Места заключения
Вводная статья
1-я Московская центральная тюремная больница
Бутырская тюрьма
Краснопресненская пересыльная тюрьма
Лефортовская тюрьма
Лубянка, 2
МЧК / УНКВД Москвы и Московской области / Тюрьма московского областного управления НКВД
Новинская женская тюрьма
Сокольническая тюрьма / Матросская Тишина
Сретенская тюрьма и Знаменский лагерь
Сухановская особорежимная тюрьма
Таганская тюрьма
Тюрьма и расстрельное помещение ВЧК-НКВД в Варсонофьевском
Новинская женская тюрьма

Объекты на карте:

Новинская женская тюрьма

Новинская женская тюрьма

Адрес: Москва, Малый Новинский пер., д. 2 (до 1960 года. Сейчас на этом месте здание с адресом ул. Новый Арбат, д. 36)

«Новинки» до 1917 года отличались строгим, но не жестоким отношением к арестантам, результатом которого среди прочего стал знаменитый побег революционерок. После революции в образцовый исправительный дом почти не отправляли политических заключенных.

Вид на Новоарбатский мост и еще не снесенную Новинскую тюрьму, 1957–1963. Квартал Новинской тюрьмы выделен контуром. Фото: архив общества «Мемориал»

Вид на Новоарбатский мост и еще не снесенную Новинскую тюрьму, 1957–1963. Квартал Новинской тюрьмы выделен контуром. Фото: архив общества «Мемориал»

Женская

Комплекс зданий Новинской тюрьмы занимал квартал (Большого) Новинского переулка от Кривовведенского переулка до Продольного. В 1912 году Кривовведенский переулок был переименован в Малый Новинский. Дореволюционный адрес: «дом женской тюрьмы», № 20 по Новинскому (Вся Москва. М., 1911, 1912) или Продольному переулку (Указатель жителей / Вся Москва. 1911). К 1918 году в документах домового комитата, а позже и в адресных книгах указан дом 16 по Новинскому переулку. После революции: дом № 2 в Малом Новинском переулке, где находился вход в контору тюрьмы. Когда был проложен проспект Калинина (сейчас — Новый Арбат), (Большой) Новинский переулок стал его частью, и Новинским стал называться бывший Малый Новинский — Кривовведенский переулок. Сейчас на этом месте по адресу: Новый Арбат, 36 располагается цилиндр конференц-зала здания СЭВ.

Для тюрьмы было «приспособлено» или «перестроено старое здание арестантских рот» гражданского ведомства (Голос Москвы. 1908. 18 марта. С. 5; Биржевые ведомости. Утренний выпуск. 1908. 18 марта. С. 2). Перестройка была основательной, поскольку кирпичное тюремное здание числилось в отчете 1910 года построенным в 1908 году. С 1410 по 1764 год на этом месте находился монастырь, от которого ко времени строительства тюрьмы оставалась только церковь Введения во храм Пресвятой Богородицы. Эта церковь, стоявшая на церковной горе в Малом Новинском переулке напротив входа в контору тюрьмы, была разрушена в 1933 году.

Квартал Новинской тюрьмы. Домовладения тюрьмы 164/171 затемнены. Фото: архив общества «Мемориал»

Квартал Новинской тюрьмы. Домовладения тюрьмы 164/171 затемнены. Фото: архив общества «Мемориал»

Видимо, строительство большинства тюремных зданий завершилось в декабре 1907 года, и к этому времени был утвержден «временный состав стражи — 2 старших и 30 младших надзирателей». «Для наблюдения за работами» был прикомандирован начальник клинской уездной тюрьмы надворный советник Николай Константинович Астафьев. Возможно, после открытия он должен был стать ее начальником. Но в декабре 1907 года посетивший Москву начальник Главного тюремного управления Павел Курлов распорядился «о заселении новой тюрьмы женщинами». 16 декабря «новая срочная тюрьма <…> в Девятинском переулке, близ Пресни» была освящена, но не открыта (Московские ведомости. 1907. 18 декабря. № 269. С. 3). У ставшей женской тюрьмы изменился «состав стражи»: 1 старший и 9 младших надзирателей и 2 старших и 17 младших надзирательниц. В 1746 году в истории бывшего здесь монастыря произошла похожая перемена. Тогда вместо Новинского Введенского Богородицкого мужского монастыря был открыт грузинский Новинский девичий монастырь. «Первая специально женская тюрьма» открылась 18 марта 1908 года, тогда же было закрыто «женское отделение при московской исправительной тюрьме в Сокольниках» (Биржевые ведомости. Утренний выпуск. 1908. 18 марта. С. 2). В административном смысле новая тюрьма стала этим женским отделением. В 1909 году местом службы начальницы женской тюрьмы указывается исправительная тюрьма. В адресной книге женская тюрьма появляется с 1911 года. До этого упоминался только ее административный корпус, выходивший в Продольный переулок, который числился зданием исправительной (Сокольнической) тюрьмы. Исправляющей делами начальницы тюрьмы была назначена помощница начальника Московской исправительной тюрьмы княжна Вадбольская. Астафьев ненадолго стал ее помощником (заместителем) — 25 июля того же года он был переведен помощником начальника в губернскую (Таганскую) тюрьму.

Корпуса тюрьмы. Фото: Земсков В. Ф. Участие Маяковского в революционном движении (1906–1910). М., 1957. Фото: PastVu

Корпуса тюрьмы. Фото: Земсков В. Ф. Участие Маяковского в революционном движении (1906–1910). М., 1957. Фото:

Согласно описанию 1910 года, «тюрьма состоит из: 1) арестантского двухэтажного корпуса; 2) двухэтажного здания, где помещаются мастерская и прачечная; 3) бани и помещения для парового котла для надобностей отопления прачечной, а также и бани; 4) одноэтажного здания кухни без хлебопекарни и яслей для детей; над последним зданием устроена сушилка для белья; 5) одноэтажного здания конторы и комнаты для свиданий. На дворе имеются: 6) одноэтажное здание, где помещаются церковь и швейная мастерская; и 7) двухэтажное здание, где помещаются больница (на 20 коек, по документу 1922 года), школа и цейхгаузы. <…> Стены всех зданий, равно как и стены, отделяющие арестантские камеры, сложены из кирпича».

В Большой Новинский и Продольный переулки выходил арестантский корпус, а в Кривовведенский переулок — одноэтажное здание тюремной конторы, административный корпус и больница.

Схема Новинской женской тюрьмы 1914 г. Фото: ГАРФ. Ф. Р-4042. Оп. 3. Д. 706. Л. 4

Схема Новинской женской тюрьмы 1914 г. Фото: ГАРФ. Ф. Р-4042. Оп. 3. Д. 706. Л. 4

Приемный покой и три палаты больницы, которые «мало чем разнились от тюремных камер» (Куракина Т. Г. Воспоминания1918–1921 гг. // Русская летопись. 1923. Кн. 5.), были рассчитаны на 20 мест (сведения о количестве мест за 1926 год). Для нее требовалось приобрести «шприцы, держатели, скальпели». В 1924–1925 годах в больнице принимал зубной врач.

В административном корпусе располагались квартиры надзирательниц. В 1912 году под жилье был переоборудован и полуподвальный этаж этого здания, к 1918 году в нем числилось 55 квартир. В 1925 году надзиратели жили в 36-комнатном общежитии.

Арестантский корпус был рассчитан на 242 заключенных, которых в 1908 году размещали в 15 камерах, «руководствуясь следующим порядком: следственных в первом этаже, срочных во втором этаже, ссыльнокаторжных — половина первого этажа, в особой камере». В 1909 году расположение отделений изменилось. Ссыльнокаторжное стало располагаться на втором этаже. Для сна арестанток устроены откидные железные койки. Их устройство описано в нескольких воспоминаниях: «Нечистый брезент, натянутый на железную раму, соломенная подушка, нечистое суконное одеяло; один конец койки привинчен к стене, другой опирается на „собачку“, в которой лежит арестантское имущество — полотенце, мыло, книга — и которая днем служит для сидения». Днем «длинным болтом поднятые к стене койки» запирались на замок (Каховская И. Из воспоминаний о женской каторге // Каторга и ссылка. 1926. № 1 (22). С. 149). Замков для коек было куплено 30. Кроме них купили 15 параш. В «особой камере», видимо, не было чайника, сорного ящика и плевательницы, которых купили по 14 штук. По воспоминаниям княгини Куракиной, которую содержали в 12-й и 4-й камерах, «камеры были высокие и большие — на 17 коек». (Ниже фрагмент воспоминаний княгини Куракиной о Новинской тюрьме опубликован полностью.)

План арестантского корпуса и конторы. Заштрихованные части плана отсутствуют в источнике и добавлены, предположительно, на основании опубликованного выше изображения фасада арестантского корпуса. Фото: Морчадзе И. (Коридзе С.). Организация побега 13 политических каторжанок в 1909 г. С дополнением В. Калашникова // Каторга и ссылка. № 7 (56). 1929. С. 91. Оформление А. Барбэ.

План арестантского корпуса и конторы. Заштрихованные части плана отсутствуют в источнике и добавлены, предположительно, на основании опубликованного выше изображения фасада арестантского корпуса. Фото: Морчадзе И. (Коридзе С.). Организация побега 13 политических каторжанок в 1909 г. С дополнением В. Калашникова // Каторга и ссылка. № 7 (56). 1929. С. 91. Оформление А. Барбэ.

Первые две заключенные прибыли в тюрьму 11 апреля и 30 июня 1907 года, еще до распоряжения о «заселении женщинами». В декабре 1907 года на службу поступили старший надзиратель Куликов, трое младших надзирателей и трое дворников. А в январе 1908 года прибыла небольшая партия заключенных. В марте в тюрьму стали переводить остальных заключенных, в том числе и группу политических, среди которых была осужденная за участие в боевой дружине Ирина Каховская.

Так, именинницами, приехали мы в Москву и, переночевав одну ночь в Бутырках, веселой гурьбой, перебрасываясь шутками, переступили порог Новинской каторжной тюрьмы. Новинская тюрьма, недавно выстроенная, с грудами неубранных кирпичей и всяких обломков во дворе, несмотря на свое название, была заполнена арестантами самых разнообразных категорий, исключительно уголовными. Они жили довольно свободно и шумно. Задачей администрации было создать для маленькой группы каторжанок специальный режим и изоляцию. Нас приняли по всей форме. Детальнейший обыск и опять переодевание в еще более нелепое, чем в пересыльной, одеяние. Отняли все собственное — вплоть до носового платка и гребней. Тон грубый, безапелляционный, с непривычки — невыносимо оскорбляющий. <…> Прибывшие раньше нас товарищи описывают нам условия новинской жизни. До сих пор здесь политических не было — мы первые. Администрация не знает толком, как ей держать себя с нами. <…> Каторжанкам была предоставлена длинная узкая 15-я камера, полутемная благодаря единственному и неловко поставленному окну. С отдельной лестницей и отдельным ходом на кухню, она жила особой от остальной тюрьмы жизнью. Нам видно было, как гуляют во дворе следственные и срочные уголовные, но общения с ними мы не имели никакого. Работ не было. В камере царила невероятная духота, вонь испорченного «лидваля», который был тут же, в камере.

Каховская И. Из воспоминаний о женской каторге… С. 148

В начале февраля 1909 года в тюрьму перевели осужденную на шесть лет каторги за участие в преступном сообществе (ст. 102 ч. 2 Уголовного уложения 1903 года) как хозяйку лаборатории бомб эсерку-максималистку Екатерину Дмитриевну Никитину (Политическая каторга и ссылка: биографический справочник членов общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев. М., 1934. С. 441).

Екатерина Дмитриева Акинфиева-Никитина. Фото: ГАРФ. Ф. 742. Оп. 8. Д. 467

Екатерина Дмитриева Акинфиева-Никитина. Фото: ГАРФ. Ф. 742. Оп. 8. Д. 467

К этому времени политических каторжанок перевели в другую камеру.

Заглянула старшая надзирательница:
— Ну, пойдемте в камеру…
— В 8-ю каторжную примите. Политическая.
И ушла… Широкий и чистый, с верхним светом, коридор. Наглухо запертые двери камер. У последней (третьей от входа) мы остановились. На двери черная цифра — 8.
Камера большая, квадратная, в три высоких окна. По двум стенам идут поднятые к потолку арестантские койки: железные рамы, обтянутые брезентом. Посредине длинный некрашеный стол и две такие же скамьи; кроме того, тяжелые «индивидуальные» скамеечки с ящиками, известные под названием «собачек», — днем они служили сиденьем и шкафом, а ночью на них опирались свободные концы коек. Вот и вся меблировка…

Никитина Е. Наш побег // Каторга и ссылка. 7 (56). 1929.

То же в: Будницкий О. Женщины-террористки в России: бескорыстные убийцы. Ростов н/Д., 1996

Княжна Вадбольская
Герб князей Вадбольских. Фото: История российских родов

Герб князей Вадбольских. Фото:

Елизавета Михайловна Вадбольская родилась в 1867 году (в 1918 году ей был 51 год) (ЦГА Москвы. Ф. 1450. Оп. 1. Д. 2. Л. 102) в Раненбурге Рязанской губернии. Сейчас это город Чаплыгин Липецкой области. В Александро-Марфинском институте Вадбольская «окончила полный курс наук», после окончания давала частные уроки. 1 сентября 1892 года она «поступила на службу в женское отделение московской исправительной тюрьмы, где под руководством своего отца, бывшего тогда начальником названной тюрьмы, основательно изучила тяжелую службу в местах заключения». С 23 февраля 1893 года она состоит в должности помощницы начальника этой тюрьмы, то есть, видимо, руководит ее женским отделением, которое было «совершенно отдельным заведением» (Тюремный вестник. 1893). Михаил Александрович Вадбольский был начальником исправительной тюрьмы до 1894 года. С 1895 года помощником начальника тюрьмы служил также Владимир Михайлович Вадбольский. В 1900 году начальником был назначен Николай Михайлович Вадбольский, в 1892 году служивший помощником начальника губернской тюрьмы, а в 1893–1897 годы — пересыльной. В начале века В. М. Вадбольский служит приставом 2-го участка Пресненской части.

6 марта 1908 года был издан приказ, и 17 марта Елизавета Вадбольская «вступила в исправление обязанностей начальника московской женской тюрьмы».

