Заключенные Истринских лагерей построили санаторий и завод. Дедовский лагерь строил институт Гидропроект. На Новоиерусалимском кирпичном заводе летом и осенью 1945 года работал заключенный А.И. Солженицын.
Станция Новоиерусалимская. 2012 г. Фото:
Адрес кирпичного завода в Новом Иерусалиме во время существования лагеря: поселок Первомайский, д. 17.
В апреле 1951 года лагерь при кирпичном заводе назывался лагерным пунктом № 1 лагерного отделения № 4 (а
Лагерь был организован приказом от 26 ноября 1948 года, и к 1951 году он успел несколько раз поменять свой номер. В 1950 году завод обсуждали на собраниях партячеек трех отдельных лагерных пунктов (ОЛП) — 43, 52 и 55.
В апреле 1952 года лагерь ликвидирован. Перед ликвидацией он был рассчитан на 600 человек, его ограждал шестисотметровый проволочный забор, за которым находились 414 мужчин и 100 женщин. Лагерное отделение, которому в 1951 году подчинялся лагпункт № 1, продолжало существовать. Кроме заводского лагпункта, ему подчинялись лагеря в «Чеховке» и Дедовске. Оно по-прежнему находилось при новоиерусалимском заводе. Вероятно, лагерь при заводе сохранился, но сменил расположение и номерное название. В мае того же 1952 года партячейка
Поселок Первомайский д. 17, проходная. Фото:
Хотя лагерь организован в 1948 году, заключенные на Новоиерусалимском кирпичном заводе работали и раньше. Дата организации говорит об создании нового учреждения: существующий лагерь в это время менял получал новое номерное название. Летом и осенью 1945 года в лагере при заводе находился А.И. Солженицын. Этим месяцам заключения посвящена глава «Фашистов привезли» второго тома «Архипелага ГУЛАГ». Солженицын описывает, как осенью 1945 года на завод привезли пленных: «Ещё через неделю нас всех расформируют, а в Новый Иерусалим вместо нас привезут немцев». К осени 1946 года при заводе существует и лагерь для заключенных граждан Советского Союза, в который в ноябре из Краснопресненской пересылки отправляют героя автобиографического романа Роберта Штильмарка «Горсть света». Таким образом, открытие в 1948 году на заводе лагеря было скорее всего бюрократической процедурой. В точном деталями романе Штильмарк описывает и расположение лагеря:
от бывшего городка Воскресенска, переименованного в Истру, грузовики свернули вправо и проехали еще несколько верст по дороге плохо мощеной большаком. Близ села Бабкина машины остановились прямо у лагерной вахты. Заключенных построили в колонну и стали «пятерками» вводить в распахнутые ворота.<...>
В длинной колонне в четыре сотни душ, рассчитанных пятерками, зеков повели на завод. Рабочий день длился тогда около десяти часов, с перерывом на обед. Его привезли в бидонах прямо на производство. Рональду с Иваном Федоровичем досталась разгрузка отожженного, еще горячего кирпича из круглой обермайеровской печи. Руки обматывали мешковиной, каким-то тряпьем — рукавиц для зеков не предусмотрели...
Выгрузка одной печи продолжалась еще дня два, которые были холодными, дождливыми, очень длинными от развода до отбоя.
Штильмарк Р. А. Горсть Света. Роман-хроника. Части третья, четвертая. М., 2001. С. 72
Штильмарк запомнил первый лагерный завтрак: «Состоял он из баланды, сваренной из капустного листа, малого количества крупы-шрапнели и каких-то малоаппетитных ошметков китового мяса, отзывающего вытопленным жиром и очень пересоленого. Разжевать кусочек этого мяса оказалось невозможным». Герою — альтер эго автора и его другу удалось избежать тяжелых работ, получив работу лаборанта:
Лаборатория размещалась в большой комнате на втором этаже заводского венгерского строения. <...> Новоявленные лаборанты смекнули, сколь велики возможности «канта» (т.е. бездельного времяпрепровождения) при такой ситуации. Но для закрепления и стабилизации положения требовалось развить видимость сугубо кипучей трудовой деятельности, без коей завод просто встанет! <...>Лаборанты срочно придумали целый список неотложных работ и текущих производственных анализов, способных поднять авторитет лаборатории. Список этот Иван Федорович переписал каллиграфическим почерком, дама легко скрепила его своей подписью, а Рональд уже после ее ухода начертал сверху слова: «Производственный план заводской лаборатории». Слева Иван Федорович сделал надпись: УТВЕРЖДАЮ, оставил кавычки для даты и для начальственного росчерка, а в скобках вывел стилизованными буквами магический титул: директор.
