Протесты
Вводная статья
Антивоенная демонстрация во дворе МГУ на Моховой
Антисталинская демонстрация 7 ноября 1927 года
Демонстрации на Пушкинской площади
Демонстрация на Трубной площади
Демонстрация у Дома дружбы
Демонстрация у ливанского посольства
Лобное место. Протесты на Красной площади
Площадь Маяковского
Протесты на Ленинских горах
Протесты у Ленинской библиотеки
Лобное место. Протесты на Красной площади

Объекты на карте:

Красная площадь

Лобное место. Протесты на Красной площади

Адрес: Москва, Красная пл.

Красная площадь не была основным местом митингов и демонстраций протеста. Очевидно, из-за близости к Кремлю проводить здесь публичные акции представлялось делом безнадежным. Однако именно здесь состоялась самая известная демонстрация — «демонстрация семерых» 25 августа 1968 года против ввода советских войск в Чехословакию.

Красная площадь

Анатолий Якобсон на демонстрации против ресталинизации. 1969. Фото: urokiistorii.ru

Анатолий Якобсон на демонстрации против ресталинизации. 1969. Фото: urokiistorii.ru

Демонстрация против ресталинизации

Первая неофициальная демонстрация на Красной площади произошла, видимо, 5 марта 1966 года. Сведения об организаторах этой демонстрации, целью которой была выступление против ресталинизации, разнятся. В одних источниках утверждается, что организатором (или одним из организаторов) был известный писатель Василий Аксенов, в других — литературный бунтарь, один из деятелей неформального литературного объединения СМОГ Владимир Батшев. По воспоминаниям участников, среди тех, кто пришел на площадь, была Юнна Мориц, которую, как и Аксенова, и Анатолия Гладилина, задержали. Задержан также был Александр Алшутов. Перед демонстрацией распространялись листовки, сделанные на гектографе, а несколько организаторов, в том числе Батшев, были арестованы на несколько дней в конце февраля — начале марта 1966 года.

25 августа 1968 года

25 августа 1968 года на Лобном месте состоялась «демонстрация семерых» против ввода войск в Чехословакию для подавления Пражской весны.

Ровно в полдень восемь человек — лингвисты Лариса Богораз и Константин Бабицкий, недавний студент и поэт Вадим Делоне, преподаватель физики Павел Литвинов, бывший студент-историк, недавно бросивший работу поездным электриком, Владимир Дремлюга, поэт Наталья Горбаневская, студентка Татьяна Баева, экскурсовод из Ленинграда Виктор Файнберг — вышли на Красную площадь, чтобы устроить на тротуаре Лобного места мирную сидячую демонстрацию протеста против ввода войск ОВД в Чехословацкую советскую социалистическую республику. Кто-то из них рисковал академической карьерой, да и вообще возможностью работать по профессии (как Бабицкий), кто-то терял возможность окончить институт (как Татьяна Баева). Для кого-то (как это было в случае Владимира Дремлюги), участие в демонстрации осложняло и без того нелегкую жизнь в чужом городе без возможности устроиться на постоянную работу или получить образование; наконец, для кого-то (как в случае Вадима Делоне) — это был отказ от вполне устроенной и комфортной жизни. Наконец, главное — каждый из них рисковал получить срок в лагере или ссылке — по меньшей мере три года.

Демонстрация 25 августа была далеко не единственной акцией протеста, однако она стала самой известной и легендарной, так же как и лозунг «За вашу и нашу свободу» (переиначенный девиз польских повстанцев и борцов за свободу), написанный на плакате Горбаневской.

Когда на площадь гонит стыд,
а не желанье славы,
в глазах миражем не стоит
величие державы,
и не томит, как сталактит
московского разлива,
разбушевавшийся синклит
родного коллектива.