Тюрьмой непосредственно ведала опять дама — княжна Вадбольская; вообще жалкая и трусливая, она с лишенными человеческих прав заключенными была высокомерна и привередлива. Она требовала поклонов и титулования, придиралась к пустякам и была похожа на капризную всевластную барыню, третирующую своих горничных. Несказанное мальчишеское удовольствие доставляло нам при встрече с ней, вместо почтительного поклона, пропеть ей в самый нос песенку… Каторжанок вообще она побаивалась как «отчаянных людей», с нами в борьбу сама вступить не решалась, и в камере она демонстративно обращалась только к уголовным, словно мы были «не ее прихода».
Так прошло благополучно несколько недель. Кое-какие внешние неудобства сгладились: нам выдали отнятые носовые платки и полосатые платья (вначале мы ходили лишь в белье и суконных бушлатах — несмотря на жару); кое-как урегулировали и переписку, прогулки, свидания с приехавшими из Петербурга родственниками. Все же в камере было так тяжело от плохого питания и ужасного воздуха, что мы по уговору с либеральным доктором ходили по очереди парами на недельный отдых в лазарет.
На втором, кажется, месяце наше относительное благополучие рухнуло. Приехало начальство. По команде: «Встать!» наша публика дружно уселась на «собачки». Разразилась гроза. Политических отделили от уголовных. Введено было карцерное положение в камере на месяц и семидневный темный карцер для каждой в отдельности. Это мы приняли с легким сердцем, но при карцерном положении отняли, разумеется, книги, а этого, согласно нашему решению, мы допустить не могли. Началась голодовка за возвращение книг, которые должны были быть, по-нашему, неприкосновенны. В сущности, наши книги были все время бельмом на глазу начальства, которое всячески ограничивало их количество и строго определяло качество. Мы все время чувствовали, что они на волоске; теперь мы имели основания полагать, что и после снятия карцерного положения книги не вернутся, и потому решили протестовать сразу и энергично. Голодали в карцерах попавшие туда в первую очередь, голодали в камере, голодали из солидарности отдыхавшие в лазарете и не подвергшиеся наказанию.
Княжна перепугалась не на шутку. Через фельдшерицу и надзирательницу она передавала нам, что не ожидала, что у политических «хватит жестокости так ее мучить», закатывала истерики, посылала нам доктора в день три раза. Когда у кого-нибудь пульс поднимался выше 100, доктор снимал с себя ответственность и голодающего товарища увозили в Бутырскую больницу. Аскинази и Климова сдались последними. Я помню, как они, обнявшись, стояли у окна и махали нам в лазарет тюремной азбукой, что они чувствуют себя бодро и хорошо. Если не ошибаюсь, на одиннадцатые сутки все товарищи, кроме трех человек, оставшихся в новинском лазарете, оказались в «Бутырках». Книги были торжественно возвращены — с гарантией не отнимать их в «Новинках», и голодовка, таким образом, окончилась победой.

Каховская И. Из воспоминаний о женской каторге… С. 151–152

Судя по случившейся через год истории, администрация избегала провоцировать политических и замяла похожий инцидент, происшедший в результате растерянности надзирательницы.

<…> Перед самой пасхой камера пережила большой страх: начальница тюрьмы, княжна Вадбольская, глупая и вздорная женщина, помешанная на своем княжеском и начальственном величии (мы ее звали Сияние), вдруг решила обревизовать уборку в каторжном отделении. Надзирательница растерялась и, открывая дверь в нашу камеру, закричала, как это требовалось по уставу:
— Женщины, встать!
Понятно, что тот, кто стоял, тот сел, а кто сидел, так и остался. В результате — скандал, троих взяли в карцер, ждали обыска и дальнейших историй, но ради «светлого праздника» все обошлось. Продолжение все-таки было, и очень комичное. Однажды среди дня открывается дверь, и постовая впускает в камеру наших девочек: впереди с гордым видом Марфушка, а сзади, вся в слезах, Муся. Мы засыпали их вопросами:
— Что такое? Почему? Зачем вас привели из яслей?
Волнуясь и давясь подступающими слезами, девочки рассказали:
— Пришла в ясли Сияние, нам сказали: «Дети, встаньте!». Все встали, а мы не встанули. Нас спросили, почему мы не встанули; мы сказали, что мы политические. И Сияние нас прогнала, и мы теперь будем без каши…
И обе героини заревели вполне откровенно.
Действительно, сиятельная дура оставила наших обезьянок на неделю не только без яслей, но и без манной каши, которой их кормил там благотворительный тюремный комитет.
Дети, эти жалкие и трогательные тюремные цветочки, выросли за решетками и не знали ничего, выходящего за пределы тюремного обихода. Им нельзя было рассказывать сказок, потому что они никогда не видели ни коров, ни цветов, ни «деда», ни «бабы», ни «курицы рябы». Играли они в прачечную, в поверку, в старшую надзирательницу, в политических, на свое горе. Они бегали в больничку смотреть на деревянные полы и в кухню — на белого кота.

Никитина Е. Наш побег…

В тюремных яслях в 1908 году находились 24 ребенка от 3 до 11 лет, в основном 7–10 лет. Почти столько же — 26 детей — было 1909 году.

Презрительно отзываясь о начальнице тюрьмы, политические каторжанки с уважением описывают установленный в тюрьме порядок.

Новинская тюрьма после зловещих «Бутырок» поразила меня своей обыденностью: одноэтажная контора, крошечная приемная, вежливые спокойные надзирательницы. Обыскали, однако, основательно, все отобрали и переодели; свои остались только чулки, белая тонкая косынка, полотенце и посуда: чайник, кружка, ложка… Дали платье безобразно широкое и длинное, из полосатого (синий с серым) тика, как на дешевых матрацах, и огромные из толстой кожи туфли — «колишки». Свое и лишнее казенное забрали в цейхгауз, халат оставили. <…>
Серо, голо, ни одной лишней вещи, ни цветной тряпки, ни книги: все имущество каторжанки — полняк одежды, мыло, полотенце и две-три книжки — должно быть или на ней, или в «собачке». Правило это в «Новинке» проводилось неукоснительно и имело свое основание: при распущенности, какой отличаются уголовные женщины, камеру, где безвыходно живут, спят, едят 20 человек, легко превратить в ночлежку со всеми ее особенностями. А для того, чтобы не накапливались посторонние вещи, до которых такие охотницы лишенные права собственности арестантки, начальство делало периодические массовые обыски. И нужно было поглядеть, какие неожиданности извлекались тогда из невинных «собачек» и котомок! Таких обысков избежать невозможно, и тюремные конспираторы боятся их больше всего: они неожиданны, очень тщательны и беспощадны.
Держали нас нестрого, но изолированно и совсем не выпускали из каторжного коридора, кроме как на прогулку, да за обедом дежурных два человека. Арестанток различной категории в Новинской тюрьме содержали более 400 человек: около 200 «срочных», т. е. отбывавших тюрьму на малые (до 4-х лет) сроки; до 100 человек следственных; одна камера «винополок» и около 60 человек каторжанок. Политические находились только в последней категории — 17 человек, все в одной камере. Каторжное отделение занимало небольшой изолированный коридор во втором этаже, кончавшийся тупиком; постовые надзирательницы боялись даже оставаться на ночное дежурство в нашем отделении, — они говорили: «Тоже как арестованные, и не услышит никто, ежели что»…
Мне предложили занять среднюю койку в левом ряду, но я скоро обменялась с кем-то на крайнюю к двери: хотя ночью в ее ногах стояла неизбежная парашка, но зато это было единственное место, которое нельзя было видеть из дверного волчка. Впоследствии, поняв мое открытие, многие добивались сменки, но я крепко держалась за патент своего изобретения и на зависть всем по ночам жгла свечку, а днем милостиво пускала в свой угол писать записки и наводить конспирацию.
В мое время режим в Новинской тюрьме был вполне приемлем; если не считать очень жесткого формализма и очень скудного питания, то для меня, видавшей «завинченные» «Бутырки», не было ничего каторжного в такой жизни. Однако из-за вопроса вставания перед начальством камера пережила два месяца упорной борьбы: карцерное положение без книг, без свиданий, передач и проч. После восьмидневной голодовки часть свезли в «Бутырки» — там продолжалась та же история… Победа осталась за ними, — но какой ценой…
В 6 утра поверка, потом кипяток, уборка, занятия, полчаса прогулки во дворе (пока уголовные были на прачечной, куда нас не пускали), в 11.30 обед, потом на 2 часа спускаются койки (в камере тогда полагалась тишина), в 5 часов кипяток и кашица на ужин, в 6 — поверка, и тюремный день окончен.

Никитина Е. Наш побег…

Угол конторы и тюремного корпуса. Фото: PastVu

Угол конторы и тюремного корпуса. Фото:

В 1909 году Вадбольскую представили к золотой медали с надписью «За усердие» для ношения на владимирской ленте, но как женщине стараниями тюремного инспектора Дмитрия Юферова заменили на ценный (300 руб.) подарок, ко дню рождения его императорского величества Николая Александровича — «золотые часы с изображением государственного герба и императорской короны на броши, украшенные бриллиантами».

Через два месяца, в ночь на 1 июля, из Новинской тюрьмы бежали 13 политических каторжанок и помогавшая им надзирательница, после чего начальница тюрьмы была «смещена на должность помощницы начальника».

Характер управления Всевластной Барыни отразился в материалах продолжавшегося до ноября 1909 года следственного дела о побеге: «Дозволяла хранение в камерах арестанток лишних вещей и недостаточно часто и тщательно производила обыски <…> а также разрешала не обыскивать чинов надзора <…> не имела достаточного наблюдения за исправным несением службы чинами надзора и их поведением как в служебное, так и в неслужебное время, ввиду чего чины надзора не всегда исполняли ея распоряжения, на дежурствах позволяли себе спать и даже, покидая свой пост, уходить для беседы к стоящим в других коридорах постовым <…>».

Понижение в должности не сказалось на круге обязанностей. Княжна Вадбольская до марта 1920 года, оставаясь при разных начальниках их официальной и не официальной помощницей, подписывала большинство документов, среди которых рапорт о захвате тюрьмы 2 марта 1917 года. В 1918 году она проживала в квартире № 2 дома № 16 (в административном корпусе тюрьмы) по Новинскому переулку (ЦГА Москвы. Ф. 625. Оп. 1. Д. 210. Л. 13). 15 мая 1919 года Ватбольскую увольняют с должности помощницы начальника в связи с сокращением штатов и одновременно назначают «на свободную вакацию учительницы воспитательницы с удовлетворением ее содержания по должности младшего оклада». Когда в отпуск уходит тогдашняя помощница начальника Стеженская, Вадбольская исполняет ее обязанности. С 15 октября она назначена «заведующей работами», что формально соответствует ее обязанностям в учреждении. До нее мастерскими заведовала Елизавета Дмитриевна Павлова. В ноябре Вадбольская снова подписывается исполняющей обязанности начальника тюрьмы. В 1920 году она заболевает и в конце марта 1920 года, видимо, по результатам ревизии тюрьмы, о которой ниже, «просит предоставить отпуск для продолжительного лечения». Был ли отпуск предоставлен и вернулась ли она из него, неизвестно, сведений об этом не обнаружено. В 1924 году она работает в Наркомате финансов (Вся Москва. 1924. Указатель постоянных жителей. С. 90).

Николай Михайлович Вадбольский (1865-?) также служил в советских учреждениях в Москве. 14 октября 1919 года был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму. Владимир Михайлович Вадбольский (1880-е-?) в июле 1929 года находился в Соловецком лагере особого назначения и в августе передавал благодарность за полученные им деньги от помполита («Заклеймленные властью». pkk.memo.ru).

Юферов

Сделавший Новинскую тюрьму знаменитой побег тринадцати каторжанок в ночь на 1 июля 1909 года подробно описан его участниками. Каторжанки договорились с надзирательницей Тарасовой, которая принесла им одежду, пошитую матерью и сестрой поэта Маяковского, и открыла двери. В коридоре и конторе тюрьмы они связали двух надзирательниц. Дежурившего в конторе надзирателя напоил в пивной водкой с хлоралгидратом один из организаторов побега В. Калашников (Морчадзе И. (Коридзе С.) Организация побега 13 политических каторжанок в 1909 году. С дополнением В. Калашникова // Каторга и ссылка. 1929. № 7 (56)).

О подготовке побега знал Маяковский, и он мог участвовать в укрытии сбежавших. Его приговорили к высылке на три года в Нарымский край под надзор полиции, но освободили от наказания по хлопотам матери как несовершеннолетнего (Катанян В. А. Маяковский: хроника жизни и деятельности. М.: Советский писатель, 1985. С. 43–51).

Успех побега может объясняться участием в его организации охранного отделения. Оно, по воспоминаниям бывшего в это время московским губернатором Владимира Джунковского, хотело «скомпрометировать тюремного инспектора» Дмитрия Юферова, который не допускал охранное отделение в тюрьмы, и оно не могло «вербовать сотрудников из политических заключенных». По воспоминаниям Джунковского, Тарасова была принята на службу по просьбе охранного отделения, и оно же изготовило копию ключа от камеры.

Спровоцировав побег, начальник Московского охранного отделения Михаил фон Котен предполагал «отличиться поимкой <…>, как только они [беглецы] выйдут на улицу», но «Тарасова сыграла двойную роль, вышла она часом или двумя раньше, чем было условлено с охранным отделением, почему наряд, посланный этим отделением, чтобы захватить их, когда они уйдут из тюрьмы, запоздал». Обвинение охранного отделения Джунковский подтверждает тем, что «в тюрьме ничего не знали о побеге, дежурный помощник очень удивился, когда его по телефону из охранного отделения спросили, все ли в тюрьме благополучно. Этот вопрос, когда мне о нем доложили, показался мне подозрительным, так же как и то, что к тюрьме подошел полицейский наряд, направленный охранным отделением». Джунковский считает, что организатор провокации признал свое участие в побеге: «В мое ведение перешел департамент полиции, ко мне по службе явился представиться фон Котен. Я его принял и заявил ему, что мы вместе служить не можем. <…> „Почему мы не можем служить вместе, вы должны понять лучше меня, вспомните побег из женской тюрьмы“. Он <…> на другой день подал в отставку». (Джунковский В., Панина А. Воспоминания. М., 1997–1998. Т. 1. С. 403–404). Версию Джунковского подтверждают воспоминания организаторов и участников побега. В частности, описанное Никитиной поведение надзирательницы Веры Петровны, которая предложила план побега, свела каторжанок с Тарасовой и перевелась из тюрьмы. Кроме того, опаивавший надзирателя Федорова Сергей Усов «оказался впоследствии провокатором и был приговорен в 1918 году Верховным революционным трибуналом к 5 годам» (Трояновский А. Побег тринадцати (воспоминания и материалы) // Каторга и ссылка. 1921. № 2. С. 15).