Они сходили в директорский кабинет, попросили секретаря-девицу подсунуть директору на подпись этот документ и... отправились побродить по заводу. Разумеется, не забыли прихватить хронометр и блокнот, симулируя хронометраж в цехах сухого и мокрого прессования, в сушилках и около печей. Смутили вольнонаемного мастера замечанием, будто нынче его прессы дают продукцию, не отвечающую кондициям. У того забегали зрачки, вспотел лоб, часто заморгали воспаленные красные веки, пока лаборанты с деловым видом «брали пробы». Стоит ли пояснять, что оба впервые в жизни приглядывались к кирпичному производству? Тут-то и ожидал их опасный подвох: к прессу подошел сам директор и главный инженер завода! Неожиданно для лаборантов вольный мастер пустился в объяснения и стал неловко оправдываться:
— Товарищ лаборант тут мне указывает... Продукция, говорит, некачественная... Замесы вот неравномерные... Брак получается. А я объясняю: с током перебои... Конечное дело, сокращаем время операций... Перевыполняем и все такое!
— А вы что же предлагаете?
Иван Федорович изрек глубокомысленно:
— Думаем, есть внутренние резервы. Вот, прикидываем...
Директор с уважением кивнул.
— Хорошо, хорошо... Где доводилось работать? Рональд Вальдек вспомнил детство, 38-ю версту, корнеевскую марку на идеально ровных, белых и красных, просто игрушечного вида кирпичах... Разве сравнишь с этими, здесь!
— На корнеевских-горшановских, село Кудиново, Нижегородской...
— А! Знаем, знаем, как же... Ну, давайте, давайте…
Штильмарк Р. А. Горсть Света. С. 72
На 15 июня 1953 года в Новом Иерусалиме существовал лагпункт № 3 Лагерного отделения № 21. Это номерное название пулучило отделение «Москва-река» Пресненской тюрьмы. Его местонахождение в справке Управления лагерей не расшифровано. Можно предположить, что этот лагпункт был одним из лагерей лаготделения № 4. Он просуществовал как минимум до осени 1953 года. В передаточном акте от 3 сентября 1953 года (кирпичный завод из Управления лагерей Московской области переходил в ГУЛАГ) сообщалось, что 6
Упомянутые в передаточном акте юрты описаны также в официальной истории завода. Их строительство отнесено к началу сороковых годов — так что, возможно, они уцелели во время войны.
Завод в конце 1930-х гг. Фото:
У станции «Чеховская» (следующая остановка за «Новоиерусалимской») постепенно стали возводиться новые цехи и заводской посёлок. К началу сороковых годов здесь были <…> четыре или пять бараков, и даже три юрты.
<...> Заводской коллектив на первых порах формировался из жителей местных населённых пунктов. С годами он стал пополняться специалистами, присланными по разнарядке и распределению, а также рабочими, завербованными в Калужской, Рязанской и Тамбовской областях. С узелками, где лежал немудрёный скарб, в заплатанной одежде и подчас в лаптях ехали на завод переселенцы. Женщины прижимали к груди закутанных в платки маленьких детишек, мужчины несли в мозолистых, привычных к тяжёлому труду руках деревянные ящики с инструментами. Глаза людей светились надеждой на лучшую жизнь. Приезжающих расселяли по баракам и частным квартирам, ставили на работу.