Горбаневская Н. Чайная роза. М., 2006

На вопрос прокурора, почему демонстранты выбрали именно Красную площадь, Лариса Богораз ответила, что, «по традиции», все адресованное правительству нужно выражать перед Кремлем. Лобное место действительно имело важную публичную функцию. Впервые оно упоминается в 1550 году. В XVI–XVII веках Лобное место представляло собой помост из кирпича. В XVII веке имело деревянную решетку и навес на столбах. В 1786 году оно было отстроено из дикого тесаного камня. В допетровское время Лобное место было важным публичным пространством Москвы, осуществляя связь народа с носителями власти (немецкий путешественник Адам Олеарий назвал его Theatrum proclamationum): с этого места цари обращались к жителям Москвы; здесь объявлялись важнейшие царские указы, решения об избрании патриарха, войне или заключении мира; здесь останавливались крестные ходы, и с него архиерей осенял народ крестным знаменем. При этом само Лобное место никогда не было местом казни (или лишь в исключительных случаях); казни устраивались Иваном IV и Петром I на площади около него.

Конечно, была еще другая очевидная причина выбора места: на Красной площади не было движения транспорта, а Лобное место позволяло демонстрантам не смешиваться с толпой.

Как указывают в воспоминаниях участники демонстрации, им до конца не было известно, кто придет на Красную площадь и кто решится сесть на тротуар вокруг Лобного места — став из очевидца участником акции. Более того, некоторые даже почти не были друг с другом знакомы — так, например, Наталья Горбаневская почти не знала Владимира Дремлюгу. Она вспоминает:

...Точно знала, что идут Лара [Богораз], Павлик [Литвинов], Витька [Файнберг] и Костя [Бабицкий]. Но дойдут ли? За Ларисой и Павлом все время ходили «хвосты». Удастся ли им оторваться и беспрепятственно добраться до площади? Ну, если уж никто не дойдет, буду демонстрировать одна, укреплю плакаты на детской коляске и сяду у Лобного места… К счастью, оказалась не одна.

Горбаневская Н. Полдень. М., 2007

В свою очередь, Владимир Дремлюга также не знал, кто еще будет среди участников акции, хотя и ожидал, что их будет 20–30 человек.

При этом в момент демонстрации на Красной площади находились специальные «свидетели» — друзья и знакомые демонстрантов, которые позже должны были подтвердить «мирный» и «законный» характер демонстрации: Инна Корхова, Майя Русаковская. Накануне демонстрации Павел Литвинов попросил Инну Корхову стоять в стороне от Лобного места и «смотреть на все, что будет». В результате ее забрали в отделение милиции, а на суде она давала свидетельские показания. Жена Константина Бабицкого, Татьяна Великанова, попросила прийти двух своих подруг, Медведовскую и Панову; кроме того, пришел коллега Бабицкого по Институту русского языка Леонид Крысин; жена Ильи Габая — Галина Габай, с сыном Алексеем.

«За вашу и нашу свободу»

Знаменитый девиз «За нашу и вашу свободу» (в оригинале это был двусторонний военный штандарт, с надписями на русском и польском: «Во имя Бога за нашу и вашу вольность» — «W imię Boga za Naszą i Waszą Wolność»), с которым чаще всего связывают демонстрацию 25 августа, использовался польскими повстанцами во время восстания 1830–1831 годов, а потом и позже — при восстании 1863 года. Плакат с этим лозунгом (правда, наоборот: «За вашу и нашу свободу») — держали Павел Литвинов и Вадим Делоне, взяв его из рук Натальи Горбаневской непосредственно перед демонстрацией. Как позже догадался Литвинов, перестановка слов в лозунге была неслучайной:

[Только] много лет спустя я понял, как глубоко Наташа копнула. Ведь это СССР оккупировал Чехословакию, и нам в первую очередь должно быть стыдно перед ними. Освободив их, мы, может быть, и освободим себя, но это уже не их дело. Поэтому свобода маленьких беззащитных народов, раздавленных как асфальтовым катком, всем весом огромного соседа, должна быть первой.

Улицкая Л. Поэтка. Книга памяти: Натал М., 2014

Сама же Горбаневская держала небольшой чешский национальный флаг — похожие раздавали горожанам за несколько дней до этого, для встречи чехословацкого президента Людовика Свободы. Флажок и плакат «За вашу и нашу свободу» были спрятаны в детской коляске. Владимир Дремлюга держал двусторонний лозунг «Свободу Дубчеку!», с другой — «Долой оккупантов!», который он сделал из простыни накануне; Лариса Богораз — плакат «Руки прочь от ЧССР!», которые она принесла на Красную площадь завернутым в газету; Константин Бабицкий — надпись по-чешски «At' zije svobodne a nezavisle Ceskoslovensko!» («Да здравствует свободная и независимая Чехословакия»).

