Адрес: Москва, Триумфальная площадь (ранее — ул. 1-я Брестская улица, д. 1)
В декабре 1962 года, сразу после публикации «Одного дня Ивана Денисовича», Солженицын предложил театру «Современник» поставить пьесу «Олень и шалашовка». В «Современнике» все — от руководителей до актеров — были воодушевлены этой идеей, но советская цензура не допустила постановки пьесы.

Московский театр "Современник". Фото:
Сразу после нашумевшей публикации «Одного дня Ивана Денисовича» Солженицын обратился в театр «Современник» с предложением поставить его пьесу «Олень и шалашовка». После встречи с руководителями театра, которым пьеса понравилась, было принято решение о ее постановке. Началась подготовка декораций и костюмов.
Из воспоминаний художественного руководителя «Современника» Галины Волчек:
После публикации «Одного дня Ивана Денисовича» кто-то из знакомых позвонил Олегу Ефремову и сказал, что Солженицын хочет познакомиться с «Современником». Условие одно — встреча должна состояться в узком кругу. Олег собрал основателей театра: он сам, Олег Табаков, Евгений Евстигнеев, Лилия Толмачева, Игорь Кваша и я. Мы трепетно готовились к этой встрече. Когда Александр Исаевич появился, нам с трудом удалось скрыть удивление, настолько он был не похож ни на наше представление об известном писателе, ни на одного из тех авторов, с кем дружил театр. Он пришел в синем плаще с подкладкой в клеточку. В таких тогда работали кондукторы в трамваях. И шляпа на нем была какая-то необычная, совсем не писательская. Но вот что меня сразу поразило. Мы встали вокруг — шесть человек. Обычное знакомство, формальный момент. Но он, пожимая руку каждому, внимательно всматривался в его лицо. Он знакомился с людьми по-настоящему, не формально. Сразу было понятно: этот человек ничего не делает просто так, потому что так принято. Он переспрашивал, если что-то не понимал, он задавал вопросы. Всматривался в нового человека, запоминая, казалось, навсегда. И это так отличалось от общепринятого, диктуемого форматом: встреча знаменитого писателя с артистами.
После этого подробного знакомства он сел в кресло, и начался деловой разговор о пьесе. Мы хотели поставить «Оленя и шалашовку». Он сам стал читать нам пьесу. И хотя это было много-много лет назад, я отлично помню, как, произнеся какую-то реплику, он прерывался и говорил: «Нет, я не тем тоном прочитал». И перечитывал, как считал правильным.
Вообще в его поведении, в речи, в манере общаться с людьми была какая-то абсолютная неподдельность. Он говорил быстро, но всегда собранно и точно. Например, мы спрашивали: «Александр Исаевич, а когда мы с вами снова можем увидеться?» Он ведь тогда еще жил в Рязани. Он говорил: «В восемь тридцать я буду там-то, но во столько-то я уже должен встретиться с другим человеком». И это означало, что ни он ни на минуту не опоздает, но и мы не должны опаздывать.
Пьесу запретили. Хотя уже было распределение ролей, начался подготовительный период. Мы-то были готовы репетировать день и ночь. Но мы были полузапрещенным театром. Нас, как мы потом узнали, чуть раньше этих событий хотели отправить чуть ли не в Муром. Так что наша идея поставить Солженицына изначально была похожа на утопию: уж кому-кому не дали бы “лит” на постановку, так это «Современнику».
Но отступать, не попытавшись переломить ситуацию, было не в наших правилах.
Из воспоминаний актрисы «Современника» тех лет Людмилы Ивановой:
Однажды нам посчастливилось познакомиться с Александром Солженицыным. Он принес в наш театр пьесу «Олень и шалашовка» и сам читал ее. Мы, конечно, пьесу приняли, размечтались, что будем играть, распределили роли. Пригласили Александра Исаевича встречать с нами Новый год, была у нас такая традиция. Актрисы шили себе платья, был бал, капустник. Тот Новый год с нами встречали Василий Аксенов, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко.
