ОВРАГ НА КАЛИТНИКОВСКОМ

Или детские воспоминания Нади ЗЛОБИНОЙ, поведанные на росстанной дороге.

...Итак, жила-была девочка. В старинном Брошевском переулке в Москве, у Абельмановской заставы, недалеко от огромного мясокомбината. Звали ее Надя Злобина. В 1935 году ей исполнилось 10 лет. Тогда близлежащие улицы еще не были заасфальтированы, и, гуляя с подружками, Надя любила смотреть, как из подмосковных деревень по пыльной булыжной постовой гнали скот на комбинатскую бойню. В те годы и окрестные улицы назывались по-другому: Талалихина именовалась «Мясной бульварной», а нынешняя Прогонная - «Скотопрогонным тупиком». Нередко Надя, вместе с подружками медленно шли следом за стадом буренок по Мясной бульварной, сворачивали в Сибирский проезд, затем в Скотопрогонный - и останавливались лишь возле самой бойни.

Лев Толстой недаром утверждает, что первые впечатления детства - самые сильные и оставляют в памяти след на всю жизнь. То, что видели Надя Злобина, ее старшая сестра Зина и их школьные подружки, они помнят и сегодня до мельчайших подробностей, хотя с тех пор минуло более полувека. Эти картины запечатлелись в памяти Нади навсегда, ранив на всю жизнь: уж очень они отличались от того, что видела она и чему учили ее в школе, от привычных текстов песен о счастливом и безмятежном детстве, от парадных фильмов и радиопередач тех лет...

Рассказ ее записан на магнитофонную ленту. Из-за недостатка места и я позволил себе лишь небольшие сокращения.

«...Я - коренная москвичка. Родилась в 1925 году. Вся моя довоенная жизнь, все мое детство связаны с Калитниковским прудом, вот он, видите, рядом с кладбищем. А жила я в Брошевском переулке, по соседству. Гулять мы ходили на Калитниковский пруд, тут было то, что ныне мы называем «зеленой зоной», другого места отдыха рядом не было, так что взрослые и дети ходили на пруд. На Калитниковском кладбище захоронена моя бабушка; мама и папа еще в раннем детстве водили меня сюда за ручку. Летом во время школьных каникул дети приходили играть на Калитниковское кладбище: в пионерские лагеря нам попасть не удавалось, так что для отдыха оставались пруд да кладбищенская территория, где у нас были свои любимые дорожки, а за оградой памятников хранили мы свои любимые игрушки... Так вот, летом мы всегда бегали купаться на пруд, а во второй половине дня пробирались играть на кладбище. Это теперь можно увидеть посетителей на кладбищах в вечернее время, а до войны все взрослые покидали кладбище перед обедом, и тогда мы, ребятишки, устраивали игры иа кладбище - и нам никто не мешал. Ходили играть на кладбище только в летнее тремя, зимой мы здесь не бывали.

 - В какие годы это было?

 - В 1934-м, тридцать пятом, тридцать шестом, тридцать седьмом и так далее. В левой части кладбища был большой глубокий овраг. Это было всегда безлюдное и пустынное место. Взрослые его очень боялись и категорически запрещали нам близко подходить к оврагу, уверяя, что туда сбрасывают голых мертвых людей, привозимых на специальных машинах. Но в нас это разжигало еще большее любопытство. Обратите внимание: вот этого высокого бетонного забора до войны на кладбище не было. Его поставили сравнительно недавно. А вокруг кладбища была построена металлическая ограда на кирпичном фундаменте. Со стороны Скотопрогонного был оборудован специальный въезд для машин, которых мы ждали, притаившись за могильными плитами. Случалось это по вечерам...

 - А как выглядели эти машины?

 - Это были большие металлические фургоны серовато-синего цвета, точь-в-точь такие, в каких возили мясные туши и сосиски с мясокомбината. Машина заезжала со Скотопрогонного, следовала вдоль оврага, останавливалась у самого края. Из кабины выходил человек в галифе, сапогах, гимнастерке и фуражке, с лопатой в руках. В это время открывались задние двери машины, из них выбрасывался как бы специальный помост, и тогда появлялись еще двое военных.