Плакат демонстрантов на чешском («Да здравствует свободная и независимая Чехословакия»). Фото: ustrcr.cz

Демонстрация

25 августа 1968 года в Москве было солнечным и жарким воскресным днем. С утра прошел небольшой дождь, температура — примерно 25–27 градусов. В городе проходил День шахтера — в Сокольниках и на ВДНХ проводились различные мероприятия, выступления ученых и показ фильмов; в парке Горького заканчивался XI Московский день кино, а в Зеленом театре выступали актеры фильма «Доживем до понедельника». На стадионе «Динамо» должен был состояться финал женского чемпионата по волейболу, победителем которого станет московское ЦСКА. По Красной площади гуляли туристы, отпускные солдаты, экскурсии, у мавзолея выстроилась длинная очередь. Как вспоминает Наталья Горбаневская, из-за этой очереди был перекрыт проход между Историческим музеем и Александровским садом; когда она обошла музей и вышла к Лобному месту со стороны ГУМа, то увидела «просторную, почти пустынную [площадь], с одиноко белеющим Лобным местом». Вместе с ней был ее сын Иосиф, которому только исполнилось три месяца — он лежал в коляске, которая во время акции стояла рядом с Горбаневской. Горбаневская взяла маленького сына с собой, поскольку его не с кем было оставить. В коляске были спрятаны два плаката и чехословацкий флажок. Одними из первых на площадь прибыли Владимир Дремлюга (он вышел из дома еще ранним утром, чтобы оторваться от возможной слежки) и Лариса Богораз. Со стороны Спасских ворот появились остальные участники демонстрации. Как вспоминает Татьяна Баева, когда подошел Делоне, шумный и веселый разговор затих. Делоне только недавно получил условный срок за январскую демонстрацию, и остальные безуспешно пытались отговорить его от участия. Виктор Исаакович Файнберг (р. 1931), филолог из Ленинграда, который на тот момент работал во дворце-музее в Павловске, был единственным из участников демонстрации, кто не проживал в Москве. Он узнал о вторжении советских войск в Чехословакию в электричке по пути на работу и сразу принял решение поехать в Москву и выйти на демонстрацию. Он приехал из Ленинграда 22 августа и остановился на квартире диссидента Виктора Красина, который был в отъезде. Как вспоминает Горбаневская, Файнберг хотел пойти к Петру Григоренко (которого в те дни не было в Москве), чтобы вместе с ним устроить демонстрацию, однако когда узнал от нее о готовящемся мирном протесте на Красной площади, решил присоединиться к нему. Выйдя из дома утром 25-го, он заметил за собой слежку, но сумел оторваться, зайдя в один подъезд ГУМа и выйдя из другого.

Другая, восьмая участница демонстрации, — Татьяна Александровна Баева (р. 1947), которой на тот момент был всего двадцать один год. Позже на следствии она заявила, что на демонстрации оказалась случайно (остальные участники уговорили ее сказать так; этому способствовало то, что у нее не было плаката) и в результате была освобождена. Составляя сборник «Полдень», Горбаневская старательно не упоминала об ее участии. И только в последний момент, по инициативе самой Баевой, в «Полдень» был включен ее рассказ об участии в демонстрации. Тем не менее демонстрация стала известна как «демонстрация семерых». В дальнейшем Татьяна Баева была отчислена из Историко-архивного института. В августе 1969 года она подписала заявление в 1-ю годовщину вторжения в ЧССР. В 1992 году эмигрировала в США. Вот что она пишет в «Полдне»:

24-е, вечер. Я знаю, что пойду, решила сразу. Почему? Понимание и возмущение, основанное на понимании, пришли позже. Я понимала интуитивно, что совершено насилие, что моя страна вновь становится жандармом Европы. И еще я понимала — идут мои друзья. Я пошла с друзьями.