В результате расследования причинами побега признали непредвиденные обстоятельства: тюрьма не была рассчитана на содержание каторжных арестанток, арестантский корпус не имел наружной ограды, а окна коридоров, вдоль которых были расположены арестантские камеры, выходили на улицу. Недостаточной оказалась охрана тюрьмы: только один пост снаружи, выход из конторы охранялся городовым (которого и отвлек Коридзе, рассыпавший деньги), дежурившие ночью в передней надзиратели служили и днем, поэтому с разрешения начальства имели в передней постели. Посты вооруженных надзирателей были во дворе, но туда бежавшие не выходили. Камеры и коридоры отпирались одним ключом, от ветра керосинокалильные фонари гасли; в частности, погас фонарь, освещавший выход в переулок.

Из трех безоружных надзирательниц одна бежала с заключенными, две других были связаны. Надзиратель в передней «спал или был подкуплен». После побега «стоявшие на постах по пути следования бежавших» младшие надзирательницы Федотова и Веселова были арестованы, позднее последняя была освобождена как непричастная.

Начальницу тюрьмы сочли ответственной за мягкость установленного порядка. Ее вину смягчило то, что старшие надзирательницы Сныткина и Бельская, зная о стремлении Тарасовой сблизиться с политическими арестантками и считая ее неблагонадежной, ни разу не докладывали об этом начальнице, поэтому она не могла удалить ее из тюрьмы. При этом Вадбольская по собственной инициативе запретила поручать Тарасовой дежурства в каторжном отделении.

Официально Вадбольская была смещена за то, что, приказав старшей надзирательнице Сныткиной не назначать неопытную Тарасову в каторжное, исполнение приказа не проверила. За «упущения со стороны тюремной инспекции»: отсутствие внешних постов и пр. на инспектора Юферова формально было наложено взыскание и объявлен выговор. Его увольнение стараниями Джунковского было отложено до января 1910 года и выглядело добровольным. Он получил «назначение по учреждениям императрицы Марии».

Сныткина, по приговору суда, была удалена от должности за неисполнение приказания начальницы. На суде Вадбольская показала, что Сныткина — «усердная служащая» и «просто забыла исполнить ея распоряжение», поскольку «находилась в очень удрученном состоянии вследствие смерти отца» (Русское слово. 1910. 12 (25) февраля. С. 5). Тарасова и младший надзиратель Федоров были уволены за пособничество. Бельская и старший надзиратель Куликов и младшие надзирательницы Федотова, Скворцова и Веселова были уволены за небрежное отношение к обязанностям.

Охрана тюрьмы была усилена: построено дополнительное ограждение у выхода из конторы в переулок и выставлен дополнительный пост, поставлены посты на главной лестнице и у двери в комнату свиданий. Механизмы замков были заменены. Коридор каторжного отделения стал закрываться на ночь еще одним висячим замком. В дверях на главной лестнице сделали глазки. Предложение запирать надзирателей на ночь в коридорах и хранить ключи в конторе было отклонено инспектором, поскольку надзиратели тогда не смогли бы связываться друг с другом в случае покушения на их жизнь или побега. Также инспектор отклонил предложение перенести вход в контору тюрьмы во двор, поскольку в результате все посетители проходили бы через тюремный двор.

Начальником тюрьмы стал помощник начальника Московской исправительной тюрьмы коллежский асессор Николай Антонович Станиславский. (Он подписывал в марте 1910 года акт осмотра тюрьмы, но, видимо, официально был назначен позже — сообщение о назначении опубликовано в «Русском слове» 28 (15) апреля 1911 года.) Начальнику было предписано ежедневно проверять сигнализацию, тщательно отбирать надзирательниц и контролировать их в служебное и неслужебное время. С назначением Станиславского в доме № 16 в Новинском переулке поселились Станиславские: Александра Карповна, вдова майора, Елизавета Григорьевна, жена коллежского асессора, и Мария Антоновна.

21 февраля 1910 года в тюрьме была освящена церковь «Утоли моя печали», заложенная 19 апреля 1909 года, в день жен мироносиц (Московские церковные ведомости. 1909. 25 апреля. № 17. С. 331), и построенная «на средства московского купца Алексея Михайловича Клюева». Освящение церкви было связано с именем уволенного инспектора Юферова, «много положившего внимания на придание внутренней отделке храма благолепия и строгой, в древнехристианском духе, стильности священных его предметов, изготовленных согласно его проектам и рисункам» (Московские церковные ведомости. 1910. 6 марта. № 10. С. 206).

Иллюстрированное прибавление к «Московскому листку». 1910. Фото: sobory.ru

Иллюстрированное прибавление к «Московскому листку». 1910. Фото: 

Княгиня Куракина вспоминает пасхальную службу в тюремной церкви в 1920 году, что опровергает предположение о ее закрытии в 1918 году (Паламарчук П. Г. Сорок сороков. Краткая иллюстрированная история всех московских храмов. В 4 т. АСТ, 2004. Т. 3. Москва в границах 1917 года. С. 487).

Дмитрий Владимирович Юферов, родился в 1869 году в Павловске. Окончил Санкт-Петербургский университет. После отставки он вернулся в Санкт-Петербург был членом правления попечительского комитета о сестрах Красного Креста и Директором Правления благотворительного тюремного комитета. После революции он работал в Академии наук в Ленинграде. Где изучал историю нотного печатания и историей создания и применения восточных шрифтов. 24 апреля 1924 года его арестовали, приговорили к трем годам ссылки и отправили в Боровичи новгородской области. Где он работал художником реставратором. К этому времени он пережил два инсульта. Один в 1920 году. Второй в 1924, когда сидел в ДПЗ (Доме предварительного заключения) имени Войнова. В результате он почти ослеп и его племянница Александра Яковлевна Хрущева с помощью помполита выхлопотала ему возвращение Ленинград. Весной 1926 года Юферов вернулся, в июле вновь арестован, а в сентябре освобожден «без предъявления обвинений». Весной 1935 года его снова выслали на 5 лет в Тургай Актюбинской области. После высылки он, видимо в результате чьего-то заступничества, оказывается в Уфе, где работает «по заданиям Уральского филиала Академии наук», для которой пишет историю горной промышленности Южного Урала и историю Алмазного фонда. Одновременно продолжает писать «Историю нотного книгопечатания», которой он занимался в Ленинграде. Академики И. Ю. Крачковский и А. Е. Ферсман ходатайствовали о его возвращении в Ленинрад. Результат их хлопот неизвестен. («Заклеймленные властью». pkk.memo.ru). 

Бродовский

В 1913 году при тюрьме открылась школа «для кандидаток на должность надзирательниц». Подобная школа существовала в Москве с 1898 по 1910 год. С 1902 года она располагалась в доме Дамского благотворительного комитета на Лесной улице, 30, где помещался Солдатенковский приют арестантских детей. После того как мальчиков из приюта перевели в Волоколамск, в нем жили 10–12 девочек. После открытия школы надзирательниц ее заведующая одновременно заведовала и приютом. Занятия в школе начинались в ноябре (Новое время. 1906. 13 октября) и заканчивались экзаменами в мае. В 1908 году экзамен прошел раньше, поскольку выпускницы получали места в открывшейся в марте женской тюрьме, которой требовался «усиленный штат надзирательниц».

Счастливой особенностью Новинской тюрьмы оказался кадр молодых (лет 22–25) надзирательниц, которых тюремное ведомство поставляло из «Школы тюремных надзирательниц». Набирались они из сирот разных благотворительных приютов, обучались в течение года обрывкам всяких наук, а затем распределялись по женским тюрьмам. Наиболее понравившиеся покровительнице школы, великой княгине Елизавете Федоровне, оставлялись в Москве. <…> Таким образом получила и «Новинка» свою долю, и — странная вещь! — все это были на редкость милые и совестливые девушки.

Никитина Е. Наш побег…

За 11 лет школу окончили 58 служащих. Существовавшее на пожертвования заведение было закрыто «ввиду прекращения субсидии». Кроме того, ее образованные выпускницы на службе не получали «хотя бы маленьких преимуществ». Автор обзора работы школы (Тюремный вестник. 1911. № 8–9) рассчитывал на открытие в будущем казенного заведения.

Прекращение набора в школу совпало с окончанием следствия о побеге из Новинской тюрьмы, в организации которого приняли участие сочувствовавшие политическим каторжанкам выпускницы школы.

Одна из них (молодых, вышедших из школы надзирательниц — ред.), Вера Петровна (фамилии ее я не помню), оказалась совсем исключительной женщиной: после нескольких недель отрывочных разговоров на дежурстве и всяких мелких услуг она предложила использовать себя для побега, причем изложила свой план, — в главном он оказался именно тем самым, на котором нам пришлось впоследствии остановиться. Она очень торопила, а ни на воле, ни в камере ничего не было готово; кроме того, выявилась возможность убийства надзирательницы или часового, — а через это переступить мы не могли. Уходя из тюрьмы (почему-то ей надо было перевестись), она указала на двух своих товарок, Александру Васильевну Тарасову и Настю Федотову, с которыми мы и завели приятельские отношения, не переходившие пока за пределы тасканья писем и газет.

Никитина Е. Наш побег…

Набор в новую школу начался в августе. К прошениям о поступлении прилагались ответы на запросы из сыскной полиции, охранного отделения, градоначальника, в которых сообщалось о нравственных качествах и благонадежности кандидаток. Претенденток осматривал врач. В первые годы работы в солдатенковском приюте кандидатки только предоставляли свидетельство о врачебном осмотре. Собственно в школе осмотр проводился с 1902 года, после того как во время занятий выяснилось, что две ученицы не могут учиться из-за глухоты.

Во время обучения ученицы получали пособие 50 коп. в сутки и «довольствие натурой». Им предоставлялись проживание в общежитии и обед. Если ученица не могла окончить курс, то она обязывалась отработать не менее трех лет в тюремном ведомстве и вернуть полученное за время обучения пособие.

Рекомендовалось принимать учениц не старше 35 лет, для того чтобы они могли выдержать тяжесть службы и выслужить пенсион. Но предпочтение отдавалось еще более молодым претенденткам, поскольку, как писал автор упомянутого обзора, «опыт показал, что лучший контингент учениц составляют те из них, которые моложе и поступают прямо из семьи». Кроме отсутствия жизненного опыта у кандидаток, от них требовалась широта интересов и стремление к образованию. Поступающим нужно было уметь читать и знать четыре правила арифметики. В анкетах, приложенных к прошению о поступлении, — 23 вопроса, в том числе о любимых занятиях и любимом чтении. В большинстве анкет заполнены только пункты с личными данными. На вступительном испытании задавался диктант. Школа при Новинской тюрьме продолжила описанную в обзоре и отмеченную мемуаристами традицию воспитания гуманного и просвещенного надзирателя. Для школы приобрели библиотеку передового тюрьмоведения: книги Познышева «Венгерские переходные тюрьмы», «Новые тюрьмы в Брюсселе», «Очерки тюрьмоведения», «Русское уголовное право: Критика и библиография», «Основные начала науки уголовного права», «Религиозные преступления» (С. В. Познышев преподавал в школе надзирательниц на Лесной, 30), «Положение о казенных подрядах» Максимова, «Уголовное уложение», «Свод законов Российской Империи», «Пассив и бухгалтерское право» Плеханова, «Русское уголовное право» Таганцева, «Уложение о наказаниях» Таганцева, «Устав о наказаниях» Таганцева, «Сборник указов и распоряжений по тюремной части» Лопато, «Японские тюрьмы» Васильева, «Устав и содержание под стражей» Рябчикова, «Основы тюремного дела» Лучинского, «Сборник узаконений и распоряжений касательно арестантских работ» Саата, «Урочное уложение» Рошфора, «Проступки и преступления по службе» Кенигсона, «Закон об условно-досрочном освобождении» Коптева, «Устав гражданского судопроизводства» Тютрюмова, «Положение о воспитательно-исправительном заведении для несовершеннолетних» Александровского, «Справочная книга» Быстрицкого, «Законоведение» Лаврентьева, «Учебник законоведения» Владимирова.

В сентябре, напротив тюрьмы, на углу Новинского и Панфиловского переулков, у купцов братьев Прошиных был снят дом с сараями, погребом и водопроводом, за 500 руб. в год. В октябре помещения были оборудованы для жилья, среди прочего в общежитие были доставлены 20 железных кроватей.
Из 60 претенденток были отобраны 10. (До декабря по ведомости довольствия числятся 11 человек, но в списках учениц — 10.) Выдержавшими экзамен были признаны Мария Новоянова, Надежда Григорьева, Мария Каманина, Марфа Хрипунова, Александра Пиерато-Халитепулис, Ольга Яковлевна Евсюк, Эмилия Мартыновна Кажелис, Мария Васильевна Клочкова, Вера Дальман, Антонина Мясникова (отчества указаны в позднейших документах). Не окончили курса Дальман и Мясникова.

Каждой ученице был выдан начальный курс гигиены Абрамова (приобретен в 10 экземплярах). Занятия начались 12 октября. Лекции в школе читали: начальник тюрьмы — 43 часа, помощница начальника — 18 часов, начальник исправительной части — 7 часов, священник и врач — по 6 часов. В ноябре ученицы перешли к практическим занятиям в Центральной пересыльной (Бутырской) тюрьме и тюремной больнице, что потребовало дополнительных расходов на трамвай. В конце февраля 1914 года ученицы уже выходили на дежурства в Пересыльной тюрьме, а 29 марта обучение было закончено. После экзамена Каманину и Новоянову распределили в Пересыльную тюрьму, Пиерато и Хрипунову — в тюремную больницу, Григорьеву — в Бахмутскую тюрьму, Кажелис, Евсюк и Клочкову — в Санкт-Петербургскую женскую тюрьму. В августе того же года Клочкова и Евсюк вернулись в Новинскую тюрьму.

Опыт первого выпуска были признан успешным, школу предполагалось расширить и было куплено еще 20 кроватей. Но о новом наборе сведения не разысканы. Официальный адрес школы надзирательниц в 1913 году по-прежнему указан на Лесной, 30, он не меняется до 1917 года. С 1915 года справочник «Вся Москва» среди преподавателей школы указывает начальника Новинской тюрьмы и его помощницу.

