К 1979 году тяжело больной Шаламов уже не мог себя полноценно обслуживать, постоянную сиделку он позволить себе не мог, ухаживать за ним постоянно было некому. Обстоятельства помещения Шаламова в дом инвалидов и ветеранов труда № 9 раскрываются в воспоминаниях Галины Воронской, хорошей знакомой Шаламова по Колыме.

Последнее время перед помещением его в интернат я с ним уже почти не встречалась. Он разошелся с Ольгой Сергеевной, а ходить в два дома я считала, неудобством, да и не очень он меня приглашал! Как-то раз, правда, вызвал нас с мужем [Иваном Степановичем Исаевым] в больницу. Не знаю, по поводу чего он лежал. Мы навестили его, разговор был общий, так как он проходил в больничном коридоре, Варлам Тихонович все-таки был доволен, что мы пришли, очевидно, не слишком много народу его тогда посещало. Через какое-то время он позвонил — и вызвал нас к себе на дом. Он жил на Васильевской улице. Мы с мужем приехали. В комнате был ужасный беспорядок. Стояла электрическая плитка и кругом была разбросана масса листов бумаги. Что это были за листы — я не знаю. В это время соседи начали хлопотать, чтобы его поместили в интернат, он уже иногда забывал — включит газ и не зажжет его и т. д. С ним было опасно жить. Участковый милиционер и соседка по квартире к нему хорошо относились. Его устроили в интернат на Планерной, это один из лучших интернатов.
Теперь возвращаюсь к моменту его отправки. Я осталась внизу, у дома, а Иван Степанович пошел с женщиной из Литфонда наверх, помог Варламу Тихоновичу одеться, причем он очень сильно толкнул Ивана Степановича, так, что тот отлетел к стенке. Затем они вышли все втроем. На нем было пальто, несмотря на летнее время, и зимняя шапка с ушами. Там стояла машина от Литфонда. Когда Варлам Тихонович уезжал, он мне все время махал рукой, и я с болью почувствовала, что сюда он больше не вернется.
Когда машина отъехала, подошла женщина — на лавочке там сидело несколько пожилых женщин. Спросила, увезли ли его? Женщины ответили, что увезли. Она вздохнула, что же поделаешь, раз ему Сталин выписал кровавую путевку в жизнь. Женщины сочувственно закивали головами, а потом они меня спросили: а вы от какой организации его провожаете? Я ответила: я его провожаю от Колымы.

Важно понимать одно — как раз то, что меня в свое время так поразило: у него была нарушена способность правильно двигаться, происходили насильственные движения шеи и головы, у него была нарушена способность внятно артикулировать свою речь… но у него не был нарушен интеллект! Внутри этой чудовищной скрюченной, дергающейся, почти немой оболочки, находившейся в чудовищных условиях, был живой, страдающий, гениальный человек. Всеми забытый в доме скорби. И занимаясь научными изысканиями, наверное, нельзя об этом забывать, тем более что, еще раз хочу подчеркнуть: все это было совсем недавно.