Послевоенная история завода начинается в 1947 году.
Война позади. К 1947 году все восстановительные работы на заводе в основном завершились, и он стал развиваться дальше. В 1949 году были введены в эксплуатацию цех №3 с пластической формовкой кирпича, железнодорожные тупики, центральная парокотельная и механический цех.
Фрагменты воспоминаний Солженицына содержат подробности о восстановительных работах на заводе.
— Фашистов привезли! Фашистов привезли! — возбуждённо кричали, бегая по лагерю, молодые зэки — парни и девки, когда два наших грузовика, каждый груженный тридцатью фашистами, въехали в черту небольшого квадрата лагеря Новый Иерусалим. <…>
она Нового Иерусалима нравится нам, она даже премиленькая: она окружена не сплошным забором, а только переплетенной колючей проволокой, и во все стороны видна холмистая, живая, деревенская и дачная, звенигородская земля. <…>
Мы ещё оглядываемся на маленькую зону с её двухэтажным каменным мужским корпусом, деревянным с мезонином — женским, и совсем деревенскимисараюшками-развалюшками подсобных служб; потом на длинные чёрные тени от деревьев и зданий, которые уже ложатся везде по полям; на высокую трубу кирпичного завода, на уже зажигающиеся окна двух его корпусов. <…>
Зона. Двести шагов от проволоки до проволоки, и то нельзя подходить к ней близко. Да, вокруг будут зеленеть и сиять звенигородские перехолмки, а здесь — голодная столовая, каменный погреб ШИЗО, худой навесик над плитой «индивидуальной варки», сарайчик бани, серая будка запущенной уборной с прогнившими досками, — и никуда не денешься, всё. <…>
Матрасов в этом лагере не выдают, мешков для набивки — тоже. Слово «бельё» неведомо туземцам новоиерусалимского острова: здесь не бывает постельного, не выдают и не стирают нательного, разве что на себе привезёшь и озаботишься. И слова «подушка» не знает завхоз этого лагеря, подушки бывают только свои и только у баб и у блатных. Вечером, ложась на голый щит, можешь разуться, но учти — ботинки твои сопрут. Лучше спи в обуви. И одежёнки не раскидывай: сопрут и её. Уходя утром на работу, ты ничего не должен оставить в бараке: чем побрезгуют воры, то отберут надзиратели: не положено! <…>
Утренняя смена возвращается в лагерь в третьем часу дня. Она моется, обедает, стоит в очереди в каптёрку — и тут звонят на проверку. Всех, кто в лагере, выстраивают шеренгами, и неграмотный надзиратель с фанерной дощечкой ходит, мусоля во рту карандаш, умственно морща лоб, и всё шепчет, шепчет. Несколько раз он пересчитывает строй, несколько раз обойдёт все помещения, оставляя строй стоять. То он ошибётся в арифметике, то собьётся, сколько больных, сколько сидит в ШИЗО «без вывода». <…>
Значит, сразу в столовую. Ты входишь туда, ещё шатаясь от сна. Каждый толкается и уверенно знает, чего он хочет, одни спешат за пайкой, другие за баландой. Только ты бродишь как лунатик, при тусклых лампах и в пару баланды не видя, где получить тебе то и другое. Наконец получил — пятьсот пятьдесят пиршественных граммов хлеба и глиняную миску счем-то горячим чёрным. Это — чёрные щи, щи из крапивы. Чёрные тряпки вываренных листьев лежат в черноватой пустой воде. Ни рыбы, ни мяса, ни жира. Ни даже соли: крапива, вывариваясь, поедает всю брошенную соль, так её потому и совсем не кладут: если табак — лагерное золото, то соль — лагерное серебро, повара приберегают её. Выворачивающее зелье — крапивная непосоленная баланда! — ты и голоден, а всё никак не вольёшь её в себя. Подними глаза. Не к небу, под потолок. Уже глаза привыкли к тусклым лампам и разбирают теперь вдоль стены длинный лозунгизлюбленно-красными буквами на обойной бумаге: «Кто не работает — тот не ест!» И дрожь ударяет в грудь. <…>
