25 августа 1968 года на Лобном месте состоялась «демонстрация семерых» против ввода войск в Чехословакию для подавления Пражской весны.

Ровно в полдень восемь человек — лингвисты Лариса Богораз и Константин Бабицкий, недавний студент и поэт Вадим Делоне, преподаватель физики Павел Литвинов, бывший студент-историк, недавно бросивший работу поездным электриком, Владимир Дремлюга, поэт Наталья Горбаневская, студентка Татьяна Баева, экскурсовод из Ленинграда Виктор Файнберг — вышли на Красную площадь, чтобы устроить на тротуаре Лобного места мирную сидячую демонстрацию протеста против ввода войск ОВД в Чехословацкую советскую социалистическую республику. Кто-то из них рисковал академической карьерой, да и вообще возможностью работать по профессии (как Бабицкий), кто-то терял возможность окончить институт (как Татьяна Баева). Для кого-то (как это было в случае Владимира Дремлюги), участие в демонстрации осложняло и без того нелегкую жизнь в чужом городе без возможности устроиться на постоянную работу или получить образование; наконец, для кого-то (как в случае Вадима Делоне) — это был отказ от вполне устроенной и комфортной жизни. Наконец, главное — каждый из них рисковал получить срок в лагере или ссылке — по меньшей мере три года.

Демонстрация 25 августа была далеко не единственной акцией протеста, однако она стала самой известной и легендарной, так же как и лозунг «За вашу и нашу свободу» (переиначенный девиз польских повстанцев и борцов за свободу), написанный на плакате Горбаневской.

25 августа 1968 года в Москве было солнечным и жарким воскресным днем. С утра прошел небольшой дождь, температура — примерно 25–27 градусов. В городе проходил День шахтера — в Сокольниках и на ВДНХ проводились различные мероприятия, выступления ученых и показ фильмов; в парке Горького заканчивался XI Московский день кино, а в Зеленом театре выступали актеры фильма «Доживем до понедельника». На стадионе «Динамо» должен был состояться финал женского чемпионата по волейболу, победителем которого станет московское ЦСКА. По Красной площади гуляли туристы, отпускные солдаты, экскурсии, у мавзолея выстроилась длинная очередь. Как вспоминает Наталья Горбаневская, из-за этой очереди был перекрыт проход между Историческим музеем и Александровским садом; когда она обошла музей и вышла к Лобному месту со стороны ГУМа, то увидела «просторную, почти пустынную [площадь], с одиноко белеющим Лобным местом». Вместе с ней был ее сын Иосиф, которому только исполнилось три месяца — он лежал в коляске, которая во время акции стояла рядом с Горбаневской. Горбаневская взяла маленького сына с собой, поскольку его не с кем было оставить. В коляске были спрятаны два плаката и чехословацкий флажок. Одними из первых на площадь прибыли Владимир Дремлюга (он вышел из дома еще ранним утром, чтобы оторваться от возможной слежки) и Лариса Богораз. Со стороны Спасских ворот появились остальные участники демонстрации. Как вспоминает Татьяна Баева, когда подошел Делоне, шумный и веселый разговор затих. Делоне только недавно получил условный срок за январскую демонстрацию, и остальные безуспешно пытались отговорить его от участия. Виктор Исаакович Файнберг (р. 1931), филолог из Ленинграда, который на тот момент работал во дворце-музее в Павловске, был единственным из участников демонстрации, кто не проживал в Москве. Он узнал о вторжении советских войск в Чехословакию в электричке по пути на работу и сразу принял решение поехать в Москву и выйти на демонстрацию. Он приехал из Ленинграда 22 августа и остановился на квартире диссидента Виктора Красина, который был в отъезде. Как вспоминает Горбаневская, Файнберг хотел пойти к Петру Григоренко (которого в те дни не было в Москве), чтобы вместе с ним устроить демонстрацию, однако когда узнал от нее о готовящемся мирном протесте на Красной площади, решил присоединиться к нему. Выйдя из дома утром 25-го, он заметил за собой слежку, но сумел оторваться, зайдя в один подъезд ГУМа и выйдя из другого.

