Адрес: г. Москва, Б. Калитниковский проезд, 11
Документов о захоронениях на Калитниковском кладбище известно немного, но судя по имеющимся, здесь хоронили тела расстрелянных в 1919–1920 годах и начале 1930-х. Сотрудникам кладбища приходилось работать сверхурочно, чтобы успеть их похоронить, за это им утвердили дополнительную плату.
Калитниковское кладбище
Петр Ильич Нестеренко был директором 1-го Московского крематория (Донского), в котором производилась кремация расстрелянных. В 1941 году Нестеренко сам был арестован, обвинен в измене Родине и расстрелян. На следствии в его показаниях попадаются свидетельства и о Калитниковском кладбище.
Вопрос: Что Вам известно об антигосударственных преступлениях Голова и Зубкина?
Ответ: Мне точно известно, что ГОЛОВ [Григорий Васильевич Голов], после приведения в исполнение приговоров о расстреле, вместо того чтобы привозить трупы для кремации в крематорий, в отдельных случаях давал возможность хоронить трупы расстрелянных на Калитниковском кладбище.
Кроме того, мне известно, что еще до пуска крематория Голов таким же образом давал возможность погребения трупов расстрелянных на Калитниковском кладбище.
Вопрос: Откуда Вам это известно?
Ответ: Референт Московского совета Эмануил Абрамович Цейтлин в 1932 году рассказывал мне, что ему известно о том, что труп его расстрелянного родственника (молодого человека) при помощи могильщиков Калитниковского кладбища был обнаружен семьей расстрелянного.
Встретившиськак-то с Головым, я спросил его, как это так могло получиться, что труп расстрелянного оказался похороненным на Калитниковском кладбище и родные имели возможность оформить могилу? На это мне Голов ответил, что такие факты действительно имели место, и не только еще на этом кладбище, но еще и накаком-то другом кладбище (название этого кладбища он мне не называл), и что к периоду, в который шел разговор с Головым, эти моменты уже были устранены.
Вопрос: Выше Вы заявили, что в отдельных случаях трупы расстрелянных преступников хоронились на Калитниковском кладбище и тогда, когда уже функционировал крематорий. Откуда вам это известно?
Ответ: Об этом мне известно со слов самого же Голова. С 1932 по 1935 год я ведал всеми кладбищами и однажды докладывал Голову, что, в связи с тем, что трупы расстрелянных преступников незаконно, вместо того чтобы быть сожженными в крематории, закапываются на Калитниковском кладбище, может произойти казус, и могильщики, копая яму для «нормального» погребения, могут обнаружить означенные выше трупы расстрелянных. Голов мне заявил, что это меня не касается. Однажды Голов [взял меня? повел меня? — два слова нрзб] на Калитниковское кладбище и показал мне участок, где именно по его указанию закапывались расстрелянные преступники.
Вопрос: Вам еще известны случаи, когда родственники расстрелянных обнаруживали трупы этих лиц и устанавливали могилу?
Ответ: Со слов Голова, таких случаев было несколько, но конкретного больше ничего сказать не могу.Архив общества «Мемориал»
К 1920 году смертность в Москве сильно выросла, о чем докладывал отдел
В протоколах заседаний коллегии отдела
Этот вопрос поднимался неоднократно. Ранее в протоколе заседания коллегии от 1 октября 1919 г. зафиксировано обсуждение заявления заведующего Калитниковским кладбищем, который был недоволен условиями доставки трупов из Яузской больницы и их погребения в общих могилах. Заседание постановило:
1. Имея в виду присылку трупов из Яузской Больницы для погребения их в общих могилах на Калитниковском кладбище с предупреждением за очень короткое время, принять меры к заготовлению там общих могил заблаговременно, предложив для этой цели заведующему
П/О Кладбищ озаботиться временным откомандированием на Калитниковское кладбище до 10 человек могильщиков Введенского кладбища или использования труда арестованных из Лефортовской тюрьмы; принимая же во внимание присылку трупов из Яузской больницы часто позже окончания рабочего дня, применять в этих случаях оплату сверхурочного труда, согласно существующих декретов.При этом, в виду поступления из Яузской больницы трупов без сопроводительных документов, — предложить Заведующему
П/О Кладбищ сделать надлежащее представление администрации морга Яузской больницы о необходимости направлять трупы для погребения обязательно при сопроводительных документах.ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 1. Д. 306. Л. 71
Протокол заседания коллегии Отдела погребально-санитарных мероприятий при МСР и КД от 20 января 1920 года
ЦГАМО Ф. 66. Оп. 1. Д. 306. Л. 123
Протокол заседания коллегии Отдела погребально-санитарных мероприятий при МСР и КД от 1 октября 1919 года
ЦГАМО Ф. 66. Оп. 1. Д. 306. Л. 71
Русский писатель Борис Зайцев оставил свои воспоминания, в которых его личная трагедия переплетена с трагедией страны. Уже в первые дни Февральской революции был убит его племянник. А в конце 1919 года вместе со многими молодыми офицерами по обвинению в контрреволюционном заговоре был расстрелян пасынок Зайцева, Алексей. Эпизод поиска захоронения на кладбище описан в романе «Золотой узор»:
Мы разыскали,
все-таки , могилу сына. Через весь город, за Таганку, шли мы в валенках к Калитниковскому кладбищу.<…> Спускались мы
какой-то низинкой, шли у прудка замерзшего, и вышли за ограду. Кладбище окончилось — то кладбище, где почивали с давних лет мирно умершие, приявшие «христианские кончины». Дальше шло пространство до дороги, в роде выгона, взбуровленное свежими песками, глинами, мерзлыми комьями.Проводник хмуро зевнул.