Горбаневская Н. Полдень. М., 2007

Демонстранты сели полукругом на край тротуара Лобного места, лицом к Историческому музею и Кремлю, в следующем порядке (слева направо): Дремлюга, Делоне, Литвинов, Богораз, Горбаневская (с коляской), Бабицкий, Файнберг (где-то среди них сидела Татьяна Баева). Демонстрация началась ровно в 12:00, с боем часов на Спасской башне, когда разводился караул перед мавзолеем — «не на первом, и не на роковом последнем ударе, а на каком-то случайном из двенадцати ударов». Все вскинули руки с плакатами вверх, оставшись сидеть. Первые несколько минут публика реагировала скорее недоуменно. После неожиданного свистка 6–7 человек с криками «Это всё жиды!», «Они продались за доллары!» и «Бей антисоветчиков!» бегут с разных сторон к демонстрантам — как позже оказалось, это были сотрудники КГБ, милиции, а также военнослужащие одной из воинских частей в штатском, которые дежурили на площади. Почти сразу же они выхватывают и рвут плакаты, а затем начинают бить некоторых из демонстрантов. Виктору Файнбергу наносят не менее шести ударов по голове и кастетом выбивают четыре зуба. Подбежавший мужчина и женщина бьют Литвинова сумкой: Дремлюга вспоминает, что в какой-то момент из нее выпадает пистолет. Демонстранты сознательно не оказывали никакого сопротивления, чтобы не было поводов обвинить их в нарушении общественного порядка. Когда Файнберг хотел ответить на удары в лицо, Бабицкий удержал его. Литвинов рассказал на допросе:

Сразу, как только мы сели, к нам бросилась группа людей. Они бежали быстро, с разных сторон. Подбежав, они вырвали плакаты. Первыми ко мне подбежали мужчина с портфелем и женщина с сумкой. Мужчина портфелем нанес мне несколько ударов, в том числе по голове. Раздался треск, и, оглянувшись, слева от себя я увидел окровавленное лицо Файнберга — у него были выбиты зубы. На нас бросились сначала 5 или 6 человек, потом их стало больше. Женщина с сумкой кричала все время в сторону, явно собирая толпу. Эти люди кричали: «Хулиганы, тунеядцы, антисоветчики!». Остальная толпа недоумевала. Некоторые граждане задавали вопросы. Практически они не могли понять, в чем дело: они не успели увидеть содержание плакатов.

Неизвестно, знали ли власти о готовящейся демонстрации. Горбаневская склоняется к тому, что скорее нет.

Вокруг собралась большая толпа граждан, которые возмущались (а кто-то робко поддерживал, либо держал себя нейтрально) их поведением, до 100 человек. В течение 15 минут, пока сотрудники органов созванивались и выясняли, что делать, демонстранты до последнего момента оставались сидеть на тротуаре. Поднять их и посадить в машины удалось только силой. Никто из них не оказывал сопротивления.

Судя по всему, находившиеся на площади сотрудники КГБ и МООП (Министерство охраны общественного порядка — так называлось МВД СССР с 1966 по конец 1968 года), переодетые в штатское, не были готовы к ситуации. Поэтому им пришлось ловить редкие машины, проезжавшие мимо. Демонстрантов увезли в нескольких таких машинах. В тот же день капитан мотомехполка милиции Стребков, который вместе с сержантом Кузнецовым нес службу на Красной площади, написал в своем рапорте, что около 12 часов им позвонили и приказали подъехать к Лобному месту, «где группа лиц учинила хулиганство». Стребков забрал Константина Бабицкого. В другую машину бросили Владимира Дремлюгу, Виктора Файнберга и Ларису Богораз. Как вспоминает Файнберг, Богораз кричала: «Наших отцов арестовывали, сажали в ежовщину, а ваших — расстреливали! Так же и с вами будет!». Последней увезли Горбаневскую и, в отдельной машине, ее сына с коляской.

Интервью с Виктором Файнбергом, Институт изучения тоталитарных режимов. 2008.