Бесконечный день. Носишь носилки или откатываешь тачки, и с каждой тачкой только на пять, на десять минут убавляется день, и голова для того одного и свободна, чтоб размышлять: как будет? как будет? <…>
От завода мокрого прессования к карьеру шёл вагонеточный путь. Там, где кончалась ровная площадка и рельсовый путь спускался в разработку, — стояла лебёдка на помосте. Эта моторная лебёдка была — из немногих чудес механизации на всём заводе. Весь путь по карьеру до лебёдки и потом от лебёдки до завода толкать вагонетки с глиной должны были работяги. Только на подъёме из карьера их втаскивала лебёдка. Карьер занимал дальний угол заводской зоны, он был взрытая развалами поверхность, развалы ветвились как овраги, между ними оставались нетронутые горки. <…>
С другой стороны завода, не видимой мне сейчас, гремит по ржевской дороге пассажирский поезд. В карьере кричат: «Придурочный!» Каждый поезд здесь известен, по ним отсчитывают время. «Придурочный» — это без четверти девять, а в девять отдельно, вне смен, доведут на завод из лагеря придурков — конторских и начальников. Самый любимый из поездов — в половине второго, «Кормилец», после него мы вскоре идём на съём и на обед. <…>
Весь кирпичный завод это — два завода, мокрого и сухого прессования. Наш карьер обслуживает только мокрое прессование. <…>
Спокойно смотрит она и на то, как у неё на заводе девченки восемь часов работают автоматами: все восемь часов без перерыва однообразные движения у конвейера. <…>
Со стороны Москвы за шестьдесят километров небо цветно полыхает в салютах — это «праздник победы над Японией». Но унылым тусклым светом горят фонари нашей лагерной зоны. Красноватый враждебный свет из окон завода. И вереницей таинственной, как годы и месяцы нашего срока, уходят вдаль фонари на столбах обширной заводской зоны.Солженицин
А.И. Архипелаг ГУЛАГ. Т. 2. Глава «Фашистов привезли»
Лагерь «Чеховка» был создан в январе 1950 года. Вместе с лагерем на
К 1952 году ОЛП был переименован в лагерное управление № 4. «Чеховка» была в нем лагпунктом № 3. № 2 был за лагерем в Дедовске (на станции Гучково), № 1 — кирпичный завод. В 1951 году в лагере на 250 человек жил 361 заключенный.
Ликвидирована лагерная «Чеховка» была 1 апреля 1952 года. Перед закрытием в лагере находились 334 человека, начальником лагеря был тов. Карпухин. Территория лагеря была небольшая, ее окружал с двух сторон проволочный, с двух — деревянный забор длиной 400 метров. Известна пропускная способность лагерной столовой — 30 человек в час. Расстояние от лагеря до станции Новоиерусалимская составляло 3 км, расстояние до стройки, на которой работали заключенные, — 1,5 км. Предположительно, лагерь был расположен около деревни Лучинское.
Усадьба Покровское-Рубцово. Фото:
«Чеховка» – это народное название окрестностей усадьбы Покровское-Рубцово, в которой в начале XX века располагался санаторий для легочных больных им. Чехова. В 1949 году на территории усадьбы была построена школа-интернат. Скорее всего, именно на этой стройке работали заключенные лагерной «Чеховки». Летом 1950 года темпы строительства на этом участке были главной темой собраний партячейки ОЛП-55, и начальнику лагеря Карпухину твердо напоминали, что «строительная работа на нашем лагучастке имеет большие особенности». Необычный для периферийного (не завод и не институт) строительства накал обсуждения, видимо, был связан с тем, что об открытии оздоровительного учреждения заботились вышестоящие инстанции.
В воспоминаниях Фаины Канашевой описано строительство школы интерната летом 1949 года.