— Каждый день таскают. И не надоест, анафемам. В грузовиках волокуть, ночами. Рази с ними выспишься?
Здесь — кладбище отверженных, убиенных и замученных, здесь завершается вся фабрика Лубянки.
<…>
— Вот… — сторож приостановился, у бугра, уже засыпанного снегом. — Тут их всех и закопали. Человек пятнадцать… молодежь все, барышни, мальчишки…
Зайцев Б. Золотой узор. Прага, 1926. С. 275-276
В другом, документальном, произведении Борис Константинович пишет о знакомых ему людях, захороненных на Калитниковском кладбище.
Осень 1919 года. С юга наступает Деникин, в Москве террор. <...>
<...> Каждый день ждали событий – восстания в Москве, захвата близлежащих наших же уездов с юга. <...>
Правда же появилась грозно... "Всероссийская Чрезвычайная Комиссия разгромила врагов рабочих и крестьян еще раз..." – прочли мы в "Известиях" от 23 сентября – приводился и список шестидесяти семи расстрелянных, среди них Н. Н. Щепкин, Астровы, Алферовы и др.
[Памяти погибших / под ред. Н. Астрова, Зеелера, Милюкова, Оболенского, Смирнова, Элиашева. Париж, 1929]
<...>
Николай Николаевич Щепкин – москвич, слегка смахивавший даже и на ярославца: круглое, бойкое в нем было, лукавое и язвительное. <...> Знаменитый актер Щепкин, московская слава, приходился ему дедом. Сам Н. Н. любил говорить "моя Москва", и он в Москве этой всю жизнь прожил, в доме на углу Неопалимовского и Трубного переулков.
<...> Был гласным Думы, принадлежал к тем патриотам города своего, кто каждый камешек знает, для кого "состояние московских мостовых" было частью жизни, или "московская ассенизация", "рублевский водопровод". <...>
Можно ли было тогда думать, что вот так он кончит? Казалось, строить бы ему новые трамваи, может быть – метрополитен в Москве, замащивать Смоленский бульвар гранитной брусчаткой – а пришлось увидеть подвалы чеки, лечь на Калитниковском кладбище в братскую могилу. Надо сказать: Николай Николаевич знал, за что умирает, и в его гибели не было ничего неожиданного. Он возглавлял крупную противо-большевицкую организацию. И вероятно, хозяйствовал в ней так же толково, деловито, как и в городской думе. Только противник оказался не тот...
С ним вместе легли братья Астровы, Владимир (мировой судья и гласный Думы) и Александр (профессор Имп<ераторского> Технического училища). Бедный Владимир Иванович, пришлось ему видеть и смерть собственного сына Бориса, студента. Эта семья Астровых всей Москве была известна; и тоже они москвичи коренные, чистейшие и безупречнейшие люди. У меня еще от молодости осталось неопределенно светлое, но прочное впечатление от имени Астрова.
Алферовы – известные педагоги. Была в Москве такая "Алферовская гимназия", тоже со славою прочной, неподкупной – их убили вместе, мужа и жену, мужа на глазах у жены.
<...>
Та осень девятнадцатого года была удивительна, ни на что не похожа. Грозная, страшная осень даже в природе. Метели начались в октябре. Все задувало, заносило, рвало, разбрасывало. Погибала в свисте вьюг вековая Россия. Как описать, что сказать о сердцах наших в те дни? Чем выразить глубину отчаяния? Разве плачем на реках Вавилонских...
Когда Деникин повернул от Орла вниз, на юг, всем стало ясно, что спасения нет.
