21 августа 1968 года, в день ввода войск Организации Варшавского договора в Чехословакию, в народном суде Тимирязевского района города Москвы проходил суд над Анатолием Марченко, формально — за «нарушение паспортных правил», фактически же — за книгу «Мои показания» о послесталинских политических лагерях, которая уже год распространялась в самиздате. Был и другой повод — 22 июля Марченко отправил в чехословацкие газеты письмо, в котором выражал солидарность с «Пражской весной» и протестовал против давления советского руководства и прессы на демократизацию в Чехословакии. Как и во время других политических процессов, вокруг здания суда собралась большая группа друзей, знакомых и просто сочувствующих, не имевших шансов попасть в зал суда. Среди них были Лариса Богораз, Константин Бабицкий, Вадим Делоне, Павел Литвинов и Владимир Дремлюга. Здесь же они узнали о вторжении, и здесь же, как вспоминают участники демонстрации, было принято решение выйти на Красную площадь в воскресенье. Натальи Горбаневской в тот день с ними не было — она находилась дома с ребенком. О месте и времени демонстрации ей позже сообщила Богораз, с которой они встретились через несколько дней на квартире Александра Гинзбурга. Богораз вспоминает:

На этот же день, на 21-е, был уже назначен суд над Анатолием, как водится, в каком-то зачуханном здании. Как стало обычным, во дворе суда собралась небольшая толпа «своих» — человек сорок — пятьдесят, приблизительно столько же охранителей порядка. Нас внутрь, конечно, не впускают («впустим на оглашение приговора»), но и не разгоняют. Все же несколько человек впустили, а остальные ждут этого самого приговора и не расходятся, что, видимо, и было сверхзадачей стражей порядка в этот день. Толино дело ерундовое — «о нарушении паспортного режима»; там и слушать-то нечего, но процесс тянется и тянется, уже и вечер. Весь этот день я просидела в зале радом с Комой (Вячеславом Всеволодовичем Ивановым), нас обоих впустили, и где-то уже в шестом-седьмом часу Кома говорит мне: «Лара, простите, ради Бога, я должен уйти. У меня сегодня день рождения, гости, наверное, уже собрались, ждут меня…». Когда суд, наконец-то, закончился, несколько человек ушли вместе и отправились домой к Петру Якиру. Там-то и происходил «преступный сговор». Где (на Красной площади — там практически нет дорожного движения, лишнего нам не припишут; но все-таки приписали «нарушение движения транспорта»), когда (25-го, в воскресенье — выходной, люди гуляют, кто-никто все же что-то увидит и, может, задумается), в котором часу (в полдень — из тех же соображений, а также чтобы лежебоки из нас не проспали, а рассеянные не перепутали час. Все практические соображения исходили опять же от Наташи — у нее слово, как всегда, не расходилось с действием. Ни о каких других конкретных деталях, кажется, не договаривались — кто, какие тексты плакатов, пусть придет, кто сам захочет (ведь ни от кого из собравшихся у Якира наш план не секрет; правда, тут же сам собой определился будущий состав демонстрации; кто хочет, может присоединиться, кто не хочет, волен передумать; впрочем, появление на площади Делоне, Баевой, отчасти и Файнберга было для меня полной неожиданностью). Договорились только о том, чтобы не оказывать милиции никакого сопротивления — тоже для того, чтобы избежать лишнего пункта в обвинении. Я вызвалась сообщить о демонстрации знакомым мне иностранным корреспондентам, конечно, была ставка на публичность. Не для того, чтобы имена наши узнали (мы и сами наперед всех не знали), а для того, чтобы стал известен сам факт протеста в СССР. Особенно чтобы это стало известно в Чехословакии.

