Адрес: г. Москва, Большой Гнездниковский пер., д. 10

Дом Нирнзее.
1980-е годы. Фото:
В
В этом издательстве вышли все пять прижизненных поэтических сборников Шаламова: «Огниво» (1961), «Шелест листьев» (1964), «Дорога и судьба» (1967), «Московские облака» (1972), «Точка кипения» (1977), лучшим из которых (наименее искалеченным цензурой) автор считал четвертый — «Московские облака». Редактором всех поэтических сборников был Виктор Фогельсон, который отстаивал не только поэтические сборники, подавая по начальству самые лестные редакционные заключения, но и попытался пробить в печать «Колымские рассказы». Шаламов дважды предлагал их «СовПису», но оба раза получил отказ.


Из шаламовских поэтических сборников прежде всего изымалась именно колымская, лагерная тематика. Вот типичный пример: в фонде Шаламова в РГАЛИ хранится рукопись стихотворения под названием «Бухта Нагаево в августе 1937 года». Оно было написано в 1960 году в Москве и вошло в сборник «Шелест листьев» (1964). В сборнике оно названо просто «Бухта» и в нем опущена последняя строфа:
Легко разгадывается сон
Невыспавшегося залива.
Огонь зари со всех сторон,
И солнце падает с обрыва.И, окунаясь в кипяток,
Валясь в пузырчатую воду,
Нагорный ледяной поток
Обрушивается с небосвода.И вмиг меняется масштаб
Событий, дел, людей, природы,
Покамест пароходный трап,
Спеша, нащупывает воду.И крошечные корабли
На выпуклом, огромном море,
И край земли встает вдали
Миражами фантасмагорий.
Прекрасное стихотворение само по себе. Но в рукописи, в полном варианте этого стихотворения, была еще одна, последняя строфа:
И по спине — холодный пот,
В подножье гор гнездятся тучи.
Мы море переходим вброд
Вдоль проволоки колючей.
Конечно, строфу редакторы убрали





В «Советском писателе», как и в других издательствах, рукопись проходила внутреннее рецензирование. Неминуемый, как сейчас очевидно, отказ из официального издательства Союза писателей СССР, возглавлявшегося официозным критиком — и по совместительству доносчиком, по его наветам были расстреляны поэты Борис Корнилов и Бенедикт Лифшиц —
Думаю, что опубликование сборника «Колымских рассказов» было бы ошибочным. Этот сборник не может принести читателям пользы, так как натуралистическая правдоподобность факта, которая в нем, несомненно, содержится, не равнозначна истинной, большой жизненной и художественной правде, которую читатель ждет от каждого художественного произведения.
Именно эта рецензия легла в основу заключения редакции «Советского писателя», подписанного

Первая страница внутренней рецензии О. Волкова.
Фото:
Вторая попытка издать хотя бы часть «Колымских рассказов» вместе с «Очерками преступного мира» относится к 1966 году. Опять положительную рецензию написал Олег Волков, восторженно отозвался о сборнике критик Олег Михайлов, но бдительная редакция воспользовалась специально организованной рецензией лауреата сталинской премии третьей степени Юрия Лаптева — и проза Шаламова оказалась вытеснена в самиздат и тамиздат.



Варлам Шаламов в 1960-е гг. Фото:
Но не всегда Шаламову переводы давались так легко. Если он видел в поэте яркую индивидуальность и находил в его биографии черты, схожие с его собственной судьбой, то подход бывал совершенно иным. Как замечал сам Варлам Тихонович, «перевод и заключается в том, чтобы правильным образом словесно, психологически, а в более существенном, оценкой — с моей позиции и дать истолкование опыта для меня самого очень интересного».
Наиболее интересны переводы Шаламова стихов грузинского поэта Галактиона Табидзе и белорусского поэта Хаима Мальтинского, писавшего на идиш.
Хаим Израилевич Мальтинский (1910–1986) был человеком необычайно трудной судьбы. Участник Великой Отечественной войны, награжденный боевыми орденами и медалями, он в битве за Берлин потерял ногу, его семья — жена и семилетний сын — погибла в Минском гетто. После войны Мальтинский оказался в Биробиджане, где возглавлял издательство Еврейской автономной области. В 1951 году был репрессирован по обвинению в «буржуазном национализме». В тюрьме его пытались сломить морально, отобрав протез, чтобы заставить ползти по полу на допросы. Вернулся в Белоруссию лишь в 1960 году после реабилитации.


Шаламов познакомился с Хаимом Мальтинским в «Советском писателе» и проникся его судьбой. В письме к своему ближайшему другу Якову Гродзенскому Шаламов писал:
Со мной в пятницу в «Советском писателе» произошел занятный случай. Я сидел у Регистана (это сын нашего
Эль-Регистана , автора пресловутого «Гимна» — но тоже уже в годах — он заведует поэзией народов СССР) и ждал своего редактора Фогельсона — принес ему для будущего сборника стихи. Регистан говорит: «Вы не хотели бы, В. Т., поработать для нас?» (А я им переводил раньше несколько разпять-шесть лет назад.) Я говорю: «Хочу и обязательно к Вам зайду поговорить на эту тему». Регистан говорит: «Не заходите, а берите прямо сейчас. Пойдемте, я Вас познакомлю с автором и, если его судьба и стихи покажутся Вам интересными, берите». Мы вышли, и он познакомил меня с минским еврейским поэтом, пишущим на еврейском языке, наших лет. Был на войне, потерял ногу. Получил срок и просидел десять лет в лагере. Вторая нога за это время потеряла гибкость, образовалосьчто-то вроде контрактуры, и он прыгает на двух как бы протезах. Ну, сам понимаешь, еврей да еще инвалид с военным протезом, да еще лагерник, да еще поэт, пишущий стихи. Я говорю Регистану: «Да, я возьму переводы, а где стихи?» — «Стихов нет, привезет через полчаса». Приехал мой редактор, мы отвлеклись разговором об удивительной судьбе Белинкова. Я разговариваю и все время думаю: если хоть строчка будет в этих стихах о благодарности за судьбу и науку, хотя бы в самой завуалированной форме, я новых стихов не возьму, откажусь. Привозят стихи. Я просматриваю то, что мне досталось (мы переводим пополам с Озеровым) и ничего «компрометирующего» не нахожу. И беру. Потом просмотрел дома. Это — поэт, божьей милостьюпоэт-самоучка , разбитый жизнью в лагере и войной. Трещина по сердцу, тревога, но ни строчки, ни звука, что было бы подлым, уклончивым. Вот такой герой. Весь тон обвинения скрытого, искренность, обида.
Я обещал и ему и Регистану сделать все, что в моих литературных силах, чтобы эти стихи не утратили тех качеств, которые всякий стих всегда теряет при всяком, даже гениальном переводе.
Сегодня он был у меня — Мальтийский Хаим Израилевич. Его мать, жену и детей немцы убили. Что за жизнь, Яша. Я похвалил стихи, сказал, что для меня самое главное, чтобы Вы ничего не забыли. Ни Гитлера, ни Сталина. Но и по стихам видел, что автор не забудет, не собирается забывать. Нет стихов «проходных» или фальшивых, а счастье — еврейское счастье, шутки — еврейские шутки.
Особое отношение к автору и к работе над переводом в данном случае питалось и другими мотивами: известно, что в конце