А в самом начале ноября из Москвы пришли еще более страшные вести: на то же Калитниковское кладбище, где лежали уже Щепкин, и Астровы, и Алферовы, привезли сотни расстрелянных юношей. Они легли рядом, тоже в братских могилах. Первое время стояли над могилами кресты. А потом все ушло. Теперь спортивные команды, разные футболисты попирают узловатыми ногами останки наших мучеников.
Зайцев Б. К. Дневник писателя. М., 2009. 207 с. С. 77-83
В документах похоронного подотдела отдела благоустройства МКХ есть свидетельства особого интереса, который органы госбезопасности проявляли к Калитниковскому кладбищу.
13 сентября 1926 года семеро могильщиков Калитниковского кладбища Деев, Ляпунов, Замараев, Чернышев, Новоселов, Струнин и Кузнецов обратились в п/отдел с просьбой разъяснить им причину их увольнения с работы и выдать причитающееся жалованье за два месяца. В своем заявлении могильщики сообщают, что 12 мая 1926 года были арестованы ГПУ и содержались под арестом до 8 августа, когда были освобождены из-под стражи без предъявления каких-либо обвинений.
О принятии освобожденных могильщиков обратно на службу и выплате им положенной зарплаты ходатайствовал и местком кладбищ (по сути, профсоюз работников московской похоронной отрасли).
В свою очередь заведующая похоронным подотделом Ф. Газенбуш обратилась за разъяснениями по данному делу в административный отдел МКХ. В своем письме после краткого изложения дела она указывает, что за время вынужденного отсутствия на работе все семеро могильщиков были уволены в соответствии с пунктом «д» статьи 47 Кодекса законов о труде как находящиеся под стражей более двух месяцев и на их места были наняты другие работники. Арест могильщиков был произведен не по требованию похоронного п/отдела, и в чем обвинялись могильщики ей неизвестно. К письму приложена копия справки из НКЮ о том, что семеро работников Калитниковского кладбища действительно содержались под стражей и постановлением от 2 августа 1926 года из-под стражи освобождены «с зачетом предварительного заключения».
В своем ответе на это письмо заведующий юридическим п/отделом сообщает, что точного заключения по данному вопросу дать не может, так как пункт «д» статьи 47 КЗОТ гласит, что трудовой договор может быть расторгнут вследствии совершения работниками уголовно-наказуемого деяния, установленного вступившим в силу приговором суда, копию которого похоронный п/отдел предоставить не может.
Последним упоминанием могильщиков Калитниковского кладбища в материалах похоронного отдела стала расписка, данная ими в получении расчетных книжек. Видимо, вопрос их увольнения был урегулирован кулуарно, в обход трудового законодательства. В дальнейшем фамилии ни одного из семерых в списках работников московских кладбищ не встречаются.
В июле 1969 года я впервые пришел на Калитниковское кладбище, что у самого Птичьего рынка, рядом с церковью Всех Скорбящих. Здесь похоронен мой дед, но могилы его, разумеется, нет и не было. Была тут лишь кладбищенская ограда, и только теперь появилась на ней краткая надпись, всего лишь два слова, выведенные масляной краской: МОИ ЗДЕСЬ. Придет время, и люди поставят тут памятник; что напишут на нем, не знаю, но хотелось бы видеть на нем именно эту надпись: МОИ ЗДЕСЬ. 6.IX.1988.
Рассказ старой москвички, приведенный П.Г. Паламарчуком в указателе московских церквей «Сорок сороков»:
По воспоминаниям старой москвички (1979 г.), во время террора 1918 г. был взят в ЧК и пропал без вести один из членов известной семьи Найденовых, – изданные Н.А. Найденовым альбомы с видами храмов Москвы мы воспроизводим почти при каждом номере (о семье см. подробнее в книге П.А. Бурышкина Москва купеческая. Нью-Йорк, 1954). Потом семье сообщили, что он, вероятно, в числе прочих казненных расстрелян на Калитниковском кладбище. Благодаря сохранившимся старым связям удалось получить пропуск на кладбище, чтобы забрать погибшего родственника для захоронения. Перевернув несколько сотен трупов в поисках «своего», они, наконец, не выдержали этого страшного занятия и ушли, так и не обретя убиенного. Изученные ими трупы составляли малую часть огромной кучи погубленных.
Из воспоминаний Алексея Глебовича Смирнова:
Алексей Глебович Смирнов (1937-2009) – московский художник, зимой 1962-1963 годов реставрировавший живопись в Скорбященской церкви на Калитниковском кладбище и слышавший рассказы старушки-сторожихи и настоятеля Калитниковской церкви о массовых захоронениях расстрелянных в 1920-е и 1930-е годы.