Возобновивший школу надзирательниц при Новинской тюрьме и преподававший в ней начальник тюрьмы Сигизмунд Иосифович Бродовский (1866–1937) заведовал учреждением с августа 1912 до конца 1915 года. До этого, с 1906 года он был исправляющим делами начальника Сибирского арестантского отделения (К этому времени относится помещенная ниже симбирская фотография). В конце 1890-х годов Бродовский служил смотрителем Тульской тюрьмы и встречался с работающим над «Воскресеньем» Л. Н. Толстым. В январе 1916 года он стал начальником Московской губернской (Таганской) тюрьмы и переехал к месту службы в квартиру № 25 дома № 17 на улице М. Каменщики. После октября 1917 года Бродовский остался в тюремном ведомстве. Василий Клементьев, арестованный летом 1918 года по делу «Союза защиты родины и свободы», вспоминал в меру обстоятельств мягкое отношение к заключенным тюремной администрации, которой, вероятно, заведовал Бродовский: 

В то время тюремный режим в Таганке был, можно сказать, к нам, каэрам (контрреволюционерам), доброжелательный. Наши «лёвшинцы» в солнечные дни по нескольку часов проводили во дворе. Занимались гимнастикой, бегали, прыгали, боролись. Все разрешала администрация. 

Клементьев В. Ф. В большевицкой Москве: (1918-1920). М., 1998

Начальнику тюрьмы приходилось противостоять произволу ВЧК, чтобы облегчить положение заключенных. 

Мы знали: эта ночь наша! Нас никуда не вызовут и не заберут. До самого утра можно спать спокойно — так нам обещал начальник тюрьмы в то доброе время, когда мы прибыли в Таганку. Он свое слово сдержал. Был случай, что за Рубисом чекисты приехали после поверки. Начальник тюрьмы его не выдал. Нужно сказать, что наши «таганские вольности» сильно сократились. 

Там же

В октябре — ноябре 1919 года Бродовский заведовал 3-м отделом, очевидно хозяйственным, центрального карательного отдела, в 1925 году — служил помощником начальника отдела снабжения НКВД, а в 1926–1927 годах заведовал этим отделом. 

На совещании в Крюковской колонии в июне 1925 года чиновники рассчитывали, среди прочего, сколько потратить на еду для заключенных. Рапорт о совещании сохранил человеколюбивое замечание бывшего начальника Новинской тюрьмы:

Представитель отдела снабжения тов. Бродовский отметил, что расчет 20 копеек в день является преуменьшенным, так как при настоящих ценах вышеуказанная дневная дача трудно уложима в указанную сумму 20 копеек. Им же обращено внимание на недостаточность кухонных оборудований для предполагаемого довольствия 900 человек и на слабую приспособленность имеющихся кладовых и погребов для размещения намеченного сметой количества продуктов. 

ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 3. Д. 190. Л. 102 

В 1926 году Бродовский оформил национализацию Сретенского и Мясницкого домов заключения и Городского исправтруддома (Ивановского монастыря) (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 5. Д. 40. Л. 4 об.). В это время он записал воспоминания о встрече с Л. Н. Толстым (Бродовский С. И. Из воспоминаний начальника Тульской тюрьмы / Толстой и о Толстом: новые материалы / Главнаука Наркомпроса; Труды Толстовского музея. Сб. 3. М., 1927). 7 марта 1929 года консультант отдела работ и хозяйства ГУМЗ Бродовский разработал систему поощрения сотрудников, которую изложил в докладе «о проекте фонда премиального вознаграждения». 19 ноября 1937 года бухгалтер домоуправления Бродовский за контрреволюционную агитацию был приговорен тройкой при УНКВД по Московской области к высшей мере наказания. Расстрелян 21 ноября и захоронен на Бутовском полигоне. Реабилитирован в 1989 году (проект «Русская армия в Великой войне»).

Сигизмунд Иосифович Бродовский. Фото: проект «Календарь памяти» ​Коллаж А. Барбэ

Сигизмунд Иосифович Бродовский. Фото: проект
​Коллаж А. Барбэ

Февральская революция дошла до Новинской тюрьмы 2 марта 1917 года, когда «собралась толпа в несколько сот человек для освобождения политических заключенных». Из захваченной тюрьмы были вынесены оружие и патроны.

В мае 1917 года для надзирателей заказали новую форму, которая была готова к 28 октября. Из-за войны достать черное сукно не смогли, поэтому форма выглядела так:

Мундир френч из молескина защитного цвета с начесом, летний китель френч из бумажной материи (рогожки) защитного цвета, шаровары зимние, шинель двубортное пальто с прямою складкою и клапаном сзади, с подшивкою еще слоем ваты; фуражка зимняя шоферского образца с козырьком из молескина защитного цвета с начесом, на вате; фуражка летняя шоферского образца из рогожки, башлык из шинельно-подкладочной ткани защитного цвета, накидка плащ, кофта зимняя из молескина защитного цвета с начесом, кофта летняя из рогожки; пальто женское из сукна на подкладке с подшивкою слоем ваты.

ЦГА Москвы. Ф. 625. Оп. 1. Д. 202. Л. 66

Товарищ Миславский

После Октябрьской революции тюрьма находилась в ведении карательного отдела НКВД. (Кроме него, местами заключения ведали отделы управления НКВД.) 10 июля 1918 года было закрыто женское отделение Пересыльной (Бутырской) тюрьмы, и всех женщин начали отправлять в Новинскую. Заведовал тюрьмой 55-летний подполковник Алексей Владимирович Образцов, бывший с 1912 года помощником начальника Центральной пересыльной тюрьмы. В 1917 году он совмещал должности начальника женской тюрьмы и начальника московской тюремной больницы. Когда в доме № 16 по Новинскому переулку был создан домовой комитет, А. В. Образцова избрали его казначеем. В 1918 году его помощницами служили 32-летняя Варвара Николаевна Стеженская, окончившая женскую прогимназию и работавшая до этого конторщицей в акцизном управлении, и — с октября 1918 года — выпускница Филаретовского епархиального училища, служившая до того попечительницей при московском суде малолетних, 48-летняя Елизавета Федоровна Леонардова. Вадбольская, также бывшая по должности помощницей, являлась, что отмечено в мемуарах, фактической начальницей учреждения. В короткое время в 1918 году у начальника тюрьмы было две помощницы. Когда врач, Григорий Яковлевич Ягобарский, не явился после демобилизации, 12 июня 1918 года в должности врача была утверждена 34-летняя смолянка и выпускница московского женского медицинского института Анастасия Константиновна Скороделова. Фельдшером-акушеркой служила 35-летняя Мария Александровна Трунина, которая приехала из Одессы, где закончила Мариинскую гимназию, повивальную школу со званием повивальной бабки первого разряда, фельдшерские курсы и работала в гинекологическом отделении одесской городской больницы. 23-летняя учительница Нина Владимировна Иванова обучалась в Сорбонне, Париже и на педагогических курсах. Бухгалтерией заведовал окончивший четыре класса среднего учебного заведения Михаил Иванович Егоров. 19 июля 1919 года Образцов был назначен заведовать Тамбовской тюрьмой. В Новинской его сменил исправляющий делами московской тюремной больницы Юрий Константинович Миславский. Сначала он был исправляющим делами начальника, затем начальником. Прослужив в тюрьме полгода, он запомнился тем, что «был хороший человек, партийный, обращение с персоналом было товарищеское». Об управленческом типе, о котором с теплотой вспоминали опрошенные ревизией 1920 года заключенные и надзиратели, свидетельствует приказ № 79 от 16 октября 1919 года, из которого видно, что сотрудников терпеливо увещевали и так же терпеливо не наказывали за неисполнение распоряжений:

Вновь и в последний раз подтверждаю неоднократные приказы по тюрьме: все без исключения камеры должны быть заперты; ни в коем случае не должно быть наблюдаемого часто одиночного хождения из камер во двор и обратно. Все желающие гулять должны собираться выводной и только тогда идти с ней на прогулку. Точно так же возвращаться с прогулки. Дежурным старшим надзирателям и отдельным надзирательницам вменяю в обязанность строго следить за исполнением настоящего приказа, и они являются ответственными за нарушение. Произведенным мною сего 14 октября при помощи чинов конвойной стражи внезапным повальным обыском обнаружено много недозволенных вещей в камерах и около 56 000 рублей. Отсюда ясно, что пребывающие в тюрьму женщины или совсем не обыскиваются принимавшими их надзирательницами или обыскиваются крайне небрежно, что давало им возможность проносить очень большие суммы. Не налагая на этот раз никакого взыскания на виновных, ставлю это на вид отдельным надзирательницам и предупреждаю их, что они ответственны за обыски прибывающих.

ГАРФ. Ф. 7420. Оп. 2 Д. 193.  Л. 116

В 1920 году приказом по карательному отделу «начальник Московской женской тюрьмы Юрий Константинович Милославский ввиду призыва в Красную армию отчисляется от должности начальника с 16 января с. г.». О службе Миславского в армии сведений не обнаружено. Возможно, он остался в тюремном ведомстве, поскольку в прошении о приеме на работу 1922 года указано, что он работал начальником тюрьмы до 1921 года. Личные качества, похоже, не удержали его на командной должности. В 1922 году он работал секретарем распределительной комиссии и просил о должности в Управлении принудработ. Заведующий административным отделом Управления ходатайствовал о назначении Миславского заведующим делопроизводством в свой отдел. Возможно, близкий заключенным и рядовым сотрудникам начальник не имел пролетарского происхождения. Прямых указаний на это нет, но в 1895 году охранное отделение разыскивало участвовавшего в беспорядках студента медика Павла Константинова Миславского (брата?). О том, что он из дворян, в охранное отделение сообщал пристав.

Вместо Миславского был назначен Николай Владимирович Маслов. Бывший помощник начальника Лефортовской тюрьмы, видимо, должен был сделать тюремный порядок менее либеральным.

Княгиня Куракина

В то же самое время, когда в Новинской сменился начальник, в конце января — начале февраля 1920 года в тюрьму перевели княгиню Татьяну Георгиевну Куракину, сестру барона Врангеля. Она была арестована ЧК в Киеве и как заложница переправлена в Москву, где содержалась сначала в Кожуховском концлагере, а затем в лагере в Андроньевском монастыре.

Княгиня Куракина. Фото: Меч и трость, статья  о Татьяне Куракиной

Княгиня Куракина. Фото: 

…Я думала, что меня повезут в Бутырскую тюрьму, где заключена была масса «контрреволюционеров», политических, одним словом подходящих ко мне по преступлениям людей. Но меня привезли в Новинскую женскую тюрьму, что в переулке у Новинского бульвара. Один вид этой тюрьмы наводил тоску, и я вошла в нее, точно окаменелая. Пока пошли докладывать обо мне дежурной надзирательнице, я ждала в передней, в которую вошел и шофер, везший меня в тюрьму. Подойдя ко мне, он тихонько передал мне пачку хороших папирос и шепнул мне: «Ох, жаль мне вас, барынька; я бы вас не в тюрьму, а домой отвез. Ну их к дьяволу, этих большевиков, — и долго ли их Бог терпеть будет? А что поделаешь — есть надо, вот и служишь у этих иродов. Ну да не сокрушайтесь; Бог поможет».
Я ему от души пожала руку, и он ушел. В это время пришла дежурная надзирательница и повела меня в комнату, где полагалось обыскивать арестованных, просматривать их вещи. Мы остались с ней вдвоем.
«Так вы княгиня Куракина? Я слыхала о вас», — сказала она, покачала головой, улыбнулась — и я поняла, что эта из «наших». Вещей, конечно, не коснулась даже, просила только передать деньги во избежание неприятностей. После этого она повела меня через тюремный двор в длинное, кирпичное, однообразное, отвратительное здание — тюрьму. Прошли на верхний этаж, по узкому коридору, и вошли в камеру 12 — это был так называемый карантин, куда сажали вновь прибывших на три недели во избежание зараз. Когда я увидела, какая тут публика находится, я пришла в ужас.
Новинская женская тюрьма была специальной тюрьмой для всего преступного, самого низкого, самого отвратительного женского элемента. Тут были самые подонки рода человеческого: все типы купринской «Ямы», все героини Горьких, Андреевых и других опроститутившихся современных русских писателей казались мне принцессами в сравнении с тем, что я нашла здесь, в Новинской тюрьме. Убийцы, воровки, бандитки, проститутки — да какие, которых самый последний из пьяных ломовых не захотел бы. Одним словом, это был музей всего самого низкого, самого развратного, что только можно себе представить. И это не был утонченный разврат, а разврат в самых грубых, самых отталкивающих его проявлениях. Шум, гам, крик, сквернословие, руготня, ссоры, драки не прекращались. Жить в такой обстановке было истым мучением; ни минуты спокойствия не было, отборные словечки так и висели в воздухе, и я обогатила свое познание родного языка целым ожерельем перл и бриллиантов.

Когда я впервые увидела драку между двумя из этих «дам», я была просто загипнотизирована этим зрелищем; угостив друг друга самыми уму непостижимыми эпитетами, они начали с того, что бросали друг в друга все, что попадалось под руку, потом вцепились друг в друга мертвой хваткой и стали рвать друг другу волосы, плевать в лицо, царапать глаза, пока сильнейшая не повалила более слабую, и тогда уже стала колотить ее безостановочно, в то время как побежденная издавала допотопный визг и крик.
В таких случаях никто не смел подступить к этим разъяренным диким самкам, даже мужчины-надзиратели боялись приблизиться. Наказание, запирание в одиночные камеры — ничего не помогало, и такие драки были постоянным зрелищем. Один вид этих существ отталкивал; это были не женщины, а животные. Если и попадались красивые, то эта красота как-то не замечалась под общим видом чего-то неописуемого. Процентов 80 из заключенных состояли из подобных существ; потом была категория «спекулянтш» и «самогонщиц» — это были все женщины простые, мещанского типа, но вполне приличные. «Буржуек» и политических заключенных было совсем мало — от 10 до 15 человек.