Демонстранты сели полукругом на край тротуара Лобного места, лицом к Историческому музею и Кремлю, в следующем порядке (слева направо): Дремлюга, Делоне, Литвинов, Богораз, Горбаневская (с коляской), Бабицкий, Файнберг (где-то среди них сидела Татьяна Баева). Демонстрация началась ровно в 12:00, с боем часов на Спасской башне, когда разводился караул перед мавзолеем — «не на первом, и не на роковом последнем ударе, а на каком-то случайном из двенадцати ударов». Все вскинули руки с плакатами вверх, оставшись сидеть. Первые несколько минут публика реагировала скорее недоуменно. После неожиданного свистка 6–7 человек с криками «Это всё жиды!», «Они продались за доллары!» и «Бей антисоветчиков!» бегут с разных сторон к демонстрантам — как позже оказалось, это были сотрудники КГБ, милиции, а также военнослужащие одной из воинских частей в штатском, которые дежурили на площади. Почти сразу же они выхватывают и рвут плакаты, а затем начинают бить некоторых из демонстрантов. Виктору Файнбергу наносят не менее шести ударов по голове и кастетом выбивают четыре зуба. Подбежавший мужчина и женщина бьют Литвинова сумкой: Дремлюга вспоминает, что в какой-то момент из нее выпадает пистолет. Демонстранты сознательно не оказывали никакого сопротивления, чтобы не было поводов обвинить их в нарушении общественного порядка. Когда Файнберг хотел ответить на удары в лицо, Бабицкий удержал его. Литвинов рассказал на допросе:

Сразу, как только мы сели, к нам бросилась группа людей. Они бежали быстро, с разных сторон. Подбежав, они вырвали плакаты. Первыми ко мне подбежали мужчина с портфелем и женщина с сумкой. Мужчина портфелем нанес мне несколько ударов, в том числе по голове. Раздался треск, и, оглянувшись, слева от себя я увидел окровавленное лицо Файнберга — у него были выбиты зубы. На нас бросились сначала 5 или 6 человек, потом их стало больше. Женщина с сумкой кричала все время в сторону, явно собирая толпу. Эти люди кричали: «Хулиганы, тунеядцы, антисоветчики!». Остальная толпа недоумевала. Некоторые граждане задавали вопросы. Практически они не могли понять, в чем дело: они не успели увидеть содержание плакатов.

Неизвестно, знали ли власти о готовящейся демонстрации. Горбаневская склоняется к тому, что скорее нет.

Вокруг собралась большая толпа граждан, которые возмущались (а кто-то робко поддерживал, либо держал себя нейтрально) их поведением, до 100 человек. В течение 15 минут, пока сотрудники органов созванивались и выясняли, что делать, демонстранты до последнего момента оставались сидеть на тротуаре. Поднять их и посадить в машины удалось только силой. Никто из них не оказывал сопротивления.

Судя по всему, находившиеся на площади сотрудники КГБ и МООП (Министерство охраны общественного порядка — так называлось МВД СССР с 1966 по конец 1968 года), переодетые в штатское, не были готовы к ситуации. Поэтому им пришлось ловить редкие машины, проезжавшие мимо. Демонстрантов увезли в нескольких таких машинах. В тот же день капитан мотомехполка милиции Стребков, который вместе с сержантом Кузнецовым нес службу на Красной площади, написал в своем рапорте, что около 12 часов им позвонили и приказали подъехать к Лобному месту, «где группа лиц учинила хулиганство». Стребков забрал Константина Бабицкого. В другую машину бросили Владимира Дремлюгу, Виктора Файнберга и Ларису Богораз. Как вспоминает Файнберг, Богораз кричала: «Наших отцов арестовывали, сажали в ежовщину, а ваших — расстреливали! Так же и с вами будет!». Последней увезли Горбаневскую и, в отдельной машине, ее сына с коляской.