В эту дипломную зиму у меня была отдушина – мне предложили отреставрировать Храм на птичке, то есть около птичьего рынка на Калитниковском кладбище. Храм никогда не закрывался, это было позднеклассическое сооружение с куполом школы Матвея Казакова и с пристройкой и колокольней середины 19 века. Внутри храм был закопченный и грязный. Командовал в храме старый церковный жулик Василий Васильевич. Духовенство там было своеобразное: настоятель – бывший обновленец, рыхлый рослый грузный симпатичный старик-пьяница, протодьякон отец Александр, сын обновленческого митрополита Александра Введенского, и молодой батюшка – еврей-выкрест со шрамом от бритвы на цветущем лице. Выкрест-священник суетился, бегал, шустро крестил младенцев и отпевал покойников. Настоятель пил кагор и служил надтреснуто, хрипло, не спеша. <...>
Вокруг церкви было огромное кладбище с очень частым лабиринтом могил с железными решетками. <...> Одна из сторожих, живших неподалеку от кладбища, рассказывала мне ужасающие истории из времен ее довоенного детства. Она и все жители соседних с кладбищем домов видели из окон, как во рвы вокруг кладбища чекисты свозили огромное количество мертвых голых мужских и женских тел. Подъезжала хлебная, обитая изнутри оцинкованным железом машина, выходило двое чекистов в кожаных черных фартуках и перчатках и специальными крючьями, чтобы не замараться, зацепляли трупы и стаскивали их в ямы. Местные могильщики присыпали трупы землей. Иногда в день приезжало пять-шесть хлебных машин-труповозок. «И всё молодые и такие гожие тела были, особенно женщины – одни красотки, – рассказывала старушка. – Лет пятнадцать возили их, почти до сорокового года, тышши тут лежат. У нас несколько поколений жильцов под эту трупарню выросло».
От этих рассказов делалось как-то не по себе. По-видимому, на Калитниковское кладбище свозили перебитую московскую элиту. Здесь ОГПУ и НКВД устроили один из своих массовых могильников. Я хорошо знал эту старушку, много с ней говорил, она не была способна врать. Выждав минуту, когда никого не было, я спросил старика-настоятеля, бывшего обновленца, правда ли, что сюда свозили тела расстрелянных с Лубянки. На мой вопрос он оглянулся, нехорошо матерно валтаре выругался и сказал: «Я здесь с тридцать восьмого года служу, сам видел, – и добавил шепотом: – Тогда каждого так можно было – слово скажешь и конец, тут их целый город закопан». Потом, в годы перестройки, в коротичевском «Огоньке» была статья, где описывались эти массовые захоронения лубянских палачей и сообщалось о том, что теперь в этих местах поставлен памятный крест над братской могилой.
Из воспоминаний Ирины Николаевны Крюковой:
Ирина Николаевна Крюкова (1920-2013) – доктор биологических наук, в детстве жила в Брошевском переулке, близ Калитниковского кладбища, и в 1930-1931 годах видела в Калитниках свежие братские могилы расстрелянных.
Мое раннее детство пришлось на 20-е годы прошлого века. Семья жила в Брошевском переулке (он до сих пор сохранил свое название) - это между заставами Покровской (по Покровскому монастырю, затем снесенному) и Спасской (по Ново-Спасскому монастырю на берегу Москвы-реки, ныне возрожденному). Заставы уже тогда переименовали в Абельмановскую (в честь революционера Абельмана) и Крестьянскую. За Камер-Коллежским валом были сплошь деревянные дома, на весь переулок лишь два кирпичных в три этажа. <...>
В третьем классе (или в четвертом?) после школы мы с группой приверженных мне мальчиков имели обыкновение шататься по переулкам и бульварам нашего района. Домой идти не хотелось. И вот ранней осенью – это было настоящее «бабье лето»: синее небо, солнце, золотые листья, тепло – ребята предложили пойти на Калитниковское кладбище. В тот еще достаточно патриархальный век мне ничто не угрожало. Погуляли по кладбищу. Мальчики мне говорят: «Пойдем подальше, мы тебе такое покажем!» Пришли в конец кладбища. Пустая широкая поляна с взрыхленной в комьях землей, вьются мухи – нехорошие, мясные, со спинкой, переливающейся зеленью. «Знаешь, что здесь? Сюда мертвецов привозят целыми грузовиками – вот он видел». – «Да, я видел, – говорит, – вываливают в ямы и забрасывают землей. Одну женщину прямо подцепили и бросили».
Ну как же я не ужаснулась и не задалась вопросом, откуда же их привозят так часто и в таком количестве? И женщин? Это было что-то такое, что осмыслить в наши десять лет мы не могли. А потом, после 1986-1987 годов, когда появились сообщения о массовых расстрельных захоронениях в Бутове, под Орлом и во многих других местах, я вспомнила нашу ту прогулку по кладбищу в 1930 году (может быть, в 1931-м). Вот что это, оказывается, было! Но 1930-е – 1931-е годы?