Почти все, кто бил ребят и отнимал плакаты, на короткое время исчезли. Стоящие вокруг больше молчали, иногда подавали неприязненные или недоуменные реплики. Два-три оратора, оставшиеся от той же компании, произносили пылкие филиппики, основанные на двух тезисах: «мы их освобождали» и «мы их кормим»; «их» — это чехов и словаков. Подходили новые любопытные, спрашивали: — «Что здесь?» — «Это сидячая демонстрация в знак протеста против оккупации Чехословакии», — объясняли мы. — «Какой оккупации?» — искренне удивлялись некоторые. Все те же 2–3 оратора опять кричали: «Мы их освобождали, 200 тысяч солдат погибло, а они контрреволюцию устраивают». Или же: «Мы их спасаем от Западной Германии». Или еще лучше: «Что же мы, должны отдать Чехословакию американцам?». И — весь набор великодержавных аргументов, вплоть до ссылки на то, что «они сами попросили ввести войска».
За этими ораторами трудно было слышать, кто из ребят что говорил; помню, кто-то объяснял, что «письмо группы членов ЦК КПЧ» с просьбой о вводе войск — фальшивка, недаром оно никем не подписано. Я на слова «Как вам не стыдно!» сказала: «Да, мне стыдно — мне стыдно, что наши танки в Праге».
Через несколько минут подошла первая машина. После мне рассказывали люди, бывшие на площади, как растерянно метались в поисках машин те, кто отнял у нас лозунги. Найти машину в летнее воскресенье на Красной площади, по которой нет проезда, трудно, даже учитывая право работников КГБ останавливать любую служебную машину. Постепенно они ловили редкие машины, выезжавшие с улицы Куйбышева в сторону Москворецкого моста, и подгоняли их к Лобному месту.
Ребят поднимали и уносили в машины. За толпой мне не было видно, как их сажали, кто с кем вместе ехал. Последним взяли Бабицкого, он сидел позади коляски, и ему достался упрек из толпы: «Ребенком прикрываетесь!». Я осталась одна.
Малыш проснулся от шума, но лежал тихо. Я переодела его, мне помогла незнакомая женщина, стоявшая рядом. Толпа стояла плотно, проталкивались не видевшие начала, спрашивали в чем дело. Я объясняла, что это демонстрация против вторжения в Чехословакию. «Моих товарищей увезли, у меня сломали чехословацкий флажок», — я приподнимала обломочек древка. «Они что, чехи?» — спрашивал один другого в толпе. «Ну, и ехали бы к себе в Чехословакию, там бы демонстрировали». (Говорят, вечером того же дня в Москве рассказывали, что на Красной площади «демонстрировала чешка с ребенком».)
В ответ на проповедь одного из оставшихся на месте присяжных ораторов я сказала, что свобода демонстраций гарантирована Конституцией. «А что? — протянул кто-то в стороне. — Это она правильно говорит. Нет, я не знаю, что тут сначала было, но это она правильно говорит». Толпа молчит и ждет, что будет. Я тоже жду.
— Девушка, уходите, — упорно твердил кто-то. Я оставалась на месте. Я подумала: если вдруг меня решили не забирать, я останусь тут до часа дня и потом уйду.
Но вот раздалось требование дать проход, и впереди подъезжающей «Волги» через толпу двинулись мужчина и та самая женщина, что била Павла сумкой, а после, стоя в толпе, ругала (и, вероятно, запоминала) тех, кто выражал нам сочувствие. «Ну, что собрались? Не видите: больной человек…» — говорил мужчина. Меня подняли на руки — женщины рядом со мной едва успели подать мне на руки малыша, — сунули в машину — я встретилась взглядом с расширенными от ужаса глазами рыжего француза, стоявшего совсем близко, и подумала: «Вот последнее, что я запомню с воли», — и мужчина, указывая все на ту же женщину, плотную, крепкую, сказал: «Садитесь — вы будете свидетелем». — «Возьмите еще свидетеля», — воскликнула я, указывая на ближайших в толпе. «Хватит», — сказал он, и «свидетельница», которая, кстати, нигде потом в качестве свидетеля не фигурировала, уселась рядом со мной. Я кинулась к окну, открутила его и крикнула: «Да здравствует свободная Чехословакия!». Посреди фразы «свидетельница» с размаху ударила меня по губам. Мужчина сел рядом с шофером: «В 50-е отделение милиции». Я снова открыла окно и попыталась крикнуть: «Меня везут в 50-е отделение милиции», но она опять дала мне по губам. Это было и оскорбительно, и больно.
— Как вы смеете меня бить! — вскрикивала я оба раза. И оба раза она, оскалившись, отвечала:
— А кто вас бил? Вас никто не бил.
<…>
Среди толпы, окруженные первыми подбежавшими, сидят несколько обычно одетых людей лет по 30–40. Две женщины — молодая в очках и постарше, с проседью. В детской коляске спит младенец нескольких месяцев на вид.
Любопытные не понимают, в чем дело, так как решительно ничего скандального заметить не могут, кроме того, что у одного из сидящих в кровь разбиты губы. Некоторые делают предположения: «Это, наверно, чехи», «Ну и сидели бы у себя», «Сюда-то чего пришли», «А если не чехи, то в милицию их и все». Но общий тон сразу же становится более определенным. Из окружающей толпы через некоторые промежутки времени раздаются четко произносимые фразы: «Антисоветчики», «В милицию их», «Давить их надо», «Жидовские морды», «Проститутка, нарожала детей, теперь на Красную площадь пришла» (видимо, в адрес женщины с коляской).
Сидящие либо молча глядят на окружающие их лица, либо пытаются объяснить любопытным, что они здесь протестуют против агрессии СССР в Чехословакии. Их негромкие, не совсем отчетливые даже для близстоящих слова покрываются криками: «Сволочи», «Какая агрессия? Все знают, зачем мы туда пришли». Женщине, которая пробует вступиться за сидящих, кричат: «А ее тоже надо арестовать».