Богораз Л. Сны памяти. М., 2009

Анатолий Марченко (1938–1986), писатель и правозащитный деятель, больше всего известен книгой «Мои показания» (1967, первое издание в Париже — 1969). «Мои показания» была первой книгой о политических лагерях эпохи «оттепели»; кроме того, она появилась — и в самиздате, и в печати — раньше самой известной книги о сталинских лагерях: «Архипелага Гулага» Александра Солженицына, законченного только в 1968 и опубликованного в 1970-е годы. Далекий от диссидентских и интеллигентских кругов столицы, Марченко оказался за решеткой уже в возрасте двадцати лет. В 1958 году он был приговорен к двум годам заключения за драку, в которой не принимал участия; бежал в следующем году, скрывался, однако был задержан при попытке перейти советско-иранскую границу; приговорен к шести годам лагерей по статье за измену родине. Выйдя на свободу в 1966 году, написал «Мои показания». С этого времени продолжалась постоянная слежка и провокации. Характерен один эпизод, который Марченко описывает в книге «Живи как все»:

Итак, мы выходим из подъезда. Сейчас же агенты оживились, произвели какие-то перегруппировки, рассеялись кто куда, «Волга» зафырчала мотором. Мы переходим на противоположную сторону к стоянке такси. Идем медленно: Ю. П. сильно хромает. За нами следуют несколько типов, дежуривших у подъезда. Один из них, в меховой шапке, забегает вперед, и вот мы видим, как он выглядывает из витрины булочной. Лариса [Богораз] вошла в стеклянную будку телефона-автомата, он мигом очутился в соседней будке и подглядывает, какой номер она набирает. Не позвонив, она вышла и присоединилась к нам — «меховая шапка» тоже выскочил, бросил трубку, выражение лица у него какое-то паническое, заполошное, как будто он плохо вызубрил урок и боится получить двойку.
Ю. П. бормочет:
— Какая наглость!
Снимает кинокамеру с плеча и на ходу ловит в объектив преследователей. Их внимание обращено на идущих впереди — Ю. П. немного отстал, — и они не сразу замечают съемку, а когда замечают, стараются отвернуть лица, даже закрываются руками.
Когда мы подошли к стоянке, «наша» «Волга» была уже там — успела развернуться. Около нее стоит крытый «газик», которого я до этого не видел. Обе машины — с выдвинутыми антеннами.
Мы решили не разъезжаться в разные стороны, а ехать всем вместе до Белорусского вокзала. Нам пришлось занять два такси: в одном Н. П., ее брат, Саня и я, в другом Лариса, подруга Н. П., Ира с приятелем. Тотчас же агенты попрыгали в свои две машины, и вся колонна двинулась почти разом. Впереди шла их «Волга», потом друг за другом наши такси, замыкающим — «газик». Нам было видно, как в их машинах пассажиры суетятся, вертятся, оборачиваются на нас, переговариваются друг с другом по радио. Иногда их машины менялись местами: первая замедляла ход и пропускала нас, а последняя в это время увеличивала скорость, обходила нас сбоку и занимала место в голове колонны. В эти моменты мы могли видеть этих типов, что называется, нос к носу. Наши таксисты, конечно, обнаружили преследование, и, как это часто бывает с шоферами в подобной ситуации, их охватил азарт. Они пытались обогнать идущую впереди машину, но это не удавалось (впоследствии я видел не раз такую же реакцию шоферов на погоню: не пытаясь узнать, кто гонится, зачем и почему, они прибавляли газу, делали резкие повороты, неожиданно меняли маршрут и т. п.).
Все это время Ю. П. снимал гонки на кинопленку.
Наша машина подъехала к вокзалу и затормозила недалеко от метро. Сразу же остановилась и черная «Волга», агенты высыпали из нее и заняли позиции вокруг нас. Приметная «меховая шапка» топчется перед входом в вокзал, курит, не спуская с нас глаз. Тут как раз прибыла вторая наша машина, а за ней «газик».
Пока мы расплачиваемся с таксистами, Саня подходит вплотную к «меховой шапке».
— Разрешите прикурить?
Тот испуганно шарахается, шипит:
— Иди, иди, иди отсюда!
И все-таки странно: буквально наступают на пятки, а брать не берут. Зачем же ходят следом?