Солженицын удивительно здоровался, мне навсегда запомнился этот момент. Он взял мою руку, долго держал ее и смотрел мне в глаза, как бы всматривался, пытаясь понять, что я за человек. Меня это поразило, потому что часто люди, здороваясь с тобой, уже смотрят на другого человека. А Солженицын здоровался так со всеми членами нашей труппы.
Они часто беседовали с Ефремовым, обсуждая будущий спектакль, и Солженицын просил никого больше к этим беседам не допускать. Более того, они выходили из помещения и гуляли вдвоем вокруг театра, чтобы никто их не подслушал — тоже по просьбе Солженицына.
Иванова Л. И. Мой «Современник». Гл. «Солженицын в “Современнике”»
Однако у «Современника» изначально было мало шансов на успех: идея постановки не понравилось Твардовскому (в своем дневнике он отмечал, что пьесу «не нужно ни печатать, ни ставить» (Твардовский А. Т. Новомирский дневник. С. 133)), и поэтому театр не мог заручиться поддержкой «Нового мира», к тому же через несколько месяцев после публикации «Одного дня…» начались первые нападки на Солженицына. Кроме того, пьеса «Олень и шалашовка» была перегружена лагерным жаргоном и подкреплена непривычным для советского зрителя символизмом декораций.
Последнюю попытку получить одобрение на постановку пьесы предпринял уже сам Солженицын, в марте 1963-го обратившись напрямую к Хрущеву, передав через его помощника Владимира Лебедева послание:
Пользуясь знакомством с Вами и помня беседу на Воробьевых горах во время первой встречи наших руководителей с творческой интеллигенцией, я прошу у Вас доброго совета. Только прошу не рассматривать мою просьбу, как официальное обращение, а как товарищеский совет коммуниста, которому я доверяю. Еще девять лет тому назад я написал пьесу о лагерной жизни «Олень и шалашовка». <…> Я хочу еще раз проверить себя: прав ли я или прав Александр Трифонович Твардовский, который не советует мне выступать с этой пьесой. Если вы скажете то же, что А. Т. Твардовский, то эту пьесу я немедленно забираю из театра «Современник» и буду над ней работать дополнительно. Мне будет очень больно, если я в чем-либо поступлю не так, как этого требуют от нас, литераторов, партия и очень дорогой для меня Никита Сергеевич Хрущев.
Кремлевский самосуд. Документ №1. С. 5-6
Но Солженицын одобрения не получил, и «Современник» был вынужден отложить постановку на неопределенный срок. Из его воспоминаний:
В тех же числах, в начале марта 1963, ища путей для разрешения пьесы, я сам переслал её В. С. Лебедеву, благодетелю «Ивана Денисовича». «А читал ли Твардовский? Что он сказал?» – был первый вопрос Лебедева теперь. Я ответил (смягчённо). Они ещё снеслись. 21 марта Лебедев мне уверенно отказал:
«По моему глубокому убеждению пьеса в её теперешнем виде для постановки в театре не подходит. Деятели театра «Современник» (не хочу их ни в чём упрекать или обвинять) хотят поставить эту пьесу для того, чтобы привлечь к себе публику — (а какой театр хочет иного?) — и вашим именем и темой, которая безусловно зазвучит с театральных подмостков. И я не сомневаюсь в том, что зрители в театр будут, что называется, «ломиться», желая познакомиться… какие явления происходили в лагерях. Однако… в конце концов театр вынужден будет отказаться от постановки этой пьесы, так как в театр тучами полетят «огромные жирные мухи», о которых говорил в своей недавней речи Н. С. Хрущёв. Этими мухами будут корреспонденты зарубежных газет и телеграфных агентств, всевозможные нашинские обыватели и прочие подобные люди».
Солженицын А. И. Бодался телёнок с дубом. С. 59