Горбаневская Н. Полдень. М., 2007

РЕАКЦИЯ

«…Не ругайте нас, как все нас сейчас ругают. Каждый из нас сам по себе так решил, потому что невозможно стало жить и дышать…»

Записка Ларисы Богораз Дине Каминской, 25 августа 1968 года

О готовящейся демонстрации знали несколько десятков человек (информация передавалась по личным каналам — каждый сообщал тому, кому доверял), однако отношение к идее выйти на площадь в знак протеста против ввода войск в Чехословакию в «диссидентских» кругах было скорее скептическим. Большинство считало, что участвовать в демонстрации, за которую, почти наверняка, дадут по три года лагерей, было бы неразумным и нецелесообразным актом «самосажания». Еще больший скептицизм выражали в отношении тех, кто были ключевыми деятелями правозащитного движения: Лариса Богораз к тому времени стала центром всей московской правозащитной деятельности, Павел Литвинов готовил документальный сборник о «процессе четырех», а Наталья Горбаневская отвечала за выпуск «Хроники текущих событий». В этом смысле их выступление и последующий неминуемый арест оценивалась, помимо всего прочего, как потеря. Поэтому неудивительно, что большинство друзей и знакомых отговаривали их от участия. Первая реакция были также довольно пессимистичной.

Первая заметка о демонстрации, газета Rude pravo, 26 августа 1968. Источник: ustrcr.cz

Тот смысл демонстрации 25 августа 1968 года, согласно которому она рассматривалась как индивидуальный, не политический, а скорее нравственный поступок, и который позже закрепился за ней сначала среди московских диссидентов, потом в общественном мнении, а позже и в историографии, был впервые озвучен в письме Анатолия Якобсона.