Татьяна Куракина. Фото: Меч и трость, статья о Татьяне Куракиной

Татьяна Куракина. Фото:

Итак, я очутилась в настоящем вертепе, публичном доме, и впредь должна была мириться с таким обществом. После карантина я перешла в камеру № 4: в ней помещалась «политическая» Е. А. Буш (по первому браку княгиня Горчакова), очень милая и умная женщина; в этой камере она и я были единственными «буржуйками», так как большевики нарочно придумали новое правило, которое они завели во всех тюрьмах. Тогда как прежде, при царском режиме, политических преступников содержали отдельно от уголовных, при советской власти, наоборот, политических сажали вместе с самым преступным уголовным элементом. Большевики этим хотели еще больше увеличить наши страдания, так как знали, что нам, привыкшим к чистоте и физической, и нравственной, прикосновение грязи во всех ее видах и формах не может быть приятно. Исключение делалось только для эсеров, которых содержали отдельно и у которых были всякие привилегии. В Бутырской тюрьме они потребовали, чтобы мужчины и женщины могли бы сообщаться; двери их камер не запирались на ключ; они продолжали слушать лекции в тюрьме, куда с воли допускался лектор. Заключенные разделялись на две категории — следственных, т. е. тех, над которыми еще не было суда и приговора, и осужденных. Первых не заставляли работать; вторые должны были работать — исполняли тюремную работу, на кухне, в прачечной, во дворе, кололи дрова. Кроме того, была тюремная мастерская шитья.
<…> Я опять очутилась в самых тяжелых условиях в смысле питания; кроме тюремной бурды, ничем не разнящейся от лагерной, у меня ничего не было. Начиналась самая настоящая голодовка. <…> Я дошла до такого состояния голода и слабости, что у меня была лишь одна мысль в голове — еда. Я посматривала на часы и ждала время обеда и ужина. Утром каждая из нас получала свою порцию хлеба — по одному фунту. Я аккуратно разделяла кусок на пять равных частей: на утро, на обед, на день, на ужин и — самый вкусный — на вечер, когда я уже лежала на своей койке и собиралась спать, потому что, засыпая с куском хлеба во рту, казалось, что не так голодно. <…> Вместо нар были койки — т. е. железных две палки, между которыми было натянуто полотно. Койки устроены так, что на ночь их опускают, а на день их нужно поднимать обязательно, и каждой заключенной полагалось сидеть на «собачке» — по тюремному жаргону скамейка. Топили камеры через день, по шесть бревен, а так как камеры были высокие и большие — на 17 коек, то самое большое бывало 8 градусов; при этом холодный асфальтовый пол, на котором ноги страшно мерзли. <…> Наконец мне стало так нехорошо, что доктор велел перевести меня в тюремную больницу, находившуюся тут же, рядом, во дворе. По обстановке больничные палаты мало чем разнились от тюремных камер, но не было так шумно. Кроме того, я попала в чистую компанию — это было большим облегчением. В палате, куда меня поместили, я нашла старую знакомую, А. Б. Сазонову, жену бывшего министра иностранных дел. Была еще сестра милосердия, привезенная из Петрограда; одна полуфранцуженка, полуполька, Е. И. Иванова и дочь ее К. А. Миллер. Кроме нас, была еще одна женщина неопределенной профессии и одна из известных в Москве кокоток, Валентина Боткина.

Само собою разумеется, тюремный медицинский персонал был антибольшевистской платформы. Для таких заключенных, как я, и доктор С., и фельдшерицы готовы были сделать все, чтобы облегчить мою участь, но, разумеется, они не могли делать никакой разницы между заключенными.
<…> Все начальство Новинской тюрьмы, начиная с начальницы тюрьмы и кончая надзирательницами и надзирателями, были почти все без исключения старого режима, так что с этой стороны мне было хорошо, меня никто не притеснял, но все должны были быть очень настороже, так как при малейшем подозрении в «контрреволюционности» большевики их самих засадили бы в ту же тюрьму. Попечительницы также оставались старого режима, но, конечно, назывались теперь «товарищами», «комиссаршами», не знаю уж, как.
Сначала попечительницами были княгиня К. и княжна В., потом назначили еще добрейшую и милейшую женщину, которая всю душу вкладывала в то, чтобы помочь и облегчить нашу горькую долю.
<…> Помню, как мне было особенно грустно и тяжело в ночь на Пасху. При тюрьме была церковь, и по какому-то чуду ее большевики не закрыли и допускали в ней богослужение. <…> Пасха была в этом году ранняя, но погода стояла замечательная. Окна больницы были как раз против тюремной церкви. <…> Я открыла окно: окна церкви были ярко освещены; запели «Христос Воскресе», по всей Москве запели, загудели колокола, а наверху, на ясном небе, сияли и сверкали звезды. Как радостно и легко на душе всегда бывало в этот праздник, а теперь я все видела и слышала точно из могилы.
<…> Наша докторша, желая сделать все, что могла, для меня, доставила мне огромное удовольствие: она выдала мне записку, что, по состоянию моего здоровья, т. е. по непрекращающейся нервной сыпи, мне предписаны ежедневные ванны. Настоящей ванны, конечно, в тюрьме не было, но была маленькая баня специально для тюремных служащих. И вот каждое утро я совсем одна могла пользоваться этой баней и плескаться в горячей воде сколько было душе угодно. Тот, кто в жизни не испытал прелести тюрьмы, не в состоянии даже понять, какое это наслаждение, какое это счастие было для меня. Утром, еле открыв глаза, я со своим тазом стремглав летела в милую баню, единственный уголок тюрьмы, который стал мне дорог.
<…> В тюрьму часто приезжало для проверки «высшее начальство» из карательного отдела. Я всегда старалась избегать этих личностей, до того они были мне противны — по большей части сами бывшие убийцы, воры, уголовные преступники, или прожившие при царе в подполье «товарищи». Просто тошно было смотреть на эти физиономии и думать, что вот эта вся шваль, это отребье рода человеческого правит теперь всей Россией.
<…> Однажды в тюрьму для ревизии приехала «инспекция от рабочих». Вошли в тюремный двор, где все мы были на прогулке, трое мальчиков лет 17–18, с нахальными самодовольными рожами. И что я вижу — целая толпа наших заключенных проституток набрасывается на них с радостными приветствиями:
«Ванька! Сашка! Петька! Как поживаете? Как дела? А Борька где? А Колька?»
Оказалось, как мне рассказали проститутки, что они в этих представителях «Советской власти» узнали своих сутенеров, мальчиков-воришек, сообщников их.
<…> Няня приносила два раза в день передачи, которых не только хватало мне на каждый день, но которыми я могла угощать многих из голодающих арестованных. Каждый день я ела мясо, часто бывало молоко — а что за наслаждение было, когда появлялся творог со сметаной. <…> Это имело лишь одну нехорошую сторону: я так поправилась, что меня выписали из больницы, в которой я пробыла более четырех месяцев.
<…> В тюрьму нередко приводили этапных заключенных, т. е. таких, которых везли в другие места, другие города.

<…> В Новинской тюрьме довольно часто устраивались концерты и спектакли, так как большевики кичатся тем, что в Советской России искусство не будет, как прежде, достоянием привилегированного класса, а достоянием всего народа. <…> В тюрьму два раза в неделю приходила учительница музыки; конечно, любительниц научиться настоящей, хорошей музыке среди воровок и проституток не было; им хотелось только петь песни своего циничного репертуара. Для концертов устраивались хоры народных песен, и меня просили аккомпанировать, так как я по слуху подбирала аккомпанемент. Не могу сказать, чтобы это доставляло мне удовольствие, но я от этого получила большую выгоду: так как я этим принимала участие в концертах и, значит, поощряла развитие любви к искусству в пролетарках, — то мне было разрешено каждый день упражняться на фортепьяно, что для меня было большим развлечением и удовольствием. Рояль очень хороший помещался в библиотеке, куда никому из заключенных не разрешалось входить. Поэтому я наслаждалась одиночеством. Одно из самых неприятных испытаний тюремной жизни для меня было то, что приходилось всегда, днем и ночью, быть на людях. Это вечное общение с человечеством, да вдобавок с человечеством из «Ямы», было невыносимо. Со мной все эти мои приятельницы, проститутки, были очень милы, жалели и уважали меня, за что я им очень признательна. Но все-таки я страдала от вечного сожительства с ними.
Мне вообще страшно надоело женское общество и видеть только женщин да женщин. Вдобавок нравы почти поголовно всех этих особ были мне противны и возмущали меня. Они были почти все лесбийками. Эта ненормальность, как у одного пола, так и у другого, приняла ужасающие размеры в нынешней Советской России, как и нюхание кокаина. Прежде, как ни был невежественен, и темен, и груб русский народ, но были пороки, о которых он даже понятия не имел. Теперь же и в деревню стали проникать самые утонченные пороки в самых отталкивающих формах. И раньше в тюрьмах, как и вообще в закрытых заведениях, где находится скопление представителей одного пола, бывали нередко случаи ненормальных сношений; но — как мне и доктор подтвердил — в женских тюрьмах было обязанностью начальника, надзирателей, доктора следить за такими ненормальностями. Виновниц отделяли и отсылали в другую тюрьму. Теперь же, наоборот, все заключенные эти пролетарки держали в руках начальника и надзор, так как чувствовали за собой силу. Во-первых — «высшее» начальство, т. е. большевики-коммунисты из карательного отдела, стояли на стороне «пролетарок-проституток», так как в большинстве случаев это все такие же ненормальные, развращенные до мозга костей люди, педерасты и кокаинисты. Дисциплины в тюрьме не было никакой. Все эти женщины даже не скрывали своих отношений друг к другу и открыто об этом говорили.

«Кокаина серебряной пылью все дороги мои замело». Фрагмент из фильма «Заключенные». 1936. Режиссер: Евгений Червяков. Сценарий: Николай Погодин. Оператор: Борис Петров

Другой бич не только тюрьмы, но и всей Советской России — это кокаин. Хотя Россия приведена в состояние полного обнищания и нуждается решительно во всем, но кокаин есть, и его хватает на всех. <…> Большевики занюхиваются им почти поголовно. <…> Кокаин проникал даже в тюрьму, куда вообще ничего нельзя было передавать без осмотра надзирателей. Умудрялись передавать в хлебе, в пробках от бутылок и т. д.
Эта нравственная грязь, которой я была окружена, была мне ужасно противна, и чтобы быть подальше от нее, я просила, чтобы меня назначили смотреть за тюремной библиотекой, которую надо было привести в порядок. Кроме меня, там работала еще П. В. Шапошникова, очень умная и милая барышня, один из редких оазисов в тюрьме. Мы переписывали все книги, разделяли их по категориям. Наши занятия никто не контролировал, никто нас не принуждал, так что делом занимались очень мало и больше болтали. Потом я играла на рояли (так!  ред.) — пальцы мои пробегали по клавишам; я припоминала мелодии Шопена, Шумана, Листа — и переносилась в прошлое.
К нам в библиотеку часто приходили, якобы за делом, попечительница, докторша, фельдшерицы; с ними можно было душу отвести, побеседовать и минутами забыть, что находишься за тюремной стеной, за решетками.
Так я проводила целые дни в библиотеке, где только глухо, через окна, слышен был шум и гам тюремный. Не побывав в тюрьме, мне всегда казалось, что там, должно быть, царит всегда тишина, что все ходят грустные и удрученные. На самом деле — в Новинской тюрьме, по крайней мере, — был непрерывный шум, смех, танцы. И неудивительно: для всех этих воровок и проституток тюрьма была как родной дом; они попадали в нее постоянно и все между собой были знакомы, и по воровскому своему промыслу, и по тюрьме.

<…> В библиотеке уже нельзя было работать, так как она не отоплялась, а на дворе стояли сильные морозы до 20 градусов. Начальник тюрьмы предложил мне заниматься в конторе. Я согласилась, но предупредила, что буду заниматься не по принуждению, а когда мне этого захочется.

Контора. Выход в Кривовведенский переулок. Фото: PastVu

Контора. Выход в Кривовведенский переулок. Фото:

<…> Занятия в конторе были маленьким развлечением; там, по крайней мере, из окон видны были не тюремный двор, а улица и люди на свободе. Таким образом, дни проходили в занятиях довольно сносно. Зато ночью одолевала ужасная тоска. <…> Узнав о моем освобождении, вся тюрьма потоком хлынула в мою камеру. Да, никогда не предполагала я в жизни, что у меня будет столько друзей среди проституток, воровок и убийц. За меня искренне радовались, кричали, галдели, поздравляли, и наконец Феня Голдина объявила: «Давайте нашу княгиню качать» — и вмиг я очутилась где-то в воздухе, подбрасываемая многочисленными руками.
<…> Открылась передо мною тяжелая тюремная дверь, пропустила меня — и захлопнулась… я опять на свободе!

Куракина Т. Г. Воспоминания. 1918—1921 гг. // Русская летопись. 1923. Кн. 5

Куракина точно описала обстоятельства тюремного быта. Одна из ревизий, о которых вспоминала Куракина, была в тюрьме в марте 1920 года. Ее отчет воспроизводит ту же картину тюремного порядка, что и воспоминания княгини.

Обследовав женскую тюрьму, ревизия пришла к следующему заключению.
В тюрьме царствует старый николаевский режим, вся администрация во главе с начальником, за исключением низшего персонала, состоит из представителей старого режима и неуклонно проводит его в тюрьме. Учебно-воспитательная часть находится в руках титулованных дам, и политические беседы ведет княгиня. Из этого можно заключить, какое политическое воспитание могут получить заключенные, Литературой тюрьма совсем не снабжается, ощущается острая нужда в газетах. Имеется пианино, но по заявлению заключенных, играть на нем разрешается только заключенной княгине Куракиной. Мастерская, где производят швейную работу, тесна, воздух спертый, и, как заявляют заключенные, со многими делается головокружение от духоты. Заведующая работами в тюрьме состоит княжна. Врачебно-санитарная часть производит наружно впечатление удовлетворительное, помещения довольно чисты, уборные, ванная и т. д., удовлетворительно, но при близком осмотре выяснилось, что несмотря на то, что белья имеется в тюрьме избыток, заключенным не меняется белье по месяцам и у многих постельное белье оказалось с кровавыми пятнами давнего происхождения. Только после настояния ревизии заключенным переменили белье. С одеждой дело обстоит так же. Несмотря на то, что по тюремным законам заключенные получают нижнее белье и платья, ревизия нашла большинство женщин, щеголяющих в одних сорочках. После заявления заключенными ревизии об этом, на них появились платья. Пища заключенным подается практически не соленая, и по заявлению заключенных, только на время ревизии стали пищу солить. Как выяснилось, было несколько случаев заболевания цингой на почве отсутствия соли. Состав заключенных, за ничтожным исключением, пролетарский, крестьянки, работницы, мелкие базарные торговки и некоторое количество советских барышень. Есть довольно много беременных, родивших в тюрьме и кормящих грудью, малолетних 15 и 16-летнего возраста, старух, больных. Все заключения на анкетах сделаны после допроса каждой заключенной не менее двух раз, опроса администрации, опроса воспитательниц, опроса врача, опроса заведующей работами и личного впечатления. Беременных, кормящих грудью, малолетних, тех заключенных и старух, у которых имеется в анкетах заключение об освобождении, необходимо освободить без канцелярской волокиты, по возможности скорее. По заявлению заключенных, администрация тюрьмы ведет агитацию против ревизии, заявляя заключенным, что не стоит обращать внимания на ревизию, так как это все несерьезно и все равно их не освободят. Это волнует заключенных, и в этом смысле были сделаны заключенными заявления ревизии, за все время работы ревизии ежедневно. По заявлению низшего персонала тюрьмы, режим невозможный в тюрьме. Вся титулованная высшая администрация чувствует себя как при Николае Втором и в том же духе и обращения с низшим персоналом. По заявлению низшего персонала, предыдущий начальник тюрьмы был хороший человек, партийный, обращение с персоналом было товарищеское, заключенных лучше кормили, титулованная знать так не зазнавалась, но, к сожалению низшего персонала, его куда-то убрали и назначили им в начальники старого полицейского крючка. Низший персонал просит, нельзя ли вернуть того начальника. Обращение администрации, а также и врача с так называемыми «ПОЛИТИЧЕСКИМИ» заключенными, т. е. с контрреволюционным элементом, содержащимся под стражей в тюрьме, исключительно предупредительное, и им на администрацию жаловаться не приходится, что нельзя сказать про остальных заключенных, которые жалуются на грубое обращение и невнимание со стороны администрации и врача. При осмотре кладовых, там оказалось много имущества, не принадлежащего тюрьме. В кладовых хранятся семь тысяч мешков из белой тонкой материи, хранится много мануфактуры. по заявлению администрации тюрьмы, вещи эти взяло на учет военное ведомство, необходимо это выяснить. В кладовых для одежды обнаружено большое количество меди в виде больших бочек, чанов, котлов и т. д. По заявлению администрации медь эта эвакуирована в 1915 году из Варшавы и оставлена у них на хранение. В тюрьме имеется одна лошадь. По штату полагается три лошади. Из обследования выяснилось, что фураж получается на три лошади. За январь месяц сожжено сто тридцать шесть сажень дров, причем отапливается один только каменный корпус. Прачечная, мастерские, бани, школа, церковь, помещение для спектаклей всю зиму не отапливалось. За одну перевозку дров за три месяца январь, февраль, март уплачено полмиллиона руб. На это следует обратить внимание. В хозяйственной и денежной части тюрьмы есть, безусловно, много злоупотреблений, но ревизия, к сожалению, за отсутствием технического персонала, установить их в целом не могла. Необходим всесторонний денежный контроль. Еще раз повторяем, что, поскольку заключенные по своему социальному положению, возрасту, по болезни, по искуплению вины, подлежат освобождению, их освободить необходимо возможно скорее. Руководители ревизии следователь Хомская. Москва 29. 3. 1920.