Так рано? Да. Так рано.
- Вы хотите что-то добавить к статье! - поинтересовался я.
- Я знаю точное место массового захоронения бывших «врагов народа», казненных в 30-е годы в московских тюрьмах, и оно находится я нашем городе.
- Вы слышали об этом от кого-нибудь, записали чей-то рассказ или!..
- Я видела это собственными глазами. Собственными! Не раз! На протяжении нескольких лет подряд...
Признаться, поначалу я удивился и растерялся, услышав точный адрес места массового захоронения. Сказать по правде, даже отдаленно не мог подобного предположить.
Отложив все дела, я встретился с нею на следующее утро.
ОВРАГ НА КАЛИТНИКОВСКОМ
Или детские воспоминания Нади ЗЛОБИНОЙ, поведанные на росстанной дороге.
...Итак, жила-была девочка. В старинном Брошевском переулке в Москве, у Абельмановской заставы, недалеко от огромного мясокомбината. Звали ее Надя Злобина. В 1935 году ей исполнилось 10 лет. Тогда близлежащие улицы еще не были заасфальтированы, и, гуляя с подружками, Надя любила смотреть, как из подмосковных деревень по пыльной булыжной постовой гнали скот на комбинатскую бойню. В те годы и окрестные улицы назывались по-другому: Талалихина именовалась «Мясной бульварной», а нынешняя Прогонная - «Скотопрогонным тупиком». Нередко Надя, вместе с подружками медленно шли следом за стадом буренок по Мясной бульварной, сворачивали в Сибирский проезд, затем в Скотопрогонный - и останавливались лишь возле самой бойни.
Лев Толстой недаром утверждает, что первые впечатления детства - самые сильные и оставляют в памяти след на всю жизнь. То, что видели Надя Злобина, ее старшая сестра Зина и их школьные подружки, они помнят и сегодня до мельчайших подробностей, хотя с тех пор минуло более полувека. Эти картины запечатлелись в памяти Нади навсегда, ранив на всю жизнь: уж очень они отличались от того, что видела она и чему учили ее в школе, от привычных текстов песен о счастливом и безмятежном детстве, от парадных фильмов и радиопередач тех лет...
Рассказ ее записан на магнитофонную ленту. Из-за недостатка места и я позволил себе лишь небольшие сокращения.
«...Я - коренная москвичка. Родилась в 1925 году. Вся моя довоенная жизнь, все мое детство связаны с Калитниковским прудом, вот он, видите, рядом с кладбищем. А жила я в Брошевском переулке, по соседству. Гулять мы ходили на Калитниковский пруд, тут было то, что ныне мы называем «зеленой зоной», другого места отдыха рядом не было, так что взрослые и дети ходили на пруд. На Калитниковском кладбище захоронена моя бабушка; мама и папа еще в раннем детстве водили меня сюда за ручку. Летом во время школьных каникул дети приходили играть на Калитниковское кладбище: в пионерские лагеря нам попасть не удавалось, так что для отдыха оставались пруд да кладбищенская территория, где у нас были свои любимые дорожки, а за оградой памятников хранили мы свои любимые игрушки... Так вот, летом мы всегда бегали купаться на пруд, а во второй половине дня пробирались играть на кладбище. Это теперь можно увидеть посетителей на кладбищах в вечернее время, а до войны все взрослые покидали кладбище перед обедом, и тогда мы, ребятишки, устраивали игры иа кладбище - и нам никто не мешал. Ходили играть на кладбище только в летнее тремя, зимой мы здесь не бывали.
- В какие годы это было?
- В 1934-м, тридцать пятом, тридцать шестом, тридцать седьмом и так далее. В левой части кладбища был большой глубокий овраг. Это было всегда безлюдное и пустынное место. Взрослые его очень боялись и категорически запрещали нам близко подходить к оврагу, уверяя, что туда сбрасывают голых мертвых людей, привозимых на специальных машинах. Но в нас это разжигало еще большее любопытство. Обратите внимание: вот этого высокого бетонного забора до войны на кладбище не было. Его поставили сравнительно недавно. А вокруг кладбища была построена металлическая ограда на кирпичном фундаменте. Со стороны Скотопрогонного был оборудован специальный въезд для машин, которых мы ждали, притаившись за могильными плитами. Случалось это по вечерам...
- А как выглядели эти машины?