А на самой территории Чеховки развернулось необычайно большое строительство. Строили корпуса и днем, и ночью. Надо было успеть открыть интернат к 1 сентября. Вскоре был построен изолятор, в который завезли медицинское оборудование, инструменты, постельное белье, халаты, лекарства. Достраивали трехэтажную школу и два огромных спальных корпуса для детей: один с широкой винтовой лестницей, с колоннами у входа, другой, недалеко от него, с многочисленными балконами. Тут же игровые комнаты, зал, комнаты отдыха. Построили также магазин и два жилых двухэтажных дома для сотрудников интерната, большой гараж для служебных машин, баню, прачечную, гладильню, телефонную станцию, столовую для детей. Через дорогу от спальных корпусов развернулось строительство детского сада со спальнями, игровыми площадками на улице. Детский комплекс для дошкольников был построен из одноэтажных, теплых финских домиков. Такие же домики были построены для проживания персонала детского сада.
Автор воспоминаний последовательно умалчивает как о том, кто строил «школьный интернат» и как он назывался, так и о том, кем были и откуда приехали в него «по путевкам» школьники. Вероятно, проектировал интернат архитектор Николай Рипинский. В 1945 году он был осужден за шпионаж, поскольку он вел антисоветские разговоры, а в его библиотеке были книги на французском языке (Малиновская 2017. см. Источники). С 1947 года он вместе с другими заключенными работал в архитектурной «шарашке», которая находилась в Краснопресненской тюрьме. Среди его проектов, созданных в заключении, есть Дом отдыха ЦК ВЦСПС «Золото-Платина» на станции Истра. Вероятно, сначала предполагалось снова открыть в усадьбе дом отдыха, что и сохранило название проекта. Кроме того, давший название месту санаторий им. Чехова в 1940 году, как вспоминает Канашева, назывался «Золото-Платина», а уже затем получил название «имени Чехова». Можно предположить, что в открытом вместо него фешенебельном интернате учились дети сотрудников золотодобывающих трестов, которые подчинялись НКВД. В очерке Канашевой подробно описана его роскошь: «зеркала с высокими тумбочками, <...> легкие шерстяные одеяла, стулья с шелковой обивкой, встроенные шкафы для одежды, ковры и картины для стен, ковровые дорожки для коридоров и лестниц, ковры для полов, настольные лампы, бра, люстры <...> ковровые дорожки в каждой комнате, коридорах и на лестницах <...> паркетные полы». Строительство продолжалось и после открытия интерната. В начале 1950-х годов рядом с интернатом, очевидно, заключенные того же лагеря построили корпуса для санатория «Истра», который затем получил и помещения школы. Сейчас это санаторий Минатома – ведомства, которое также ведет свою историю от лагерных управлений НКВД.
С 1945 и еще в июле 1946 года при Гучковском заводе №6 Отдела промпредприятий ХОЗУ МВД числилось рассчитанное на 250 человек Лагерное отделение №6 Ховринского лагеря №435, который подчинялся Главному управлению по делам военнопленных и интернированных. Вероятно, до 1950-го года гучковский лагерь подчинялся еще одному лагерно-производственному учреждению НКВД. Героя романа Штильмарка в 1946 году отправляют из Новоиерусалимского лагеря в лагерь на Гучковском кирпичном заводе:
лагпункт <...> находился метрах в двухстах-трехстах слева от Ржевской железнодорожной линии, как раз напротив платформы. <...>
Еще продолжал здесь действовать старый гучковский кирпичный завод со своим карьером. Толстая заводская труба, двухэтажный корпус и водонапорный бак, обложенный кирпичом, первыми бросались в глаза приезжему еще из окон вагона. Заводскую территорию спешно огородили теперь колючей проволокой с посыпанным песком предзонником. По всем углам возвели дощатые наблюдательные вышки для «попок» (т.е. стрелков охраны). Над проволокой от вышки к вышке протянули вдоль всей ограды деревянный наклонный козырек. Под ним зажглись сильные белые электролампы с каким-то неживым оттенком света, будто лампы эти специально предназначались для моргов, тюрем или иных разновидностей нынешних мертвых домов.