ГАРФ. Ф. 7420. Оп. 2. Д. 193. Л. 259

В тот день, когда была подписана ревизия, княжна попросила о предоставлении отпуска по болезни. Помимо Маслова, Вадбольской, Стеженской и Скороделовой, «титулованная высшая администрация» состояла из заведующей учебно-воспитательной частью Ольги Петровны Кропоткиной, которая одновременно работала в «доме труда и помощи». Ей подчинялись учительницы-воспитательницы Серафима Ивановна Кербер, Вера Александровна Фидлер и Надежда Михайловна Эфенбах (бывшая попечительница в суде малолетних). Кроме врача Скороделовой, тюремной больнице служили фельдшерицы Елена Васильевна Фронтицкая, Елена Павловна Платонова, Кира Владимировна Батюшкова и зубной врач Нина Мироновна Фейнберг. Также во врачебно-санитарной части были дезинфектор Николай Иванович Иванов и Варвара Никифоровна Зайцева, чья должность не указана. Она, вероятнее всего, ведала отмеченной в акте ревизии чистотой помещений. В швейной мастерской числилась инструкторша Островская.

«Голодали за туфли»

«Старого тюремного крючка» Маслова уволили, как и его предшественника, через полгода после назначения, 15 июля 1920 года. Отчасти переданные ревизии пожелания младших надзирателей были удовлетворены, поскольку Маслова сменил протеже Миславского Василий Ефимович Мартынов (в нескольких документах В. Б. Мартынов). Миславский в 1919 году ходатайствовал о назначении своего бывшего сослуживца, помощника начальника тюремной больницы Мартынова, своим помощником. После назначения Маслова его в списках сотрудников нет. О том, сколько прослужил Мартынов, сведений также нет. В 1921 году старорежимная администрация продолжила меняться. В документах тюрьмы этого года упомянут помощник начальника Березин. В тюрьме организована партийная ячейка во главе с секретарем Рябовым. Служащие тюрьмы проводят общие собрания, где обсуждают вопросы о занятии квартир, о починке обуви, о дворниках, небрежном отношении заключенных к канализации тюрьмы. Среди прочего, общим собранием постановлено распределить полученные из профсоюза работников две пары ботинок на следующих товарищей, работающих для блага служащих: Рябова и Перминова (ЦГА Москвы. Ф. П69. Оп. 2. Д. 131. Л. 4, 10, 14, 28).
В середине 1921 года после второго ареста в тюрьму была переведена писательница, бывшая жена основателя партии эсеров Виктора Чернова Ольга Елисеевна Чернова-Колбасина.

Ольга Елисеевна Чернова-Колбасина​. Фото: Кудрова Ирма. Путь комет. После России. coollib.com

 Ольга Елисеевна Чернова-Колбасина​. Фото: Кудрова Ирма. Путь комет. После России. 

Женская уголовная тюрьма (в ведении карательного отдела), в которой две камеры уступлены ВЧК и отведены для социалисток и к. р. (контрреволюционерки, не социалистки) — по 20 человек в камере. В этой тюрьме режим менее суров, чем во внутренней тюрьме ВЧК: два раза в день прогулка, свидания с родными (обычно через двойную решетку), и только с трудом можно добиться «личного», книги, газеты. Но пища хуже, чем в других тюрьмах. Все продукты до того испорчены, что нет возможности их употреблять. Даже голодная и невзыскательная уголовная публика часто принуждена «не принимать» обеды. Утром кипяток и кусок сахару, в 12 часов суп из гнилой рыбы или тухлой солонины и 2–3 ложки кормовой, плохо разваренной и горькой фасоли. Когда несут суп, по коридору несется удушливый нестерпимый запах. Приносят бачок в камеру — у нас захватывает дух от острого запаха гниения. Если в супе бывает солонина, ее вылавливает дежурная и раскладывает на порции. В нашей камере (социалистической) часть заключенных, более многочисленная, несмотря на вечное чувство недоедания, отказывалась от мяса и глотала только «пахучий» суп. Но некоторые, подавив чувство отвращения, ели мясо, часто закрывая глаза, чтобы не видеть отвратительного, зеленоватого цвета мяса (С. 28). Тяжело приходится людям слабым, с больным желудком. А таких было у нас много. Они ели тот же суп и неразваренную фасоль, которую с трудом переваривают и здоровые люди. Несколько раз рыба и мясо были до того испорчены, что уголовные отказались принимать пищу и устроили шум. Тюремное начальство по телефону экстренно вызвало представителей карательного отдела, причем всегда присоединялось требование прислать вооруженную силу, так как «тюрьма волнуется». Явились представители карательного отдела в новеньких френчах и галифе. Их вели на кухню, давали попробовать суп. Они должны были согласиться, что он несъедобен, а ввиду холеры даже небезопасно давать такие продукты. Суп торжественно, при одобрительных криках уголовных, выливается. В этот день вместо ужина выдавали по ¼ фунта хлеба. После такого посещения несколько дней суп подавался с запахом «терпимым». Но постепенно запах становился все пронзительнее, и наконец, когда зловоние достигало таких размеров, что нельзя было терпеть, снова тюрьма начинала «волноваться» и вызывали карательный отдел. Однажды нам прислали несколько бочек соленых миног с сильным запахом. Через несколько дней нестерпимое зловоние разносилось по всей тюрьме. Уголовные подняли настоящий бунт. Они столпились на дворе, с криками и угрозами требовали начальство.
Прикатил представитель карательного отдела. Войдя в кладовую, они все как по команде вытащили носовые платки и, закрыв нос и рот, стали осматривать продукты. Две бочки забраковали. Представительница от заключенных тут же находчиво вылила в эти бочки керосин, за что подверглась брани со стороны заведующего хозяйством: «Больно разборчивы, — кричал он. — Найдутся люди — съедят, да еще в ножки поклонятся; обменять бы можно, а не зря добро переводить». Остальные бочки с сильным запахом нашли «пригодными», и мы долго продолжали есть суп со зловонными миногами (С. 29). Просуществовать на такой пище было бы, конечно, немыслимо. Уголовные работают в казенных тюремных мастерских, за что получают лишний фунт хлеба в день; кроме того, из обрезков казенного материала шьют туфли, которые выменивают на хлеб. Пара туфель — три пайка хлеба. Мы, все политические, хотя у нас добавочного хлеба часто не было, должны были приобретать таким образом туфли, так как иначе приходилось бы ходить босыми по грязному тюремному полу. Туфли делались из материи, на парусиновой подошве, и очень скоро изнашивались на каменных плитах тюрьмы. Постоянно приходилось заказывать новые. У нас в камере каждый день кто-нибудь «голодал за туфли» три дня, но, конечно, остальные делились своим хлебом с голодающей.
Уголовные имели еще подсобный промысел: они систематически обворовывали вновь прибывших пересыльных. Почти каждый день прибывают этапы с ссыльными в Архангельскую, Вологодскую, Пермскую губернию. Наутро после прибытия этапа всегда слышится плач и вой в пересыльных камерах. Это кричат пострадавшие, у которых стащили вещи и провизию, а часто и утренний паек сахару.
Политические всегда стараются предупредить пересыльных, но это редко удается, так как большей частью этап приходит после поверки, когда наши камеры завинчены. Из уголовных же никто предупредить не решался, так как за это доносчицу бьют «смертным боем». Иногда обворованными были крестьянки с кучей измученных, голодных детей. В таких случаях камера политических приходила на помощь. Мы подкармливали детей, и всегда дежурная при дележе отделяет часть для пересыльных детей или беременных и больных женщин. Политические получают от Политического Красного Креста регулярно, один раз в две недели пшено или муку, селедку, соль, для больных масло, подсолнечное или коровье, иногда сахар, папиросы и мыло. Отсутствие мыла — одно из сильнейших бедствий в тюрьмах, которые полны паразитов. Кроме того, многие из нас получали от родных передачи и вносили все в «общий котел» политических. Из продуктов Красного Креста мы готовили ужин — кашу или по лепешке из муки. Продукты передач делили на 21 часть. К ужину каждая получала порцию разных микроскопических кусков: котлет, пирожков, яиц и т. д. Иногда делили на 22 человека 2 котлеты, 3 пирожка, 5 огурцов, одну булочку и т. д.
Посуды у нас не хватало. Ели по четыре человека из одной чашки. Стаканов и чашек было 5–6 на всю камеру, и пили чай по очереди. К этому в обычное время приспособились, но огорчались в торжественные дни, когда справлялись чьи-либо именины и устраивалось торжественное, парадное чаепитие с «молоком» (это бывало редко и потому особенно ценилось) и сахаром. В последнее время моего заключения (сентябрь месяц) Красный Крест стал присылать меньше и наконец временно прекратил передачи, так как у них истощились средства и продукты. Это было очень чувствительно для нас, пришлось жить только на личные передачи, которых, конечно, было слишком мало на всех, и получались они не так регулярно. Особенно чувствовался недостаток хлеба. В настоящее время хлеба стало еще меньше. И в тюрьмах, конечно, еще более ощущается голод.

Чернова-КолбасинаО. Е. Воспоминания о советских тюрьмах. Издание парижской группы содействия партии социалистов-революционеров. Б. г. , б. м. С. 27–30
Об авторе

Подробности первого ареста О. Черновой-Колбасиной в письме С. Д. Мартова Щупаку 26 июня 1920 года (Мартов Ю. О. Письма и документы. 1917–1922. Сборник. Сост. Ю. Г. Фельштинский. М., 2014. C. 95).

Недостаток посуды, который вспоминает Чернова, отмечала и ревизия 1919 года: «…Апреля 28 дня мы, нижеподписавшиеся, освидетельствовали в Московской женской тюрьме чашки, из которых едят пищу заключенные, нашли означенные чашки не гигиеничными, как служащие для пользования пищей одновременно 4, 6 и 8 заключенных. Постановили взамен их приобрести одиночную посуду по числу 250 человек одиночных мисок и кружек» (ГАРФ. Ф. 7420. Оп. 2. Д. 193. Л. 30). На поставку припасов для Московской пересыльной, исправительной, женской и губернской тюрем в 1915 году были установлены «кондиции», согласно которым, среди прочего, требовалась «говядина черкасская свежая, не парная, не лежалая, от скотины нестарой». Для заключенных в этот год описывается следующий род пищи по дням недели: лапша, горох, суп-лапша, горох, щи, борщ; каша гречневая, рисовая, пшенная (ЦГА Москвы. Ф. 625. Оп. 1. Д. 135. Л. 41, 54).

Заключенные 1921–1923 годов

Весной 1921 года было арестовано пятеро офицеров московского отделения Армии Спасения, среди них и его руководитель — капитан Надежда Ивановна Константинова. За «письменные сношения с заграницей политического характера» — письма родителям — Константинову отправили в Новинскую женскую тюрьму. Несколько месяцев оставшиеся на свободе члены отряда рассылали письма советским чиновникам, привлекая их к «делу Константиновой» (орфография сохранена): 

20. IV. 1921
Товарищ Луначарский
Я умалаю: пожалуйста отпусти на свобода Надежда Ивановна Константинова (она сидит в Новинская женская тюрьма камера 13). Она почти два лета сидит, я знаю, что там отнощени хорошо и чисто там, и она бодра духом так как она живет с Богом, но это так ужасно быть отрезан от все и главна когда нет за что. Постав себя на ее места подума если у теби мать или сестра сидела как была бы теби тяжело. Я так ее люблю что если позволит я сама поду сидеть за ней, хотя на праздник отпусти если не ради Пасха, хоть ради всенощни праздника пожалуйста отпусти.

Прости, что я безпокою сама хотеласъ видит теби, но незнаю куда идти. Хотя я Англичанка я очень люблю русски, ибо от них кроме любое и ласка я нечего ни получила всегда. Ищи раз прошу, отпусти пожалуйста хотя на праздник.

Елена Смирнова
урожден Глассби
Е. Р. С.
Ст. Басманная д. 35, кв. 2216.

Бродская Г. Ю. Алексеев-Станиславский, Чехов и другие. Вишневосадская эпопея: В 2 т. М., 2000. Т. 2.

Англичанка Лили Гласби стала в России не только Еленой Романовной Смирновой. Ее чертами Чехов в «Вишневом саду» наделил учительницу Шарлотту Ивановну. После восьмимесячного заключения Константинову освободили.