- Это были большие металлические фургоны серовато-синего цвета, точь-в-точь такие, в каких возили мясные туши и сосиски с мясокомбината. Машина заезжала со Скотопрогонного, следовала вдоль оврага, останавливалась у самого края. Из кабины выходил человек в галифе, сапогах, гимнастерке и фуражке, с лопатой в руках. В это время открывались задние двери машины, из них выбрасывался как бы специальный помост, и тогда появлялись еще двое военных.
- Вы это точно помните?
- Совершенно точно. На этих военных были надеты длинные резиновые фартуки. Как правило, черного цвета или желтого. Руки их были в перчатках, тоже длинных. Как только открывались задние двери машины, эти двое военных сразу же начинали выбрасывать в овраг тела обнаженных мертвых людей.
- Как они это делали?
- Один брал труп за голову, другой за ноги. Раскачивали сначала, а потом швыряли как можно дальше в овраг. Швыряли, как попало, прямо из машины, часто не спускаясь на землю.
- Прямо из машины?
- Да, прямо из машины. Тела падали в беспорядке одно на другое.
- Какая, примерно, была глубина оврага?
- Метров семь... Может быть, больше.
- Вы когда-нибудь спускались туда?
- Нет, никогда! Очень страшно было. Даже сейчас сердце обрывается.
- Скажите, тела сбрасываемых в овраг людей были обнаженными или одетыми?
- Мы видели, как сбрасывали только голые трупы. Это я очень хорошо помню. Были трупы мужчин и женщин. Сбрасывали их очень поспешно, в беспорядке, торопились уехать поскорее, чтобы никто ничего не увидел.
- Кто засыпал эти трупы землей?
- Человек в военной форме, который вылезал из кабины шофера. Он и засыпал сброшенных в овраг людей землей. Как только все трупы сбрасывали, машина тут же уезжала.
- Эта операция продолжалась долго?
- По времени точно сказать не могу. Но не задерживались ни одной лишней минуты. Все делалось очень быстро. Для машины была оборудована хорошо накатанная дорога. На кладбище возле оврага. Вероятно, такая машина приезжала вечером не одна... Не раз, и не два...
- Сколько трупов выбрасывали из машины в овраг в каждый такой рейс?
- Не меньше двух десятков. Среди них женских трупов было мало. Помню, вернувшись домой, мы с сестрой ничего не могли есть. Нас рвало... А папа, узнав где мы были, кричал: «Что вы делаете? Это же машины с Лубянки! С Лубянки! Не смейте туда ходить!». Я впервые узнала тогда слово «Лубянка». Страшно вспоминать все это теперь!
- Но все-таки вы продолжали ходить к оврагу?
- Продолжали. Каждое лето и по многу раз. И чем старше становились, тем чаще ходили. Но однажды человек в форме НКВД, приехавший с машиной, увидел, что мы спрятались за могильной плитой, и погнался за нами. Но мы знали все кладбищенские тропки лучше него и сумели первыми добежать до забора. А он побоялся гнаться за нами по улице. До сих пор помню его разъяренное лицо, ругательства и угрозы, которыми он осыпал нас, детей. А взрослых вокруг никого не было.
- Вы бы узнали его теперь, если б смогли увидеть?
- Конечно, наверняка бы узнала. В этом я совершенно уверена. Он запомнился мне на всю жизнь: маленького роста, в сапогах, гимнастерке и галифе, злобный. Почему-то все военные, которые сопровождали эти машины, были небольшого роста... Я потом долгие годы просыпалась по ночам, вспоминая, как он гнался за нами. Но все-таки ходила смотреть по-прежнему, как с этих машин сбрасывают трупы в овраг.
- Мы сейчас стоим с вами у центральной части этого оврага. Он весь засыпан. Более того, сверху расположены новые захоронения.
- Эти захоронения разрешены только с 1953 года. После смерти Сталина. Посмотрите: на основной части кладбища поверхность идеально ровная, все просматривается на десятки метров. А здесь захоронения делались с учетом своеобразной «маскировки» оврага, поэтому все перекосилось, частично
ушло в зыбкую, неутрамбованную помпу. Так попытались скрыть следы этого страшного массового захоронения 30-х годов. Многие мои подруги, жильцы окрестных домов помнят и знают, что таится в этом овраге.
- У этих спецмашин был, видимо, постоянный маршрут следования? Какой?
- Они следовали маршрутом, который мы, дети, хорошо запомнили, потому что часто видели их именно на этих улицах. От Абельмановской заставы машина выезжала на Мясную бульварную улицу, потом поворачивала в Сибирский проезд, ныне существующий. С Сибирского проезда спецмашина выезжала на Скотопрогонный, сворачивала к въезду на кладбище и далее ехала вдоль оврага, останавливаясь в нужном месте. Да, этот маршрут был постоянным.
- Как вы полагаете, откуда машины начинали свой рейс?