Это немигающее свечение из-под деревянного козырька и жестяных ламповых щитков, темные силуэты вохровских вышек и ночной лай сторожевых собак сразу объясняли жителям: Гучковский кирпичный тоже стал мертвым домом – гулаговским исправительно-трудовым местом заключения! <...>
На первых порах на Гучковском заводе заключенные продолжали прессовать и обжигать кирпич, однако виды гулаговского начальства на этот завод были совсем особые: заключенные вскоре узнали, что из города Фрейбурга везут конфискованное у немцев оборудование знаменитого на всю Европу завода сложных керамических изделий. Эта керамика цвета терракоты предназначалась для специальных технических целей и ценилась высоко. Эту непростую, очень капризную продукцию, по замыслу Хозяйственного уравления (ХОЗУ) МВД СССР, и должен был освоить Гучковский завод, когда в его перестроенных цехах разместится доставленное из Фрейбурга оборудование. Конечно, переделки требовались немалые. Заключенным (а возможно, и их начальникам) оставалось не совсем ясным, откуда будет поступать сырье, ибо глиняный карьер при заводе перспектив не сулил — по качеству местная глина не отвечала фрейбургским требованиям, да и запасов местной глины не могло хватить надолго.<...>
Всю зиму вяло шли строительные работы в цехах и во дворе: убирали (точнее просто ломали) изношенные старые машины, клали новые печи и сушила, возводили дополнительные перегородки и разбирали мешающие стены, под землей рыли котлованы и вели кирпичные борова-дымоходы от котельной к вытяжной трубе и к цехам; бетонировали перекрытия, ладили по сомнительным чертежам кирпичные фундаменты под фрейбургское оборудование.
Рональд с Иваном Федоровичем, оба сильно осунувшиеся и исхудавшие, побывали за зиму на всех строительных работах, от тески кирпича по фигурным лекалам до бетонных замесов вручную (мешалку получили только весной). Кормили зеков плохо, но и на воле, и даже в армии дела снабженческие хромали на обе ноги! Был даже случай, когда вольнонаемный кузнец подал заявление о переводе его в зону, на паек заключенных!
Директор завода Иван Иванович Бурр долго убеждал неразумного взять заявление обратно и в конце концов уговорил, напугавши северным этапом, но сам факт такого ходатайства сразу стал известен всем заключенным и даже несколько поднял их упавший дух. Ибо заболевания учащались, люди быстро теряли в весе, страдали малокровием, диатезами, поносами, истощением. Тех, кто вовсе терял силы <...> стали увозить куда-то в лагерный стационар, но как их там пользовали, осталось неизвестным, ибо не один из них в Гучково не вернулся...
Весной прибили вагоны из Германии. <...> После того, как эшелон разгрузили, и на откосе остались сотни ящиков и просто открытых деталей машин и оборудования, гучковский лагпункт целое лето перетаскивал все это фрейбургское хозяйство в цехи. Его с грехом пополам собирали, монтировали, налаживали, испытывали. Однако первые же пробы ознаменовались полнейшей неудачей. Не получилось ничего похожего не только на фрейбургскую продукцию, но и простой метлахской плитки сработать не сумели. Плитки трескались, кривились, шли ржавыми пятнами, целыми партиями летели в брак, захламляли заводской двор, громоздились безотрадными холмами и внутри колючей ограды, и за ее пределами, и ни одна не могла быть пущена в дело. Директор не спал ночами, прораб-строитель ночевал в цехах, зеки сбивались с ног – не помогало ничего.
Прибыл на завод важный гулаговский чин. Людей собрали на митинг.