Анатолий Якобсон. О демонстрации 25 августа 1968 года

25 августа 1968 года семь человек: Константин Бабицкий, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов, Виктор Файнберг — вышли на Красную площадь, к Лобному месту, и развернули лозунги: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия» (на чешском языке), «Позор оккупантам», «Руки прочь от ЧССР», «За вашу и нашу свободу».
Охранники в штатском с грязными погромными выкриками бросились на демонстрантов, некоторых избили и всех затолкали в машину. Затем — Лефортовская тюрьма, следствие, и скоро демонстранты предстанут перед судом по обвинению в «групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок», за исключением Горбаневской и Файнберга, которых властям угодно считать невменяемыми.
О демонстрации узнали все, кто хочет знать правду в нашей стране; узнал народ Чехословакии; узнало все человечество. Если Герцен сто лет назад, выступив из Лондона в защиту польской свободы и против ее великодержавных душителей, один спас честь русской демократии, то семеро демонстрантов безусловно спасли честь советского народа. Значение демонстрации 25 августа невозможно переоценить.
Однако многие люди, гуманно и прогрессивно мыслящие, признавая демонстрацию отважным и благородным делом, полагают одновременно, что это был акт отчаяния, что выступление, которое неминуемо ведет к немедленному аресту участников и к расправе над ними, неразумно, нецелесообразно. Появилось и слово «самосажание» — на манер «самосожжения».
Я думаю, что если бы даже демонстранты не успели развернуть свои лозунги и никто бы не узнал об их выступлении, — то и в этом случае демонстрация имела бы смысл и оправдание. К выступлениям такого рода нельзя подходить с мерками обычной политики, где каждое действие должно приносить непосредственный, материально измеримый результат, вещественную пользу. Демонстрация 25 августа — явление не политической борьбы (для нее, кстати сказать, нет условий), а явление борьбы нравственной. Сколько-нибудь отдаленных последствий такого движения учесть невозможно. Исходите из того, что правда нужна ради правды, а не для чего-либо еще; что достоинство человека не позволяет ему мириться со злом, если даже он бессилен это зло предотвратить.
Лев Толстой писал: «…Рассуждения о том, что может произойти вообще для мира от такого или иного нашего поступка, не могут служить руководством наших поступков и нашей деятельности. Человеку дано другое руководство, и руководство несомненное — руководство его совести, следуя которому, он несомненно знает, что делает то, что должен». Отсюда — нравственный принцип и руководство к действию «не могу молчать».
Это не значит, что все сочувствующие демонстрантам должны выйти на площадь вслед за ними; не значит, что для демонстрации каждый момент хорош. Но это значит, что каждый единомышленник героев 25 августа должен, руководствуясь собственным разумом, выбирать момент и форму протеста. Общих рецептов нет. Общепонятно лишь одно: «благоразумное молчание» может обернуться безумием — реставрацией сталинизма.
После суда над Синявским и Даниэлем, с 1966 года, ни один акт произвола и насилия властей не прошел без публичного протеста, без отповеди. Это — драгоценная традиция, начало самоосвобождения людей от унизительного страха, от причастности к злу.
Вспомним слова Герцена: «Я нигде не вижу свободных людей и я кричу — стой! — начнем с того, чтобы освободить себя».

18 сентября 1968 года

В тот же день сообщение о задержании «по крайней мере» четырех человек в связи с демонстрацией против советского вторжения в Чехословакию появилось в передаче новостей Би-Би-Си. «Первое сообщение о демонстрации появилось в официальной газете Коммунистической партии Чехословакии Rudé právo 26 августа. В нем сообщалось об аресте «четырех студентов» в связи с протестом против вторжения в Чехословакию. 28 августа Наталья Горбаневская, убедившись, что остальных демонстрантов не собираются отпускать, отправила адресованное западным СМИ письмо (Rudé právo, L’Humanité, Times, The Washington Post, Neue Zürcher Zeitung и другим), в котором были изложены подробности демонстрации. Позже письмо оказалось в Чехословакии, где распространялось в самиздате. В третьем выпуске «Хроники текущих событий» содержалось короткое упоминание о «наиболее решительном выступлении против агрессии в Чехословакии» и приводилось открытое письмо Горбаневской от 28 августа.

В конце октября участники акции на Станции юных туристов в Градец-Кралове посадили на берегу реки семь берез «в память о неизвестных русских друзьях, которые 25 августа 1968 года на Красной площади с невероятной смелостью протестовали против нападения на Чехословакию». Демонстрация на Красной площади оказало значительное влияние на чехословацких диссидентов. Даже через двадцать лет, в 1988 году, крупнейшее правозащитное движение в стране «Хартия 77» выпустило документ «Выражение настоящей дружбы» в память о событии.

Открытое письмо Натальи Горбаневской 28 августа 1968 г. Фото: архив общества «Мемориал»

Открытое письмо Натальи Горбаневской 28 августа 1968 г. Фото: архив общества «Мемориал»

Антисталинская демонстрация 21 декабря 1969 года

Антисталинская демонстрация 21 декабря 1969 года проходила между Лобным местом и храмом Василия Блаженного.