 - Вы это точно помните?

 - Совершенно точно. На этих военных были надеты длинные резиновые фартуки. Как правило, черного цвета или желтого. Руки их были в перчатках, тоже длинных. Как только открывались задние двери машины, эти двое военных сразу же начинали выбрасывать в овраг тела обнаженных мертвых людей.

 - Как они это делали?

 - Один брал труп за голову, другой за ноги. Раскачивали сначала, а потом швыряли как можно дальше в овраг. Швыряли, как попало, прямо из машины, часто не спускаясь на землю.

 - Прямо из машины?

 - Да, прямо из машины. Тела падали в беспорядке одно на другое.

 - Какая, примерно, была глубина оврага?

 - Метров семь... Может быть, больше.

 - Вы когда-нибудь спускались туда?

 - Нет, никогда! Очень страшно было. Даже сейчас сердце обрывается.        

 - Скажите, тела сбрасываемых в овраг людей были обнаженными или одетыми?

 - Мы видели, как сбрасывали только голые трупы. Это я очень хорошо помню. Были трупы мужчин и женщин. Сбрасывали их очень поспешно, в беспорядке, торопились уехать поскорее, чтобы никто ничего не увидел.

 - Кто засыпал эти трупы землей?

 - Человек в военной форме, который вылезал из кабины шофера. Он и засыпал сброшенных в овраг людей землей. Как только все трупы сбрасывали, машина тут же уезжала.

 - Эта операция продолжалась долго?

 - По времени точно сказать не могу. Но не задерживались ни одной лишней минуты. Все делалось очень быстро. Для машины была оборудована хорошо накатанная дорога. На кладбище возле оврага. Вероятно, такая машина приезжала вечером не одна... Не раз, и не два...

 - Сколько трупов выбрасывали из машины в овраг в каждый такой рейс?

 - Не меньше двух десятков. Среди них женских трупов было мало. Помню, вернувшись домой, мы с сестрой ничего не могли есть. Нас рвало... А папа, узнав где мы бы­ли, кричал: «Что вы делаете? Это же машины с Лубянки! С Лубянки! Не смейте туда ходить!». Я впервые узнала тогда слово «Лубянка». Страшно вспоминать все это теперь!

 - Но все-таки вы продолжали ходить к оврагу?

 - Продолжали. Каждое лето и по многу раз. И чем старше становились, тем чаще ходили. Но однажды человек в форме НКВД, приехавший с машиной, увидел, что мы спрятались за могильной плитой, и погнался за нами. Но мы знали все кладбищенские тропки лучше него и сумели первыми добежать до забора. А он побоялся гнаться за нами по улице. До сих пор помню его разъяренное лицо, ругательства и угрозы, которыми он осыпал нас, детей. А взрослых вокруг никого не было.

 - Вы бы узнали его теперь, если б смогли увидеть?

 - Конечно, наверняка бы узнала. В этом я совершенно уверена. Он запомнился мне на всю жизнь: маленького роста, в сапогах, гимнастерке и галифе, злобный. Почему-то все военные, которые сопровождали эти машины, были небольшого роста... Я потом долгие годы просыпалась по ночам, вспоминая, как он гнался за нами. Но все-таки ходила смотреть по-прежнему, как с этих машин сбрасывают трупы в овраг.

 - Мы сейчас стоим с вами у центральной части этого оврага. Он весь засыпан. Более того, сверху расположены новые захоронения.

 - Эти захоронения разрешены только с 1953 года. После смерти Сталина. Посмотрите: на основной части кладбища поверхность идеально ровная, все просматривается на десятки метров. А здесь захоронения делались с учетом своеобразной «маскировки» оврага, поэтому все перекосилось, частично

ушло в зыбкую, неутрамбованную помпу. Так попытались скрыть следы этого страшного массового захоронения 30-х годов. Многие мои подруги, жильцы окрестных домов помнят и знают, что таится в этом овраге.