- Здесь неподалеку располагалась Таганская тюрьма. Однако могли приезжать и с площади Дзержинского, из Лефортова, из Бутырок... Из многих тюрем в тридцатые годы начинали свои страшные рейсы эти так называемые спецмашины. Но откуда бы ни начинали они свой путь, он становился последним для тех, кого свозили в овраг на Калитниковском. Последний путь для казненных люди в старину называли «росстанным», точнее, «росстанной дорогой». Такая «Росстанная улица» есть, например, в Ленинграде при подходе к Волкову кладбищу. Как видите, подобная дорога в нашем городе была, да называлась она по-другому - «Скотопрогонной».
...Вместе с Надеждой Михайловной Злобиной мы медленно шли по улицам и проездам, которые она на редкость точно назвала «росстанной дорогой». И так же взволнованно продолжала свой рассказ о страшных, непреходящих воспоминаниях своего детства...
- А в воскресенье, 11 сентября, я встретился и побывал на Калитниковском кладбище еще с одной свидетельницей тех трагических событий, коренной москвичкой, всю жизнь прожившей неподалеку от Калитниковского, Варварой Анистифоровной Мороз. Ей 88 лет, шестеро ее сыновей погибли на фронтах Великой Отечественной войны. В 1938-1939 годах она подрабатывала стиркой белья в церкви Всех Скорбящих и почти ежедневно была на кладбище и в церкви в вечернее время. «Особенно подружилась я со сторожихой церкви Всех Скорбящих Марией, рассказывает Варвара Анистифоровна.- Как-то обратила внимание, что она часто плачет украдкой, чем-то угнетена. Отозвала ее в сторону, поинтересовалась, что случилось. Мария говорит: «По вечерам приезжают на наше кладбище машины с трупами людей, останавливаются возле оврага. Какие-то военные в форме НКВД сбрасывают с обрыва расстрелянных людей, словно скот, и тут же присыпают их сверху землей. И мужчин и женщин! А головы у них прострелены в двух местах. Закапывают всех без гробов, и все торопятся, торопятся, боятся, чтобы не увидел кто-нибудь». Я ужаснулась: «Как это - без гробов?! Мы, вот, иной раз кошку мертвую найдем или собаку, так стараемся коробку какую-нибудь отыскать или ящик, чтобы захоронить, как положено. А тут людей, людей мертвых кидают в овраг и без гробов!»
Не поверила поначалу. Потом упросила Марию показать, где все это происходит и как. Она долго не соглашалась, а потом велела мне прийти в церковь на следующий день после пяти вечера. Было это осенью тридцать восьмого. Темнело рано. В назначенное время пришла я на кладбище, где, кроме нас, людей никого уже не было. Добежали мы до оврага, спрятались за кусты, стали ждать. Скоро к обрыву подъехали две машины, легковая и грузовая. В легковой - трое, видно, начальство, это я по петлицам узнала. Они из машины так и не вылезли, наблюдали из окон. Из кабины грузовой машины вылезли двое в военной форме и, вынув лопаты, спустились в овраг. Тут же распахнулись задние двери грузовой машины, и на землю спрыгнули еще двое в гимнастерках, галифе, сапогах и бушлатах защитного цвета. Военные брали из машины трупы людей и, раскачивая, швыряли их как можно дальше, в овраг. Я хорошо разглядела мертвых людей: у них у всех на головах было по две раны. Возле этих отверстий запеклись сгустки крови. У некоторых, у кого кровь сочилась особенно сильно, в дырочки были вставлены куски тряпок. Среди тех, кого в беспорядке побросали в овраг, мне особенно запомнилась одна женщина. У нее на лбу, ближе к виску, было отверстие, и из него торчал кусок белой тряпки, а следы засохшей крови тянулись по всему лицу. До войны мы, простые женщины, носили длинные волосы, а у этой стрижка была короткая, как у партийных и комсомольских активисток. Тут я не выдержала, заплакала, схватила Марию за руку, и мы выскочили из-за кустов к краю обрыва. Я закричала: «Что вы делаете? Разве можно людей без гробов хоронить? Вы бы раньше сказали, так здешние прихожане деньги собрали на гробы, чтобы мертвых, как положено, захоронить! А вы что делаете? Это же великий позор! Сейчас в милицию сообщу!» Тогда один военный обернулся и полез к нам из оврага. Сам точно пьяный, глаза дикие. А как узнал сторожиху Марию, выругался и закричал: «Пошли отсюда! Не ваше дело! Увижу еще раз - плохо вам будет!» И замахнулся на нас лопатой... Мы с Марией побежали в церковь и обе плачем, плачем...»