– Вы – заключенные, – говорил он с трибуны. – Но вы – советские люди, идущие в авангарде человечества, следом за нашей партией и ее великим вождем Сталиным, лучшим чекистом нашего времени! Поэтому ваш патриотический долг – добиться выполнения и перевыполнения плана выпуска нашей продукции, которую наша промышленность, наш народ-победитель ждет. Наш Министр поставил перед всем коллективом ГУЛАГа важнейшую задачу: чтобы стройки и предприятия ГУЛАГа МВД СССР стали лучшими и наиболее передовыми, образцовыми хозяйственными заведениями в стране, центрами новой технологии, примерами высшей культуры производства. К этому у вашего лагпункта и завода есть все возможности.
После директора, главного инженера, прораба и вольнонаемного мастера вызвали на трибуну бригадира Габриловича, посаженного за грехи бытовые на посту фабричного директора. Теперь заключенный Габрилович, как бывший партиец, прочитал по бумажке обращение ко всем бригадам – повысить выполнение норм и искупить вину беззаветным трудом и социалистическим соревнованием.
Все подняли руки – за то, чтобы на 10 процентов повысить производительность труда. Когда заключенные расходились по баракам, у всех было такое ощущение, будто нет вокруг ни зоны, ни стрелков, готовых пустить пулю в каждого, кто посмел бы приблизиться к проволоке или взяться за нее... Будто только что окончилось обычное открытое партсобрание «с накачкой» от начальства.
Со следующего дня пошли новые пробы, переделки, опыты и технологические нововведения по инициативе ретивых зеков или технологов из ХОЗУ. Эффект, однако, оставался прежним – вся плитка на полных сто процентов по-прежнему шла в брак.
Начальство обновило заводское руководство. Сменили не только директора и главного инженера, но даже мастеров. Прошли недели новых попыток и новых надежд. Ничего не помогло. Вся плитка шла в отвал!
И тогда решило начальство МВД СССР прибавить к немецким станкам, машинам, печам и сушилам еще и немецкие руки!
Из режимного лагеря в подмосковном Кобрине**, где содержались 2,5–3,5 тысячи военнопленных германского вермахта вместе с двумя сотнями советских зеков с инженерными специальностями, перевели в Гучково два десятка венгров, австрийцев и немцев, когда-то имевших отношение к производству кирпича, майолик, глазурованных плиток или керамических труб. Дирекции завода потребовался переводчик для общения с этим новым контингентом. Но по гучковским штатам переводчика не полагалось! А з/к Р.А. Вальдек к указанным функциям был признан годным. Директор утвердил его, согласно штатному расписанию, начальником производственных смен (номенклатура была неясной, но это ничему не помешало!). В этом качестве он стал и переводчиком, и администратором, и даже отчасти технологом, однако и у пленных специалистов дело не наладилось! Плитка... по-прежнему летела в брак!
** Кобриным называется Ховрино.
Штильмарк Р. А. Горсть света. С. 73
Предположительно лагерь занимал территория на углу улиц Фабричная ветка и Космонавта Комарова. В начале 1950-го года лагерь стал гулаговским: формально он основан приказом от
От других подмосковных лагерей он отличался основательностью построек. Лагерь был огорожен тесовым забором длиной 500 метров, что, видимо, связано с тем, что он находился рядом с поселком. В отличие от преимущественно
Заключенные работали на стройке, которую вела стройконтора Гидропроекта, поэтому, вероятнее всего, они строили институт Гидропроект, который сейчас находится на окраине Дедовска по адресу: ул. Энергетиков, д. №1. В пользу этого предположения говорит то, что на других стройках Гидропроекта, в частности в Тушине, так же работали заключенные. От лагеря до стройки они шли 1 км пешком, что соотносится с расстоянием до угла Фабричной ветки и Космонавта Комарова.
В 1952 году начальником лагеря был капитан Цегипко, а в 1953 году старший лейтенант Чеботарев. Ликвидирован он был, как и другие истринские лагеря, к 16 июля 1953 года.
