Марина Поливанова о поминках по Шаламову в квартире Натальи Кинд-Рожанской:

Я не была на самих похоронах, была только на поминках – у меня был маленький ребенок, и надолго я уйти из дома не могла. Поминки проходили в доме Натальи Владимировны Кинд, я увы не очень помню, кто там точно был. Помню, что было много незнакомых людей. Я была там вместе с моим отцом, Михаилом Константиновичем Поливановым, ему было важно туда пойти, и он позвал меня тоже. Отец был и на похоронах, а я приехала уже только на поминки, в дом.
Самого Шаламова я никогда не видела, но конечно знала его прозу и даже частично стихи. Читала еще в юности, в подростковом возрасте, в виде машинописного самиздата; читали родители, и мне, естественно, тоже давали. Мне кажется, я прочла Шаламова даже раньше Солженицына. С одной стороны, это было страшное чтение, очень страшные рассказы, мне до сих пор их сложно перечитывать, но с другой стороны, это не было для меня откровением, я росла в среде, где все это все время обсуждалось. Я родилась после смерти Сталина, и в моем детстве люди возвращались из лагерей. Об этом открыто говорили, какие-то воспоминания появились, я слышала рассказы лагерников. Еще в подростковом возрасте я прочитала «Крутой маршрут» Гинзбург в самиздате, на папиросных листочках.
В последние месяцы жизни Шаламова я знала, что он тяжело болен, знала, что он жил в доме престарелых или в интернате. Помню, что я тогда слышала стихотворение, которое он написал в этом интернате: «Послеужинный кейф — Наше лучшее время», его в слух читал кто-то из друзей, одно из последних шаламовских стихотворений.
Если вернуться к поминкам, то там была точно Надя, дочка Наташи, хозяйки квартиры. Наталья Владимировна дружила с самим Шаламовым, навещала его. Она дружила со скульптором, который тоже был на поминках, говорил речь, долго и проникновенно; впоследствии он сделал надгробие Шаламова, это был Федот Сучков, его уже тоже нет в живых.
Наталью Владимировну я знала очень близко, лет наверное с моих двух или трех. Она дружила с моими родителями, с моей бабушкой, это был ближайший друг семьи. Ее дочка Надя наверняка лучше помнит тот день, она немного младше меня, и, кстати, продолжает жить в той же квартире. Еще, помню, там была Надина подруга, Зина Левина.
Еще на поминках была Елена Захарова, врач, тогда она была медицинской студенткой, она была рядом с Шаламовым в последние дни, написала потом воспоминания и рассказала все, чему была свидетелем.
В тот вечер у Натальи Владимировны действительно было очень много народу, думаю, человек 50 или даже 60, большинство людей было старше меня, жаль, что я мало кого помню… Наверняка был бывший муж Натальи Владимировны, Иван Дмитриевич Рожанский, но его тоже нет в живых.
Вы спрашиваете, были ли там гбшники, но по-моему, не было. По крайней мере, я не знаю. Может быть, Надя знает, или Федя, сын Ивана Дмитриевича.
Там была горестная, в каком-то смысле торжественная, дружеская, сплоченная атмосфера, с грустью и полуслезами, но очень теплая, даже пожалуй трогательная. Небольшая квартира по нынешним меркам, но тогда казалась большой, и как-то все поместились. Люди постарше сидели за столом, а те, кто считались молодежью, просто толпились повсюду. Пили водку. Мне кажется, пели лагерные песни, например: «От качки страдали ЗК … Будь проклята ты, Колыма, что названа чудной планетой». Помню, конечно, что там был Евгений Семенович Левитин, но и его уже нет в живых, он умер в Израиле.
В общем, на меня это произвело большое впечатление, но, скорее, эмоциональное. Было ощущение, что хоронят чрезвычайно большого хорошего человека, не то, что эпоху, но человека жалостного, с совершенно сломанной жизнью, изувеченного.