 - У этих спецмашин был, видимо, постоянный маршрут следования? Какой?

 - Они следовали маршрутом, который мы, дети, хорошо запомнили, потому что часто видели их именно на этих улицах. От Абельмановской заставы машина выезжала на Мясную бульварную улицу, потом поворачивала в Сибирский проезд, ныне существующий. С Сибирского проезда спецмашина выезжала на Скотопрогонный, сворачивала к въезду на кладбище и далее ехала вдоль оврага, останавливаясь в нужном месте. Да, этот маршрут был постоянным.

 - Как вы полагаете, откуда машины начинали свой рейс?

 - Здесь неподалеку располагалась Таганская тюрьма. Однако могли приезжать и с площади Дзержинского, из Лефортова, из Бутырок... Из многих тюрем в тридцатые годы начинали свои страшные рейсы эти так называемые спецмашины. Но откуда бы ни начинали они свой путь, он становился последним для тех, кого свозили в овраг на Калитниковском. Последний путь для казненных люди в старину называли «росстанным», точнее, «росстанной дорогой». Такая «Росстанная улица» есть, например, в Ленинграде при подходе к Волкову кладбищу. Как видите, подобная дорога в нашем городе была, да называлась она по-другому - «Скотопрогонной».

...Вместе с Надеждой Михайловной Злобиной мы медленно шли по улицам и проездам, которые она на редкость точно назвала «росстанной дорогой». И так же взволнованно продолжала свой рассказ о страшных, непреходящих воспоминаниях своего детства...

  - А в воскресенье, 11 сентября, я встретился и побывал на Калитниковском кладбище еще с одной свидетельницей тех трагических событий, коренной москвичкой, всю жизнь прожившей неподалеку от Калитниковского, Варварой Анистифоровной Мороз. Ей 88 лет, шестеро ее сыновей погибли на фронтах Великой Отечественной войны. В 1938-1939 годах она подрабатывала стиркой белья в церкви Всех Скорбящих и почти ежедневно была на кладбище и в церкви в вечернее время. «Особенно подружилась я со сторожихой церкви Всех Скорбящих Марией, рассказывает Варвара Анистифоровна.- Как-то обратила внимание, что она часто плачет украдкой, чем-то угнетена. Отозвала ее в сторону, поинтересовалась, что случилось. Мария говорит: «По вечерам приезжают на наше кладбище машины с трупами людей, останавливаются возле оврага. Какие-то военные в форме НКВД сбрасывают с обрыва расстрелянных людей, словно скот, и тут же присыпают их сверху землей. И мужчин и женщин! А головы у них прострелены в двух местах. Закапывают всех без гробов, и все торопятся, торопятся, боятся, чтобы не увидел кто-нибудь». Я ужаснулась: «Как это - без гробов?! Мы, вот, иной раз кошку мертвую найдем или собаку, так стараемся коробку какую-нибудь отыскать или ящик, чтобы захоронить, как положено. А тут людей, людей мертвых кидают в овраг и без гробов!»