Институт Гидропроект. Фото:
Этот истринский лагерь был создан 15 января 1952 года и получил литерное название — ИТЛ (исправительно-трудовой лагерь) «ЕЩ». В гулаговской лагерной системе он подчинялся управлению «Строительство № 565». В начале 1950-х годов это управление строило ракетные базы для подмосковной системы противовоздушной обороны. Создание этой системы упоминается в истории «Спецстроя» — военного строительного управления, которое считает «Строительство 565» своим предшественником. Одна из семи баз, на которых хранились и обслуживались зенитные ракеты, была построена недалеко от Истры.
В ИТЛ «ЕЩ» 1 апреля 1952 года находились 4595 заключенных. Начальником лагеря с его основания и до, как минимум, февраля 1953 года был инженер-капитан внутренней службы И.А. Рюмин.
В июне-июле 1952 года (24 июля была составлена справка-характеристика) лагерь подчинялся Управлению исправительных лагерей Московской области и получил номерное название «Лагерное отделение № 19», но прежнее литерное название за ним также сохранялось. Согласно вышеупомянутой справке, в июле 1952 года лагерь находился в 7-ми километрах от станции Истра. Заключенных в нем было в это время на треть меньше, чем в апреле (но сведения, объясняющие это сокращение, отсутствуют). В 58-ми палатках, огражденных колючей (в 23 нитки) проволокой и рассчитанных на 3000 человек, жили 2698 мужчин. Среди заключенных был один осужденный по политической (58-й) статье и десять человек «бандитствующего элемента». Лагерные службы также были «летне-временного типа»: столовая под навесом на 300 человек, банно-прачечный блок и больница на 30 коек — каркасно-летнего типа. Также в палатках жили охранники. Лагерные палатки и навесы принадлежали Управлению треста п/я 808. Офицеры жили в частных квартирах. 7 июля его начальником был назначен лейтенант Чеботарев. Позже он, видимо, станет начальником описанного выше лагеря в Дедовске.
Не исключено, хотя и маловероятно, что «Строительству 565» в районе Истры подчинялись два лагеря, в которых содержались более 7 тыс. человек. Поэтому, видимо, «двоеначалие» в лагере имеет делопроизводственное объяснение (или же лагерь, ставший отделением № 19, был одним из лагерей управления ИТЛ «ЕЩ» и подчинялся ему).
В июле 1952 года заключенные работали на строительстве, принадлежащем тресту Минтяжстрой. На стройку в 2-х километрах от лагеря заключенные шли пешком.
Лагерь находился, видимо, недалеко от современной территории ракетной базы, между деревней Вельяминово и Новорижским шоссе, на юг или юго-восток от Баева болота. Это расположение соотносится с указанным в лагерной справке расстоянием до станции Истра. В этом месте по частным сведениям из открытых источников находится база зенитных ракет. Между базой и деревней Вельямново расположен военный городок Истра-1, который, вероятно (учитывая расстояние от лагеря до работ), также строили заключенные.
Примерно в двух километра от предполагаемого расположения лагеря находится железнодорожная станция Лукино Большого кольца Московской железной дороги.
В апреле 1953 года Лаготделение № 19 при тресте Заводстроя числится в списке ликвидированных подразделений Управления исправительных лагерей Московской области. К этому времени упомянутый в справке Заводстрой подчинялся Главцементстрою. Но ликвидация лагерного отделения, вероятно, не означала закрытия лагеря.
Минюст приказом от 14 мая переименовал «Строительство 565» в Баковский
В 1954 году заключенные большей части лагерных отделений, подчиненных в это время Баковлагу, строили базы для зенитных ракет или предприятия, на которых эти ракеты разрабатывали и производили. В списке, составленном 30 июня 1954 года, содержатся сведения о количестве заключенных в лагерных отделениях № 1, 2, 7, 8, 12, расположение которых неизвестно. Сведения о расположении лагерей Баковлага выбраны из списка 1956 года, поэтому оно известно для тех отделений, которые не были закрыты к этому времени. Лагерное отделение № 16 — последнее в ряду отделений Баковлага в 1954 году, поэтому можно предположить, что пропущенные в списке номера 3, 11, 13 и 14 были у отделений, закрытых к концу июня. Вероятно, истринский лагерь был одним из них.