Лариса, Саня и я быстро, почти бегом идем к метро (остальные наши поотстали), я опускаю пятак, мигом проскакиваю через контрольный автомат и бегу вниз по эскалатору. Агенты кидаются за мной, не успев опустить пятаки (может, не приготовили?), автоматы срабатывают и перекрывают проход. Тогда агенты, недолго думая, перепрыгивают через преграду и, расталкивая пассажиров, мчатся вниз. За ними, возмущенные такой наглостью, бегут контролеры метро, вслед им свистит милиционер. Я наблюдаю это картину снизу: стою и жду друзей. Спрашивается, зачем бежал, куда? И сам не знаю. Тот же азарт ухода от погони охватил и меня.
Лариса, Саня и агенты оказываются рядом со мной все одновременно. Лариса и Саня с двух сторон крепко берут меня под руки — чтоб не вырвали. А сзади в самое ухо противный голос бормочет: «Куда бежишь, куда бежишь?»
К ним подбегают запыхавшиеся работники метро, а за ними следом милиционер. Этим до нас нет дела, они тянут нарушителей за рукава, требуют подняться наверх, в комнату милиции. А нарушители твердят какие-то смутные слова, что, мол, без нас они ни шагу, что мы все вместе. Тогда милиционер приглашает и нас:
— Граждане, пройдемте, там разберемся.
Некуда деваться, приходится подчиниться службе порядка. В комнату милиции набивается полно народу: четверо агентов — это «нарушители», нас восемь человек — «свидетелей», несколько служащих метро и милицейских. Мы видим, как «меховая шапка» в стороне что-то шепчет милиционеру, тот шепотом докладывает начальству — офицеру милиции, показывая глазами на нас. Офицер кивает. После этого «меховая шапка» и милиционер куда-то смылись, а офицер начал довольно вялые и бестолковые расспросы, что да как. Видно, что происшествие его уже ничуть не интересует, он просто тянет время, занимая нас «делом». Явно ждет чего-то или кого-то.
Так оно и есть. В комнату входят двое в штатском, в шляпах: один маленький, круглый, другой высокий, сухощавый. Офицер вскакивает, уступает свое место маленькому, и тот располагается по-хозяйски: сразу видно, начальство.
— Что произошло? — спрашивает маленький.
— Вот они, — женщина-контролер показывает на агентов, — нахально проскочили…
— Ладно, ладно, вы идите на свой пост, товарищ старшина в курсе? Он доложит. Вы идите, идите…
Офицер ловко выпроваживает ее из комнаты.
Тогда маленький обращается сразу к нам:
— В связи с происшествием — предъявите документы.
Мы понимаем, что у них какой-то свой план и что спорить бесполезно; но начинаем базарить: какие-то типы нас преследуют, нарушили порядок в метро, а нас из-за них здесь держат, да еще и документы требуют. Пусть они предъявят свои!
— Пожалуйста, можем начать с них. Давайте ваши документы, — протягивает он руку к агентам.
Те поочередно подают ему — не паспорта, а какие-то служебные удостоверения. Он просматривает и зачитывает вслух:
— Мастер завода… Работник склада…. слесарь… Ну вот, мы это все запишем.
— Запишите еще, что эти мастера и слесари гонялись за нами по всей Москве.
— Я не гонялся, — говорит «меховая шапка». — Я ехал по делу и случайно влип в эту историю.
— Случайно! В одной машине вот с этими случайно ехали вслед за нами от дома, случайно все вместе побежали за мной в метро, окружили там меня тоже случайно? И через барьер на эскалатор без пятаков тоже прыгали случайно?
— Почему вы так думаете, что он за вами ехал? — останавливает маленький. — Кто вы, собственно?
— А вы кто? Мы вас не знаем, и вы без формы.
— Мы оба, и я и вот этот товарищ, — он показывает на своего молчаливого сухопарого напарника, — мы из угрозыска. Моя фамилия Медведев. Мы разыскиваем одного человека, некоего Марченко. Может, он среди вас. Предъявите документы.