Рассказ Варвары Анмстифоровны Моров дополняет еще одна свидетельница трагических событий 30-х годов, медицинский работник Зинаида Михайловна Филиппова, 1922 года рождения. Всю жизнь живет она рядом с Абельмановской заставой и почти полвека трудится в родильном доме № 14 Пролетарского района. Зинаида Михайловна - депутат 3 созывов районного Совета народных депутатов Пролетарского района Москвы, участница Великой Отечественной войны, награжденная орденом Отечественной войны, медалью «За трудовую доблесть» и другими правительственными наградами. Ее фотография украшает Доску почета Пролетарского райздравотдела.
- Вместе с подружками из окрестных домов,- говорит Зинаида Михайловна,- я каждое лето в 1934, 1935, 1936, 1937 годах пробиралась во второй половине дня на Калитниковское кладбище после игр и отдыха на близлежащем пруду и многократно наблюдала, как в закрытых машинах привозили и сбрасывали в кладбищенский овраг трупы расстрелянных мужчин и женщин. Их наспех присыпали землей работники в форме НКВД. Трупы обычно сбрасывали из машины в овраг два человека в военной форме, поверх которой были надеты длинные фартуки, темные или желтые. Мне особенно запомнились тела казненных: они были неестественно розового цвета и выглядели, на первый взгляд, очень полными, упитанными, с большими животами. Трупы женщин и мужчин были обнаженными, поэтому такая особенность сразу же бросалась в глаза. Лишь значительно позже я поняла, в чем дело. Сбрасываемые на дно оврага трупы падали один на другой, и, когда сталкивались, мы, дети, слышали странный звук, такой, словно лопалась волейбольная или автомобильная камера: п-ф-фф! П-ф-фф! И из оврага доносился до нас тяжелый трупный запах. Нас рвало от этого ужасного запаха даже тогда, когда тела казненных были присыпаны землей. А причина в том, что тела казненных уже начинали раздуваться от жары, прежде чем их успевали транспортировать из тюремных подвалов. Видимо, им долго приходилось ждать своей очереди на последний рейс в спецмашине. И хотя столько лет прошло с тех пор, я до сих пор ощущаю этот сладковатый запах разлагающихся трупов из оврага на Калитниковском, и мне становится не по себе, а ведь я была на фронте и многое повидала, много страшных картин, но эти, свидетелем которых пришлось быть в тридцатые годы много раз на этом самом кладбище при захоронении казненных, не выветрятся из памяти никогда...
Рассказы свидетелей Надежды Михайловны Злобиной, Зинаиды Михайловны Филипповой, школьных их подруг, а также Варвары Анистифоровны Мороз - живой укор всем нам, что тайна оврага на Калитниковском кладбище не раскрыта до сих пор, хотя минуло с той поры более полувека! Сейчас, когда в нашем городе принято решение о создании мемориалов жертвам сталинских репрессий, общественности необходимо знать подлинные месте захоронений безвинно казненных в 30-е годы людей. Это важно не только для родственников, детей и внуков погибших - это важно для всего нашего общества.
Ныне Скотопрогонный тупик, к которому примыкает зловещий овраг на Калитниковском, переименован в Прогонную улицу.
Да назови мы сегодня бывший Скотопрогонный тупик хоть Солнечным проспектом или Проспектом Всеобщей Радости и Ликования - не придут туда москвичи, покуда не расскажем мы всю правду о кладбищенском овраге, куда швыряли тела казненных в московских тюрьмах людей, словно освежеванные мясные туши. Кажется, сама судьба расположила этот овраг на Скотопрогонном тупикенеподалеку от знаменитой комбинатской бойни. Не подтверждает ли это рожденное самой жизнью словосочетание, что полувековое стыдливое молчание над местом тайного захоронения тысяч казненных в 30-е годы завело в тупик и всех нас? Мало поменять название улицы. Скотопрогонная вела и ведет мимо храма, знаменитой церкви Всех Скорбящих на Калитниковском кладбище. К храму ведет узкая тропа, протоптанная еще полвека назад босоногой Надей Злобиной, ее школьными подружками и скромной русской прачкой Варварой Мороз. Полвека в их сознании шла непрекращающаяся работа совести. Всю жизнь испытывали они острую боль за посрамление образа человеческого, за поступки человеконенавистников и садистов, но их души не поддались самому жестокому затаптыванию...
Александр МИЛЬЧАКОВ.
______________
ОТ РЕДАКЦИИ.
Мы считаем, что этот рассказ-документ должен стать одним из свидетельских показаний и рассмотрен на заседании Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями 30-х - 40-х и начала 50-х годов, и мы узнаем имена тех, кто нашел свое последнее пристанище на дне оврага Калитниковского кладбища...
Семья. № 40. 1988