21 декабря 69 г. (90 лет со дня рождения Сталина) на Красную площадь вышла группа людей, известных своим непримиримым отношением к сталинизму; среди них были Зинаида Михайловна Григоренко, Петр Якир, Анатолий Якобсон и другие. Цель выхода: заклеймить сталинистов, которые, по слухам, собирались в этот день явиться на Красную площадь, чтобы выразить свою любовь к убийце миллионов. (Действительно, некое подобие демонстрации сталинистов, по некоторым сведениям, имело место: они в общем потоке людей прошли к мавзолею Ленина, затем свернули к Кремлевской стене и положили на могилу Сталина хвалебные некрологи и цветы; эта полускрытая демонстрация была мало кем замечена, кроме охранников.)
Один из бывших на Красной площади антисталинистов рассказывает:
«Еще по дороге на Красную площадь мы были предупреждены сотрудниками КГБ, следящими за каждым нашим шагом: „Только без транспарантов“. Мы вышли на Красную площадь со стороны Исторического музея. Площадь со всех сторон была ограждена передвижными металлическими барьерами и оцеплена войсками и милицией. Оставлен был узкий проход для очереди, направляющейся к мавзолею.
Вокруг оцепления кишели охранники в штатском. К нам обратился полковник МВД: „Уходите, вам нечего тут делать, вам не удастся осуществить ваши замыслы“ (Стр. 326) . Мы обогнули ГУМ и подошли вплотную к оцеплению со стороны Лобного места. Стояли, окруженные кольцом кагебистов. Убедившись, что в такой обстановке никакое действие, не предусмотренное властями, немыслимо, и значит, невозможно открытое выступление сталинистов, мы решили уйти. В это время один из наших товарищей бросил на мостовую портрет Сталина, перечеркнутый крест-накрест черной краской (этот портрет было решено поднять над головой в знак протеста, если бы, как ожидалось, на Красную площадь вышли сталинисты с изображением своего кумира). Брошенный портрет оказался под ногами А. Якобсона. Якобсон был мгновенно схвачен агентами КГБ, посажен в автомобиль (машины стояли наготове) и увезен».
Якобсон был доставлен в 47 о/м, откуда его выпустили, продержав 6 часов, после обыска и беседы со следователем-майором. На следующий день Якобсон был взят на дому агентом угрозыска и привезен в 80 о/м, где ему предложили подписать неизвестно когда составленный фантастический протокол, приписывающий Якобсону не совершенные им действия. Якобсон «протокола» не подписал. Его обыскали и отправили в 6-е о/м, где, обыскав снова, поместили на ночь в КПЗ.
23 декабря Якобсон был судим «за мелкое хулиганство» нарсудом Ленинского района и оштрафован по обвинению в нарушении общественного порядка.

Попытка демонстрации на Красной площади в связи с юбилеем И. Сталина // Хроника текущих событий. Вып. 11

Демонстрации немецких отказников

С конца 1970-х годов Красная площадь стала местом демонстраций участников немецкого эмиграционного движения.

В июне 1979 прошла демонстрация 18 немцев из Киргизии. Демонстранты держали плакат «Просим свободного выезда к своим родственникам в ФРГ!». Участники акции были задержаны и осуждены на 10–15 суток. Среди задержанных — Николай Александрович Репп (р. 1930), который вскоре после возвращения в Фрунзе был арестован и обвинен в «злостном хулиганстве».

Самая значительная акция состоялась 31 марта 1980 года. В 16 часов на Красную площадь в разных местах вышло сразу несколько групп отказников. В одну группу входили отказники из Кабардино-Балкарии (Рейнгольд Цизак, Маргарита Дегнер, Андрей Эрих, Петер Хоннекер). У них были плакаты «Требуем выезда на Родину в ФРГ». Вторая группа состояла из жителей Волгоградской области — Виктора и Лидии Эбель, Альбины и Готфрида Фрицлера, которые вышли с плакатами «СОС — спасите наши души!». Обе группы были задержаны и отвезены в «отделение охраны Красной площади».

Кроме того, в 11 часов в районе Красной площади была задержана еще одна группа отказников (Бруно Бирк, Ирина Редер, Елизавета Циммерман, Иван Шааб), которых предупредили, чтобы они не участвовали в демонстрации. В середине дня они были еще раз задержаны — в здании ГУМа.

Четвертая группа была задержана у здания ОВИРа (Хлынов переулок) около 12 часов. Александра Ангальда, Рудольфа Каписа, Артура Эберта и Рудольфа Якоба также привезли в «отделение охраны Красной площади».

Всех задержанных перевезли в вытрезвитель, где они пробыли сутки (без пищи), потом в спецприемники, потом их в сопровождении конвоя депортировали по месту жительства.

Горбаневская Н. Полдень. М., 2007
Хроника текущих событий, выпуск 54
Бюллетень «В» № 63. С. 21–22 (Архив Международного Мемориала. Ф.154)