Известно также еще о нескольких заключенных того времени. Мария Александровна Усова была арестована в Барнауле 7 марта 192  года, а 27 февраля 1921 — отправлена в Москву и заключена в Новинскую тюрьму, где оставалась до освобождения 10 апреля или мая 1921 года. Подробнее о ней в документах «Политического Красного Креста», опубликованных на сайте «Мемориала».

С третьего марта до июля 1921 года в Новинской тюрьме находилась жена бывшего петербургского губернатора Анна Сергеевна Сабурова (Шереметева). С четвертого марта по сентябрь того же 1921 года в здесь находился арестованный за «контрреволюционную деятельность» председатель Российского христианского студенческого союза Владимир Филимонович Марцинковский. Сведения о них собраны в базе данных «Новомученики и исповедники» Православного Свято-Тихоновский гуманитарного университета martyrs.pstbi.ru. Мужчины в Новинскую тюрьму отправлялись и позже. Анна Ильинична Перельман вспоминает, что «в 1938 году 17 января мой муж, член партии с 1922 г., был арестован прямо на работе. <…> Четыре с половиной месяца я ходила по тюрьмам. С шести часов утра надо было занимать очередь; справки давали в определенные дни, по буквам от, А до Я. Бутырская тюрьма, Таганская, Сретенская, Новинская, Краснопресненская, Лефортово — везде один ответ: „У нас не числится“» (архив общества «Мемориал». Ф. 2. Оп. 1. Д. 95. Л. 1).

Из упомянутой базы данных Свято-Тихоновского университета известно о шести женщинах, которые были арестованы в марте и апреле 1922 года по «делу об изъятии церковных ценностей» и отправлены в Новинскую тюрьму.

Анастасия Семеновна Тишина арестована 19 марта 1922 года и оставалась в тюрьме до 4 апреля 1923 года. Анна Максимовна Малишина арестована 7 апреля 1922 года — в тюрьме до 4 июня 1923 года. 21 апреля были арестованы Софья Федоровна Феоктистова и игуменья Вера (Побединская). Первая оставалась в Новинках до 13 марта 1923 года, вторая — до 11 июля 1922. Арестованную 22 апреля Марию Ивановну Николаеву содержали в тюрьме до 13 декабря 1923 года. Элизу Артуровну Якоби-Алексееву арестовали 25 апреля 1922 года и до 18 июля 1922 года она находилась в Новинской тюрьме.

В январе 1923 года там была серьезно больная туберкулезом Мария Павловна Уварова. 18 января того же года в Новинскую тюрьму переведена Дарья (?) Ивановна (?) Друцкая-Соколинская. Она была арестована в Смоленске осенью 1921 года. Из Новинской тюрьмы ее отправили в Архангельский лагерь. Освобождена она была 15 ноября 1923 года (документы «Политического Красного Креста» — pkk.memo.ru).

В 1921 году Новинская называется Первой московской женской тюрьмой. В конце 1922 года после пожара в административном корпусе во всей тюрьме проводится ремонт.

Произведен ремонт котлов и котельной, уборных в главном корпусе, конторе, дезинфекционной камере при прачечной.
Исправлены полы в главном корпусе, больнице, бане и прачечной и кухне, произведено восстановление прачечной, гладильной и дезинфекционной камеры. Исправлены печи в главном корпусе. <…> Исправлена штукатурка стен, потолков в главном корпусе, бане, прачечной, гладильной, с покраской стен клеевой краской, а панелей масляной. Там же исправлено электрическое освещение, исправлены кухонные очаги, дымоходы, дымовые трубы, в административном корпусе, там же исправлена железная крыша, надстенные желоба и водосточные трубы и воронки к ним. Там же произведен ремонт центрального отопления. Исправлена крыша на трех этажах в поврежденном пожаром корпусе, надстенные желоба, водосточные трубы и воронки к ним. Устроена обрешетка и поставлены вновь стропила в обгорелых местах там же. Там же исправлена часть оконных переплетов с постановкой новых приборов и со ставкою стекол. Там же исправлены и вновь сделаны двери, исправлен пол и потолок со сменой балок наката и настилкой пола. Исправлена частично штукатурка стен и потолков. Ремонт караульного помещения.

ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 3. Д. 50. Л. 19

В отчете о ремонте отдельно отмечено «переустройство бывшего помещения церкви для культурно-просветительских целей». Иногда число штатных мест от обычных 240–242 возрастает до 250, но из-за ремонта количество заключенных сокращается. Первого января заключенных 108 человек, а первого июля — 168. В 1923 году Новинская тюрьма называется Центральным женским исправдомом. К ноябрю, судя по числу заключенных — 218, — ремонт был закончен.

Воспитательное учреждение

К 1924 году администрация сменилась полностью. Новый начальник, Михаил Федорович Ряпухин, руководил тюрьмой как минимум до 1927 года. Старшим помощником служил бывший рабочий Михаил Васильевич Выморев. В 1926 году на должность помощника был командирован начальник Первой московской женской сельхозколонии Дворжецкий. В эти же годы тюремной больницей заведует старший врач С. Грингауз. Тюрьма переименовывается в Первый московский женский исправительно-трудовой дом.
С момента открытия тюрьмы для работ предназначалась в первую очередь обычная для мест заключения прачечная, трудиться в которой были обязаны все осужденные заключенные. Политических, которых требовалось изолировать, к работе не допускали. В 1908 году была установлена «механическая прачечная фирмы К. Мейнерт», куплено 25 утюгов с подставками, столько же корзин для белья и щеток. Стирали как казенное белье, так и частное, и уже через два года потребовалось увеличить помещение, чтобы устроить дезинфекционную комнату для приемки белья. В 1926 году на площади 50 кв. сажень (данные 1910 года) находились две гладильные машины, два паровых котла, 27 лоханей, сушилка в 20 камер, водогрейный бак, барабан, центрифуга. Чтобы увеличить производительность на 50 %, руководство планировало прибавить одно помещение и приобрести еще две гладильные машины и два стиральных барабана. В середине 1920-х годов в прачечной, рассчитанной на 54 человек, работали от 45 (1924 год) до 100 (1926 год) человек в день. Стирка пуда белья в это время стоила 3 руб., и в месяц заключенные зарабатывали в среднем 16 руб. (надзиратели получали от 27 до 35 руб.). После того как в 1925 году закрылась прачечная Лефортовского изолятора, белье из него стирали в Новинской тюрьме. Через разобранную крышу сушильни над прачечной в 1926 году бежали шесть женщин. Одна заключенная попыталась отравиться вынесенным из прачечной каустиком.

Группа женщин 1-го исправительного дома за работой, 1926. Источник: РГАКФД

Группа женщин 1-го исправительного дома за работой, 1926. Источник: РГАКФД

Еще до революции труд в прачечной осуждался с позиций гуманного отношения к преступнику, поскольку, работая в ней, женщины не могли научиться какому-нибудь ремеслу, которое могло бы прокормить их после освобождения.

Передовым приложением женского труда представлялась швейная мастерская. В 1908 году в Новинской тюрьме было три ручные швейные машины. В 1910 году площадь швейной мастерской уже составляла 22 кв. сажени, и администрация считала необходимым увеличить ее размеры. В 1916 году тюрьма получила 13 ножных швейных машин из варшавской тюрьмы и 10 из Витебска. С этого же года белошвейная мастерская при женской тюрьме имела свой штамп и указывалась в адресной книге. Весной 1919 года машин стало больше, чем работниц, и для швейной мастерской начали искать заключенных в других тюрьмах — «знающих швейное дела осужденных на срок не менее одного года». Из Тульской, Владимирской, Саратовской, Ярославской, Калужской, Нижегородской, Костромской, Тверской, Смоленской губерний и Тамбова пришли ответы, что у них подходящих кандидатур нет. В конце 1925 года в мастерской работает 57 ножных машин, а к концу 1926 года отремонтировано еще 15 машин. Портновская мастерская была рассчитана на 80 работниц, и число работающих достигало 100 человек в день (1923–1924 годы). Зарабатывали швеи в среднем от 18 (1924–1925) до 6 (1926) руб. в месяц. В 1926 году для работы не хватало заказов.

К началу 1930 года вместо швейной мастерской и прачечной в тюрьме работали ткацкий и платочно-набивной цеха.

Лучшая ударница ткацкой мастерской. Фото: От тюрем к воспитательным учреждениям: сб. статей / Под ред. А. Я. Вышинского. М., 1934

Лучшая ударница ткацкой мастерской. Фото: От тюрем к воспитательным учреждениям: сб. статей / Под ред. А. Я. Вышинского. М., 1934

Число работающих заметно сократилось. В производственной части отделения числились: инструктор ткацкого цеха, инструктор платочно-набивного цеха, восемь набивальщиков, шесть ткацких подмастерьев, завскладом, два электромонтера, столяр и слесарь.

Лучшая ударница-электромонтер. Фото: От тюрем к воспитательным учреждениям: сб. статей / Под ред. А. Я. Вышинского. М., 1934

Лучшая ударница-электромонтер. Фото: От тюрем к воспитательным учреждениям: сб. статей / Под ред. А. Я. Вышинского. М., 1934

В 1925 году обновилась тюремная библиотека. Из 1153 книг 633 изъято «по ветхости и содержанию», 500 получено из МОНО (отдел народного образования Моссовета). Драматическим кружком были поставлены «Майская ночь», «Гроза». Афиши более ранних спектаклей выставлялись в Музее криминологии и уголовной политики (Отчет 1-го Московского государственного университета за 1923 год. М., 1924. С. 115, 116).

В 1927 году планировалось организовать кружки «литературный (громкое чтение) и физкультуры». После 1927 года в тюрьме существовал товарищеский суд, который возглавляла осужденная за бандитизм Бажанова (Андреевский В. С. 305).

Хоровой кружок 1-го женского исправительного дома, 1926. Источник: РГАКФД

Хоровой кружок 1-го женского исправительного дома, 1926. Источник: РГАКФД

В 1924–1925 годах в тюремной школе были две группы: неграмотные и малограмотные. В 1926–1927 — с перерывами существовала группа «несколько повышенного типа». В плане начальника тюрьмы программа каждой группы занимала три месяца.

С первой группой ликвидировать неграмотность и, проходя лозунги, дать первоначальные сведения по политграмоте, со второй группой пройти сокращенно темы народное хозяйство, фабрично-заводская промышленность, сельское и мировое хозяйство СССР. По арифметике 4 действия с целыми числами, по географии изучение карты, главным образом СССР. С группой несколько повышенного типа заниматься по предметам русским языком, математикой — дроби, проценты, и экономгеографией приблизительно по программе общеобразовательных кружков.

Перспективный план работ по Первому Московскому женскому исправтруддому на 1926/27

Малограмотных руководство местами заключения рекомендовало не привлекать к работе в часы работы школы.

В конце 1925 — начале 1926 года в связи с закрытием 2-го женского исправтруддома Новинский исправтруддом оказался переполнен. На 242 местах были размещены 402 женщины. Часть заключенных предполагалось перевезти в организованную вместо 1-го российского реформатория 1-ю Московскую женскую сельскохозяйственную колонию. Из-за переполнения был отменен карантин, закрыты ясли, находившиеся в одном помещении со школой. Школа открывалась с окончанием работы мастерских, а с 07.00 до 17.00 в ней под присмотром двоих «достаточно развитых и любящих детей заключенных» находились дети. Еду в яслях получали «из околотка». В переполненной тюрьме школа «была взята под камеру», а занятия переведены в неотапливаемое деревянное помещение клуба. После закрытия яслей в переполненной камере умер ребенок. 12 женщин объявили голодовку, поскольку считали смерть результатом халатности врачей. Приехавшая комиссия рекомендовала возобновить работу яслей, а до открытия перевести матерей с детьми в камеру № 6. В результате голодовка была прекращена, и матерей перевели в «одну из самых больших камер». Ясли позже были открыты в помещении читальни. Существовали они и при закрытии тюрьмы.

Лишенная свободы ясельная няня. Фото: От тюрем к воспитательным учреждениям: сб. статей / Под ред. А. Я. Вышинского. М., 1934

Лишенная свободы ясельная няня. Фото: От тюрем к воспитательным учреждениям: сб. статей / Под ред. А. Я. Вышинского. М., 1934

В этом году была объявлена еще одна голодовка, вызванная слухами об освобождении в связи с разгрузкой тюрем. Кроме комиссий, связанных с голодовками, в 1926 году тюрьму посетили 15 ревизий и экскурсий. Среди прочих в образцово-показательный исправтруддом приводили на экскурсию иностранцев (Вострышев М. Москва сталинская: большая иллюстрированная летопись. М., 2008. С. 218).

Партийную ячейку в 1925 году возглавляли Иван Николаевич Моисеев и старший помощник начальника тюрьмы Выморев. 4 ноября 1925 года собрание ячейки обсудило вопрос о неудачном участии работников мест заключения Москвы в похоронах тов. Фрунзе: «…Батальон, сформированный из надзора мест заключения, был вынужден после долгого стояния на дворе дома НКВД на Тверской разойтись по домам в одиночку, так как ему не было дано место в общем шествии, не видя самих похорон и не слыша речей наших вождей». За побег заключенных в 1926 году Вымореву был объявлен выговор по службе. В декабре 1935 года он получил 3 года за шпионскую деятельность. Освобожден в марте 1939 года, отбыв заключение в Ухто-Ижемском и Ухтинско-Печорском лагерях (списки репрессированных).
В образцово-показательный дом отправляли для исправления классово близких преступников. Картина женской преступности, представленная в отчете начальника тюрьмы 1926 года, выглядит так (из 165 осужденных):

Контрреволюционные преступления — 7; подделка знаков гос. оплаты — 10; подделка других правительственных документов — 1; другие преступления против порядка управления — 4; взяточничество — 2; растрата и присвоение — 1; нарушение правил о торговле и промыслах — 2; приготовление и сбыт спиртных напитков — 14; убийства — 30; тяжелые телесные повреждения — 1; половые преступления — 1; сводничество, содержание прит., разврат — 16; другие преступления против личности — 9; разбой и грабеж — 16; кража лошадей, крупного рогатого скота — 1; другие виды квалифицированной кражи — 41; кражи простые — 5; мошенничество, подлог, фальсификации — 2; поджог — 2. Социальный состав: рабочие — 72; крестьяне — 43; служащие и лица интеллигентного труда — 21; нетрудовой элемент — 4; без определенных занятий и безработные — 3; прочие — 22.

Сведения о составе заключенных из доклада начальника 1-го Московского женского исправтруддома о деятельности исправтруддома за время с 1 октября 1925 по 1 октября 1926 г.

