменения приговора.

В эпоху «массовых операций» 1937–1938 годов «милицейские тройки» действовали параллельно с «кулацкими тройками», которые имели право выносить приговоры к ВМН. С 7 августа 1937 года тройкам по делам милиции предписывалось сосредоточиться «на делах беспаспортных лиц, не имеющих постоянного места жительства и не занимающихся полезным трудом», а дела «уголовников-рецидивистов, не порвавших с уголовным миром», рассматривать на тройках, созданных по приказу № 00447. Это предполагало резкое ужесточение выносимых приговоров.

Порядок работы троек. Райотделы НКВД предоставляли на рассмотрение тройки материалы дел или просто списки арестованных. Процедура рассмотрения дел была свободной, протоколов не велось. Весь процесс сопровождался минимальным количеством документов, на основании которых выносилось решение о наказании. В картонной обложке с типографскими надписями «Совершенно секретно. Хранить вечно» обычно содержатся: постановление об аресте, единый протокол обыска и ареста, один или два протокола допроса арестованного и обвинительное заключение. Следом в форме таблички из трех ячеек на пол-листа идет решение тройки.

Решения были окончательными, не требовали утверждения свыше и подлежали немедленному исполнению. Основанием для приведения приговора в исполнение служила заверенная выписка из протокола решения тройки, пересланная по месту содержания приговоренного. Приговор исполнялся «с обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения». Как правило, заключительным документом в деле являлся акт о приведении приговора в исполнение.

Соблюдение секретности. О смертных приговорах и их исполнении не сообщалось родственникам. Согласно принятому порядку, им сообщали о приговоре к «10 годам без права переписки». По истечении 10 лет было дано распоряжение устно сообщать, что их родственники, отбывая срок наказания, умерли в местах заключения НКВД СССР. Только в рамках реабилитации, начавшейся после 1989 года, многие поколения советских граждан узнали настоящую причину и подлинную дату смерти своих родственников и друзей. Места казни и массовых захоронений были обнаружены также только в 1990-е годы.

Варлам Шаламов о Лубянке, д. 14:

12 января 1937 года я [был] арестован и поначалу допрашивался каким-то стажером по фамилии не то Романов, не то Лиманов, молодым краснощеким стажером, красневшим от каждого своего вопроса, — вазомоторная штука — игра сосудов, вроде как у Гродзенского, красневшего до корней волос, а то и до пяток.
— Значит, вы можете написать, что в 29-м году разделяли эти взгляды, а теперь не разделяете?
— Да, так.
— И можете подписать?
— Конечно.
Вазомоторный следователь выходил куда-то, показывал кому-то что-то, а к вечеру меня переводят на Лубянку, 14, в Московскую комендатуру, где я уже бывал восемь лет назад и знал все порядки и перспективы Лубянки, 14 — это «собачник», сборный приемник, оттуда ход или на волю, и так бывало, или на Лубянку, 2 — это значит, что ты государственный преступник, опытный враг высшего ранга, близко стоящий к высшей мере, либо в Бутырскую следственную тюрьму, где ты, признанный врагом народа, подлежишь все-таки изоляции в минусе или плюсе.

Шаламов В. Т. Воспоминания о Колыме. Арест. 

На Лубянке, 14, и на Лубянке, 2, надзиратели ходили по коридору в валенках. Громко разговаривать там было запрещено. «Ведущий» надзиратель щелкал пальцами, как кастаньетами, и на этот звук другой коридорный отвечал негромкими хлопками в ладоши, что означало: «дорога свободна, веди». В Бутырках водили гораздо веселее, чуть не бегом, встречались и надзиратели-женщины, в форме, конечно. В отличие от Лубянки здесь сигнал подавали, ударяя ключом о медную пряжку собственного пояса. Так же отвечал и коридорный.
На Лубянке вызов из камеры всегда был обставлен весьма драматически Открывалась дверь, и на пороге не сразу появлялся человек в форме. Человек доставал из рукава бумажку, вглядывался в нее и спрашивал:
— Кто здесь на букву «Б» (или на букву «А»)? — Выслушав ответ, говорил: — Выходи!

Шаламов В. Т. Бутырская тюрьма