У Ю. П. не оказалось никаких документов, только бесплатный проездной билет (с фотокарточкой) на городской транспорт — привилегия депутата райсовета. Медведев бегло просматривает паспорта — кроме моего. Немного дольше вертит в руках депутатский «мандат» Ю. П. Записывает фамилии моих друзей на клочке бумаги — и принимается за изучение моего паспорта.
Тем временем высокий, пошептавшись с одним из агентов, обращается к Ю. П.
— Товарищ, откройте кинокамеру и засветите пленку.
— Почему? — спрашивает Ю. П.
Мы тоже ввязываемся в спор. Высокий настаивает. Медведев, держа в руке мой паспорт, переговаривается с «меховой шапкой». Потом он вмешивается в разговор о кинокамере:
— Вы делали съемки на улицах Москвы и в метро…
— А это не запрещено. Около секретных объектов мы и близко не были.
— Засветите пленку, просим вас, — опять разговор с нами ведет один Медведев, а высокий отошел в сторону.
— Я не стану этого делать, — упирается Ю. П. — Объясните, в чем дело, почему вам не нравится кинокамера?
— Вы должны засветить…
— Вы меня засняли, — влезает «меховая шапка», — а я, может, не хочу. Это нельзя.
— А выслеживать нас можно? Я этого тоже не хочу.
Медведев пытается перевести все в шутку:
— Поверьте, не каждому вообще приятно сниматься. Вот я, например, не хочу с моей прической красоваться на фотокарточке.
Он театрально снимает шляпу и гладит себя по голому черепу.
— Мы снимали этих людей, потому что они преследуют нас. На пленке доказательства.
Шутки шутками, но появился и угрожающий тон: если вы добровольно не согласитесь, отберем кинокамеру и засветим сами. Услышав это, Ю. П. был взбешен. Тогда остальные, видя, что этот очень сдержанный человек в ярости может наделать глупостей и нажить себе неприятности, стали его успокаивать и уговаривать согласиться. И Ю. П. в конце концов засветил пленку.
Медведев объявляет:
— Все могут быть свободными. Идите по своим делам. А Марченко нам нужен, — он оборачивается ко мне. — Прошу за нами.
Мои друзья в один голос запротестовали:
— Мы без него никуда не пойдем! Одного его с вами не отпустим!
И опять меня крепко держат под руки мои друзья — милиции без применения силы не подступиться. А потасовки они не хотят.
— Что вы так расстраиваетесь за своего Марченко, — опять шутит Медведев, но в тоне его слышно недовольство, — ничего с ним не случится. Поговорим и все: вы в него так вцепились, будто его у вас собираются вырвать из рук!
— Пусть себе идут все вместе, если им так хочется, — вмешивается высокий.
И теперь чувствуется, что настоящий начальник не Медведев, а он.
Я уговариваю друзей оставить меня и подождать где-нибудь, пока мы «объяснимся». Но они и меня не слушали. Большой компанией мы выходим из метро и, возглавляемые Медведевым и вторым, идем в отделение милиции. Агенты идут сзади на почтительном расстоянии от нас.
В кабинет все же ввели меня одного, остальным пришлось ждать в коридоре.
В кабинете мне указали на стул около стола. Медведев отошел чуть дальше, как бы уступая первую роль высокому, а тот стал прохаживаться по кабинету. Потом он остановился рядом со мной.
— Марченко, вы постоянно нарушаете паспортные правила. Длительное время проживаете в Москве без прописки.
И он делает паузу, видно, ожидая моей реакции на сказанное. Но я молчу. Тогда он продолжает:
— Если вы в течение трех суток не выедете из Москвы, вас будут судить за нарушение паспортных правил. Предупреждаем: не задерживайтесь в Москве более семидесяти двух часов после нашего разговора.
Мне опять не верится: отпускают, что ли? Так и хотелось спросить: а брать-то когда будете? Я не чувствовал к своему «освободителю» никакой благодарности.