Одна из семи упомянутых контрреволюционеров — Анна Михайловна Гарасева, участница анархо-подпольной террористической организации. Была осуждена как раз в 1926 году. Неполитический характер Новинской тюрьмы, отмеченный в мемуарах Куракиной, подтверждают и ее воспоминания.

В Москву мы приехали утром, моих спутников сразу же направили в какую-то тюрьму, а со мной случился забавный казус. То ли конвой был плохо информирован, то ли просто глуп, но они решили, что если я ехала с уголовниками, то и здесь должна попасть в соответствующую женскую тюрьму. Такой была Новинская тюрьма неподалеку от Смоленской площади. <…> «Новинки» мне понравились. По-видимому, это была пересыльная женская тюрьма. Приближалась весна, и там, как и в Ленинграде, готовили этап на Соловки. Люди были интересные — из «бывших», т. е. из дворян и аристократии, из тех, кого называли «контрреволюционерами», т. е. из духовенства, интеллигенции и купечества. Режим был легкий, но Соловков эти женщины боялись. Среди них я пробыла две ночи и день, а затем за мной прислали машину и привезли на Лубянку, 14.

Гарасева А. М. Я жила в самой бесчеловечной стране: воспоминания анархистки/лит. запись, вступ. ст., коммент. и указ. А. Л. Никитина. М., 1997. С. 92–93

В 1927–1928 годы начальником тюрьмы служит Иван Степанович Миколайчик, заведовавший до этого 2-м женским исправдомом. В июле 1928 года тюрьма снова переполнилась. Помощник прокурора Хамовнического района в акте обследования исправительного дома указывает, что «переуплотненность д/заключения сверх норм вызывает со стороны заключенных справедливое нарекание». На момент проверки в нем содержались 302 арестованные и 14 детей. Из отчета видно, что часть описанного в мемуарах оборудования камер утрачена: «Заключенные помещаются на цементном полу, нет кроватей или топчанов, помещение сырое, требует побелки. <…> Камера № 16 имеет вид 4-го класса вокзала». Заключенная Степанова жалуется на то, что начальник не отдает заключенным деньги и письма, а отсылает их обратно, не выдает посылки, отчего содержимое портится, не объясняет правил зачета рабочих дней и перевода из разряда в разряд, а также скрывает расценки на работу в мастерских. Заключенная Степанова в это время играла значительную роль в жизни тюрьмы.

Рапорт
о фактах в заметке «Поганая корова все стадо портит» про 1-й Моск. женский исправительно-трудовой дом (в газете «Рабочая Москва»)
Врид испектора ревизора ГУМЗ Рахмалевич Б. М.
Мною расследованы на месте факты, указываемые в заметке «Поганая корова все стадо портит». Опрошенные — администрация, заключенные и врачебный персонал, в один голос заявляют о нижеследующем: всему исправдому известно, что заметку эту писала заключенная Соколова — рецидивистка, ранее судившаяся два раза за кражу, осужденная за хулиганство на три месяца с последующей высылкой из Москвы и губернии. Заключенная Соколова постоянно дебоширит и будирует заключенных против администрации. По существу фактов <…>
1) Начальник исправтруддома тов. Микалайчик (так! ред.) член ВКПб с 1918 года работает по местам заключения с 1923 года в исправтруддоме бывает каждый день; отлучаясь исключительно по делам службы во вновь образовавшуюся при исправтруддоме сельскохозяйственную колонию «Лобаново».
2) Режим в исправдтруддоме проводится в точном соответствии с исправительно-трудовым кодексом, никакого «зажима» заключенных со стороны администрации мною не установлено; все заключенные (кроме отказывающихся от работы) заняты трудом.
3) Голодовки среди заключенных в последнее время имели место ввиду задержки зачета рабочих дней Распределительной комиссией (распред. комиссия была загружена работой по разгрузке мест заключения), в настоящее время голодовки стали реже, т. к. в Р. К. темп прохождения дел ускорился. Администрация в каждом отдельном случае совместно с медчастью принимает необходимые меры к прекращению голодовок.
4) Помощница начальника тов. Вирновская (член ВКПб с 1907 года) толковая и исполнительная работница. Суммируя изложенное, считаю все указанные в заметке факты голословными и не заслуживающими никакого внимания. <число не проставлено> Июня 1927 года.

ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 10. Д. 54. Л. 43, 44

Упомянутое в рапорте место отлучек начальника исправдтруддома сельскохозяйственное отделение «Лобаново» находилось в Бронницком уезде и просуществовало как минимум до 1928 года. Тогда 114 десятин земли были заняты «под полеводство, сад, огород, молочное хозяйство и животноводство». В отделении в 1928 году числились 28 человек, из которых один был в отпуске и один в бегах. В хозяйстве отделения были 58 десятин пахотной земли, 8 десятин сада, 48 десятин других угодий, молочная ферма, 20 голов крупного рогатого скота, 10 свиней и 8 лошадей, «занятых работой по обозу в зимнее время». Заведующую отделением Юзавайтис уволили за то, что она не вела учета заключенных. «С назначением Смирнова дефекты были устранены» (ГАРФ. Ф. Р4042. Оп. 3. Д. 547. Л. 16–22; Оп. 10. Д. 78. Л. 11, 15, 16, 143, 143 об.). Сейчас это деревня Лобаново Домодедовского района.

Несмотря на благожелательность прокурора к начальнику исправтруддома, Соколова, видимо, преуспела в «будировании». К началу 1930 года Миколайчик оказывается помощником заведующего 5-й фабрично-трудовой (нерудоископаемой) колонии, расположенной в Калязине. 10 марта 1930 года он освобожден от должности на основании приговора окрсуда по делу Лианозовской колонии. Подробности приговора неизвестны.

В конце 1929 — начале 1930 года в ходе реформы мест заключения, в результате которой исправительно-трудовые дома объединялись и становились отделениями фабрично-трудовых колоний, Женский исправтруддом стал Новинским (или женским отделением) 1-й Московской фабрично-трудовой колонии - ткацко-трикотажной. Другими отделением этой колонии были  бывшие Лефортовский изолятор и Сокольнический исправтруддом, в помещении последнего по адресу: Лефортовский вал, 5, находилось и общее управление колонии. В административном смысле Новинская тюрьма вернулась к дореволюционному положению, когда она была женским отделением Московской исправительной тюрьмы в Сокольниках. В это время, как и при основании, управляет ею начальница — Софья Марковна Давыдова. После объединения она стала комендантом отделения. Отделением ткацко-трикотажной колонии Новинская тюрьма была как минимум до начала 1933 года. В 1935 году в Новинской, как и в Лефортовской и Таганской тюрьмах, производство ликвидировано.

Тюрьма № 3

C конца 1930-х годов Новинская упоминается в ряду московских тюрем. «В случае если следствие затягивалось, заключенных переводили в московские тюрьмы — Бутырскую, Таганскую, Новинскую…» (Ватлин А. Ю. Террор районного масштаба: массовые операции НКВД в Кунцевском районе Московской области. 1937–1938. М., 2004. С. 40).

С девятого августа 1937 года в Новинской тюрьме находилась Татьяна Ивановна Грибкова. В сентябре «тройка» Управления НКВД по Московской области приговорила ее к расстрелу «антисоветскую агитацию, клевету на вождей партии и правительства». Из Новинской тюрьмы ее перевели в Бутырскую, откуда отвезли на расстрельный полигон в Бутове.

В начале ноября в Новинскую тюрьму отправили членов группы «почитателей умерших священников о. Валентина Амфитеатрова и иеромонаха Аристоклия». 1 ноября — Ирину Тимофеевну Смурыгину и 2 ноября — Елизавету Андреевну Андрееву.

В ночь с 1 на 2 декабря за «участие в монархической организации церковников под руководством бывшего наместника лавры архимандрита Кронида» была арестована и отправлена в Новинскую тюрьму Анна Андреевна Самойлова (База данных «Новомученики и исповедники» Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета).

Нина Георгиевна Бардина вспоминает, как летом 1941 года ее перевели «по непонятным… причинам в Новинскую женскую тюрьму» (Там же. Д. 20. Л. 12), но официально во время войны в эвакуационных списках Новинская называется тюрьмой № 3 УНКВД по Московской области. В просьбе о срочном конвоировании от 7 октября 1941 года сообщается, что на станцию Фрунзе отправляются 430 человек из Новинской тюрьмы и 170 из Таганской. К цифрам дано пояснение: «Женщины. Всего 524» (расхождение в цифрах неясно). На 20 октября 1941 года в тюрьме числится 50 заключенных.

В январе 1943 года в связи с неустановленными обстоятельствами вместимость тюрьмы № 3 возрастает почти вдвое: с обычных 242 в 1941 году до 400. Скорее всего, под камеры была приспособлена часть бывших хозяйственных помещений. Но заключенных все равно в два с половиной раза больше, чем мест. С января по май в тюрьме содержится от 1071 до 720 человек. Затем количество заключенных снижается; во второй половине 1943-го и в 1944 году оно колеблется от 200 до 400 человек (ГАРФ. Ф. 9413. Оп. 1. Д. 48. Л. 75 об., 204 об.).

Представление о послевоенном состоянии тюрьмы дают материалы нескольких проверок 1947 года. Первый раз тюрьму обследовали весной. В акте обследования от 17–18 марта указано, что тюрьма рассчитана на 465 заключенных, а содержится в ней 540 человек. Проверка указала, что заключенные распределены по камерам неравномерно. Так, в камере № 7 площадью 57,75 кв. м находятся 45 заключенных, в камере № 18 (47,5 кв. м) — 39 заключенных, в камере № 15 (59 кв. м) — 44 заключенных. «Наряду с этим в камере № 5 в 22,4 кв. м содержалось только 7 человек осужденных несовершеннолетних девочек. В камере № 11 в 24,9 кв. м — 8 человек девочек, также осужденных, а камера 3 вовсе находилась свободной».

В одном из отчетов по результатам проверки упомянуто преступление, за которое осуждены несовершеннолетние. «В камере № 11 8 заключенных девочек осужденных по указу от 26.6.40 <…> 6 дней не выдают постельное белье, простыни и наволочки, ввиду того, что заключенная Комисарова, 1932 г. рождения, осужденная к 2 мес. тюремного заключения, порвала с подушки наволочку». По указу Верховного совета от 26 июня, посвященному укреплению трудовой дисциплины, подростки получали от 4 до 6 месяцев тюрьмы за уход из ремесленных училищ и фабричных школ (ФЗО). Проверка отмечала условия жизни матерей и детей:

<…> Содержится 90 заключенных женщин беременных, которые размещены в общих камерах, причем наиболее переполненных. <…> Многие заключенные заявили о грубом обращении с ними тюремного начальства. <…> В камере 12 заявили…что врач в случае болезни не объясняет, чем болен ребенок. <… > В яслях недостаточно количество пеленок одеял и белья для детей. Вынуждены использовать личное и стирать и сушить в камерах. <…> В яслях 43 чел. детей заключенных, до 6 месяцев  19, от 6 месяцев до года — 16, свыше года — 8.

В яслях за детьми следят:

Врач специалист по детским болезням, 2 медсестры и 3 санитарки. Днем медсестра, 2 вольнонаемные санитарки и 2 заключенные, с 24 до 6 утра одна сестра и одна санитарка. За 1947 год (то есть за три месяца этого года. — Е. Н.) умерло по болезни 3 детей ясельного возраста.

Майор Прохоров, бывший начальником тюрьмы во время весенней проверки, был уволен. Видимо, за то, что, как следует из акта ревизии, разместил несовершеннолетних девочек свободнее за счет взрослых заключенных. Следующая проверка 19–20 мая, прошедшая в «присутствии и. о. начальника капитана Крайнова», записала, что в тюрьме содержатся «67 детей заключенных», и констатировала устранение допущенных Прохоровым нарушений:

<…> Недостатки устранены. Беременные переведены в отдельную камеру, в камерах игры шашки домино книги для чтения. Устранены случае неравномерного размещения. Производится своевременная и более тщательная уборка, фактов помещения несовершеннолетних в карцер не установлено <...> бумага для заявлений выдается нерегулярно.

В августе тюрьмой руководил капитан Головкин. Заключенных стало еще больше — 683. Проведенная 25—26 августа проверка отметила условия, в которых живут несовершеннолетние. В тех камерах, которые описаны в отчете, несовершеннолетних заключенных было в два с половиной — три с половиной раза больше, чем мест для сна: «В камере № 1 на 55 осужденных девочек 20 коек, в камере № 22 на 48 несовершеннолетних следственных 17 коек, в камере № 3 на 17 осужденных женщин 9 коек и в камере № 4 на 69 осужденных девочек 19 коек».

Из всех заключенных проверкой выделены 169 срочных (приговоренных судом к наказанию), подлежащих вывозу. Этот список позволяет представить тех, кто находился в это время в Новинской тюрьме: «…97 краткосрочных: 10 мальчиков и 87 девочек, 16 беременных, 8 женщин с детьми, 37 несовершеннолетних и 11 взрослых зк». В яслях осталось 22 ребенка, почти вдвое меньше, чем весной.

Новинский переулок, 1962. На заднем плане (предположительно) — арестантский корпус. Фото: PastVu.

Новинский переулок, 1962. На заднем плане (предположительно) — арестантский корпус. Фото: . 

Новинскую тюрьму закрыли временно, чтобы в ее помещениях поселить тех надзирателей Сокольнической и Таганской тюрем, которые жили в тюремных камерах по месту работы. Заключенных и работников Новинской тюрьмы перевели в Сокольническую и Таганскую. В Бутырскую перевели матерей с грудными детьми и работников яслей. Приказ МВД об этом был издан 13 октября 1947 года. Он предполагал возможность открытия тюрьмы и требовал «какое-либо капитальное переустройство помещений Новинской тюрьмы запретить; все тюремное оборудование и инвентарь сохранить» (Кокурин А., Моруков Ю. ГУЛАГ: структура и кадры // Свободная мысль. 2000. № 12. С. 102–103). В январе 1948 года она еще есть в списке московских тюрем, но в графе «заключенные» стоит прочерк (ГАРФ. Ф. 9413. Оп. 1. Д. 91. Л. 53 об.-55).

Вид из высотки на Кудринской площади. Квартал Новинской тюрьмы выделен контуром. Фото: PastVu

Вид из высотки на Кудринской площади. Квартал Новинской тюрьмы выделен контуром.
Фото: PastVu

С 1954 года тюрьмой № 3 УМВД МО называется Серпуховская тюрьма.

Евгений Натаров