Не поверила поначалу. Потом упросила Марию показать, где все это происходит и как. Она долго не соглашалась, а потом велела мне прийти в церковь на следующий день после пяти вечера. Было это осенью тридцать восьмого. Темнело рано. В назначенное время пришла я на кладбище, где, кроме нас, людей никого уже не было. Добежали мы до оврага, спрятались за кусты, стали ждать. Скоро к обрыву подъехали две машины, легковая и грузовая. В легковой - трое, видно, начальство, это я по петлицам узнала. Они из машины так и не вылезли, наблюдали из окон. Из кабины грузовой машины вылезли двое в военной форме и, вынув лопаты, спустились в овраг. Тут же распахнулись задние двери грузовой машины, и на землю спрыгнули еще двое в гимнастерках, галифе, сапогах и бушлатах защитного цвета. Военные брали из машины трупы людей и, раскачивая, швыряли их как можно дальше, в овраг. Я хорошо разглядела мертвых людей: у них у всех на головах было по две раны. Возле этих отверстий запеклись сгустки крови. У некоторых, у кого кровь сочилась особенно сильно, в дырочки были вставлены куски тряпок. Среди тех, кого в беспорядке побросали в овраг, мне особенно запомнилась одна женщина. У нее на лбу, ближе к виску, было отверстие, и из него торчал кусок белой тряпки, а следы засохшей крови тянулись по всему лицу. До войны мы, простые женщины, носили длинные волосы, а у этой стрижка была короткая, как у партийных и комсомольских активисток. Тут я не выдержала, заплакала, схватила Марию за руку, и мы выскочили из-за кустов к краю обрыва. Я закричала: «Что вы делаете? Разве можно людей без гробов хоронить? Вы бы раньше сказали, так здешние прихожане деньги собрали на гробы, чтобы мертвых, как положено, захоронить! А вы что делаете? Это же великий позор! Сейчас в милицию сообщу!» Тогда один военный обернулся и полез к нам из оврага. Сам точно пьяный, глаза дикие. А как узнал сторожиху Марию, выругался и закричал: «Пошли отсюда! Не ваше дело! Увижу еще раз - плохо вам будет!» И замахнулся на нас лопатой... Мы с Марией побежали в церковь и обе плачем, плачем...»

Рассказ Варвары Анмстифоровны Моров дополняет еще одна свидетельница трагических событий 30-х годов, медицинский работник Зинаида Михайловна Филиппова, 1922 года рождения. Всю жизнь живет она рядом с Абельмановской заставой и почти полвека трудится в родильном доме  № 14 Пролетарского района. Зинаида Михайловна - депутат 3 созывов районного Совета народных депутатов Пролетарского района Москвы, участница Великой Отечественной войны, награжденная орденом Отечественной войны, медалью «За трудовую доблесть» и другими правительственными наградами. Ее фотография украшает Доску почета Пролетарского райздравотдела.

 - Вместе с подружками из окрестных домов,- говорит Зинаида Михайловна,- я каждое лето в 1934, 1935, 1936, 1937 годах пробиралась во второй половине дня на Калитниковское кладбище после игр и отдыха на близлежащем пруду и многократно наблюдала, как в закрытых машинах привозили и сбрасывали в кладбищенский овраг трупы расстрелянных мужчин и женщин. Их наспех присыпали землей работники в форме НКВД. Трупы обычно сбрасывали из машины в овраг два человека в военной форме, поверх которой были надеты длинные фартуки, темные или желтые. Мне особенно запомнились тела казненных: они были неестественно розового цвета и выглядели, на первый взгляд, очень полными, упитанными, с большими животами. Трупы женщин и мужчин были обнаженными, поэтому такая особенность сразу же бросалась в глаза. Лишь значительно позже я поняла, в чем дело. Сбрасываемые на дно оврага трупы падали один на другой, и, когда сталкивались, мы, дети, слышали странный звук, такой, словно лопалась волейбольная или автомобильная камера: п-ф-фф! П-ф-фф! И из оврага доносился до нас тяжелый трупный запах. Нас рвало от этого ужасного запаха даже тогда, когда тела казненных были присыпаны землей. А причина в том, что тела казненных уже начинали раз­дуваться от жары, прежде чем их успевали транспортировать из тюремных подвалов. Видимо, им долго приходилось ждать своей очереди на последний рейс в спецмашине. И хотя столько лет прошло с тех пор, я до сих пор ощущаю этот сладковатый запах разлагающихся трупов из оврага на Калитниковском, и мне становится не по себе, а ведь я была на фронте и многое повидала, много страшных картин, но эти, свидетелем которых пришлось быть в тридцатые годы много раз на этом самом кладбище при захоронении казненных, не выветрятся из памяти никогда...