Выдержав паузу, он сказал:
— Нам с вами, Марченко, необходимо поговорить. Вы сами знаете, о чем.
— Говорите, я послушаю.
— Не здесь и не сейчас. Давайте договоримся, когда.
— Ни о чем не собираюсь с вами договариваться…
— Эти трое суток вы будете жить в квартире Богораз? Я вам туда позвоню, и мы условимся.
Напряжение последних дней прорвалось у меня настоящим взрывом:
— Не понимаю, что вам нужно от меня! Ваши молодцы преследуют меня по пятам, ловят, волокут — а вы: «поговорить», «условимся»! Лучше я эти трое суток с друзьями проведу!
— Нам все равно придется встретиться и побеседовать, и вы, Марченко, это отлично понимаете.
С тем он меня и отпустил. Я вышел, меня окружили друзья. До этой минуты они не верили, что меня отпустят — боялись: а вдруг в кабинете есть другой выход и меня тайком увезут в тюрьму.
Это первое мое столкновение лицом к лицу с ГБ так и остается для меня загадочным. Все мои друзья ломали голову над неожиданной, новой тактикой этой организации, в большинстве случаев прямолинейно-сокрушающей, бьющей наотмашь всегда, когда она может ударить. Каждый выдвигал свою версию, но все сходились на одном: верить им нельзя, они задумали что-то хитрое и коварное. Опять мне советовали исчезнуть и во всяком случае не возвращаться в Александров: раз меня так настойчиво выпроваживают туда, значит, именно там меня ждет наибольшая опасность… Мне самому это казалось вполне вероятным: в городке у меня ни одного знакомого, живу на дальней окраине, пробираться домой приходится через железнодорожные пути, пустыри и трущобы, по зимнему времени в полной темноте — очень удобная обстановка для любой провокации, для того, чтобы разыграть несчастный случай, драку с поножовщиной, да что угодно.
<…> Через несколько дней меня снова схватили на улице и привезли в какое-то отделение милиции. В кабинете меня уже ждал тот же человек, что и в прошлый раз. Теперь он уже не стал маскироваться:
— Я работник госбезопасности Семенов. Никаких вопросов не задавайте, говорить буду я. О вас, Марченко, мы все знаем: и о вашей книге «Мои показания», и о том, что вы передали ее за границу и распространяете по стране. Никто не собирается вас за это преследовать. Поймите это не как нашу слабость, а как нашу гуманность. Езжайте в Александров и живите, работайте, как все советские люди. Вы никому не нужны!..
Что за сон? Госбезопасность проявляет гуманизм? Такого не бывало и не может быть, я не верю этому. Какая-то своя у них цель, непонятно, какая (я и сейчас ломаю над этим голову). Вот и в голосе Семенова слышны стальные нотки:
— Если вы не уедете из Москвы, вас будут судить не за книгу, а за нарушение паспортных правил. Живите, как все. Прекратите поливать грязью родину и советский строй. Если вы не перестанете клеветать, вас предупреждают, вы будете высланы из страны.
— ?!?!? В Мордовию, что ли?
— В любую страну за границу. Вы же когда-то сами хотели бежать, — язвит Семенов. Видимо, уже сверх программы, от себя добавляет: 
— Герой! Да вы просто трус, прячетесь от наших сотрудников, убегаете в окно. Сами все кричат: как при Сталине, как при Сталине. Что от вас осталось бы — при Сталине? Кто с вами стал бы разговаривать?!
На этот раз у меня снова потребовали подписку о выезде из Москвы. И я уехал в Александров. Кто знает, если бы я выполнил распоряжение Семенова и в дальнейшем «жил, как все», — может, меня действительно не тронули бы? Во всяком случае, предсказание Семенова исполнилось, и в августе 1968-го меня судили не за книгу и не за последующие выступления, а «за нарушение паспортных правил».

Марченко А. Живи как все. New York, 1987