25 августа 1968 года семь человек: Константин Бабицкий, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов, Виктор Файнберг — вышли на Красную площадь, к Лобному месту, и развернули лозунги: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия» (на чешском языке), «Позор оккупантам», «Руки прочь от ЧССР», «За вашу и нашу свободу».
Охранники в штатском с грязными погромными выкриками бросились на демонстрантов, некоторых избили и всех затолкали в машину. Затем — Лефортовская тюрьма, следствие, и скоро демонстранты предстанут перед судом по обвинению в «групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок», за исключением Горбаневской и Файнберга, которых властям угодно считать невменяемыми.
О демонстрации узнали все, кто хочет знать правду в нашей стране; узнал народ Чехословакии; узнало все человечество. Если Герцен сто лет назад, выступив из Лондона в защиту польской свободы и против ее великодержавных душителей, один спас честь русской демократии, то семеро демонстрантов безусловно спасли честь советского народа. Значение демонстрации 25 августа невозможно переоценить.
Однако многие люди, гуманно и прогрессивно мыслящие, признавая демонстрацию отважным и благородным делом, полагают одновременно, что это был акт отчаяния, что выступление, которое неминуемо ведет к немедленному аресту участников и к расправе над ними, неразумно, нецелесообразно. Появилось и слово «самосажание» — на манер «самосожжения».
Я думаю, что если бы даже демонстранты не успели развернуть свои лозунги и никто бы не узнал об их выступлении, — то и в этом случае демонстрация имела бы смысл и оправдание. К выступлениям такого рода нельзя подходить с мерками обычной политики, где каждое действие должно приносить непосредственный, материально измеримый результат, вещественную пользу. Демонстрация 25 августа — явление не политической борьбы (для нее, кстати сказать, нет условий), а явление борьбы нравственной. Сколько-нибудь отдаленных последствий такого движения учесть невозможно. Исходите из того, что правда нужна ради правды, а не для чего-либо еще; что достоинство человека не позволяет ему мириться со злом, если даже он бессилен это зло предотвратить.
Лев Толстой писал: «…Рассуждения о том, что может произойти вообще для мира от такого или иного нашего поступка, не могут служить руководством наших поступков и нашей деятельности. Человеку дано другое руководство, и руководство несомненное — руководство его совести, следуя которому, он несомненно знает, что делает то, что должен». Отсюда — нравственный принцип и руководство к действию «не могу молчать».
Это не значит, что все сочувствующие демонстрантам должны выйти на площадь вслед за ними; не значит, что для демонстрации каждый момент хорош. Но это значит, что каждый единомышленник героев 25 августа должен, руководствуясь собственным разумом, выбирать момент и форму протеста. Общих рецептов нет. Общепонятно лишь одно: «благоразумное молчание» может обернуться безумием — реставрацией сталинизма.
После суда над Синявским и Даниэлем, с 1966 года, ни один акт произвола и насилия властей не прошел без публичного протеста, без отповеди. Это — драгоценная традиция, начало самоосвобождения людей от унизительного страха, от причастности к злу.
Вспомним слова Герцена: «Я нигде не вижу свободных людей и я кричу — стой! — начнем с того, чтобы освободить себя».

18 сентября 1968 года

Антисталинская демонстрация 21 декабря 1969 года проходила между Лобным местом и храмом Василия Блаженного.

21 декабря 69 г. (90 лет со дня рождения Сталина) на Красную площадь вышла группа людей, известных своим непримиримым отношением к сталинизму; среди них были Зинаида Михайловна Григоренко, Петр Якир, Анатолий Якобсон и другие. Цель выхода: заклеймить сталинистов, которые, по слухам, собирались в этот день явиться на Красную площадь, чтобы выразить свою любовь к убийце миллионов. (Действительно, некое подобие демонстрации сталинистов, по некоторым сведениям, имело место: они в общем потоке людей прошли к мавзолею Ленина, затем свернули к Кремлевской стене и положили на могилу Сталина хвалебные некрологи и цветы; эта полускрытая демонстрация была мало кем замечена, кроме охранников.)
Один из бывших на Красной площади антисталинистов рассказывает:
«Еще по дороге на Красную площадь мы были предупреждены сотрудниками КГБ, следящими за каждым нашим шагом: „Только без транспарантов“. Мы вышли на Красную площадь со стороны Исторического музея. Площадь со всех сторон была ограждена передвижными металлическими барьерами и оцеплена войсками и милицией. Оставлен был узкий проход для очереди, направляющейся к мавзолею.
Вокруг оцепления кишели охранники в штатском. К нам обратился полковник МВД: „Уходите, вам нечего тут делать, вам не удастся осуществить ваши замыслы“ (Стр. 326) . Мы обогнули ГУМ и подошли вплотную к оцеплению со стороны Лобного места. Стояли, окруженные кольцом кагебистов. Убедившись, что в такой обстановке никакое действие, не предусмотренное властями, немыслимо, и значит, невозможно открытое выступление сталинистов, мы решили уйти. В это время один из наших товарищей бросил на мостовую портрет Сталина, перечеркнутый крест-накрест черной краской (этот портрет было решено поднять над головой в знак протеста, если бы, как ожидалось, на Красную площадь вышли сталинисты с изображением своего кумира). Брошенный портрет оказался под ногами А. Якобсона. Якобсон был мгновенно схвачен агентами КГБ, посажен в автомобиль (машины стояли наготове) и увезен».
Якобсон был доставлен в 47 о/м, откуда его выпустили, продержав 6 часов, после обыска и беседы со следователем-майором. На следующий день Якобсон был взят на дому агентом угрозыска и привезен в 80 о/м, где ему предложили подписать неизвестно когда составленный фантастический протокол, приписывающий Якобсону не совершенные им действия. Якобсон «протокола» не подписал. Его обыскали и отправили в 6-е о/м, где, обыскав снова, поместили на ночь в КПЗ.
23 декабря Якобсон был судим «за мелкое хулиганство» нарсудом Ленинского района и оштрафован по обвинению в нарушении общественного порядка.

Попытка демонстрации на Красной площади в связи с юбилеем И. Сталина // Хроника текущих событий. Вып. 11