Адрес: Москва, ул. Алексея Толстого, д. 8
Здесь жил Павел Литвинов — один из участников демонстрации на Красной площади, отправленный в пятилетнюю ссылку в Читинскую область сразу после суда над ним и остальными демонстрантами.
Улица Алексея Толстого, дом № 8. Фото: PastVu
Павел Михайлович Литвинов (р. 1940) — участник демонстрации на Красной площади. Физик. Автор и редактор самиздата: составитель сборников «Правосудие или расправа?» о демонстрации на Пушкинской площади (1967) и «Процесс четырех» (1968), участвовал в сборе информации для «Хроники текущих событий».
В январе 1968 года Лариса Богораз и Павел Литвинов составили «Обращение к мировой общественности» по делу Галанскова, Гинзбурга, Добровольского и Лашковой, которое в тот же день было зачитано на «
Уважаемый Павел Михайлович!
Спасибо вам и Ларисе Даниэль за смелое и честное письмо. Мы возмущены процессом до глубины души и понимаем, к чему может привести всеобщее молчание и равнодушие. Мы прозрели два года назад, когда были наказаны Синявский и Даниэль, мы поняли вопиющую несправедливость наших органов власти и жестокость отдельных личностей, посмевших попрать писательские и человеческие права людей.
Наши деды и отцы были расстреляны, умирали в лагерях, знали все ужасы сталинской реакции. Мы представляем себе, как страшно жить, когда вокруг молчание и страх. Поэтому мыслящее поколение60-х годов призывает всех частных людей поддержать двух смельчаков и подписаться под вашим письмом. Тот, кто смолчит, совершит преступление перед совестью и перед Россией. А она платит за это дорогой ценой: кровью своих умнейших и талантливейших людей — от Осипа Мандельштама до Александра Гинзбурга. Мы за то, чтобы были освобождены Синявский и Даниэль, за то, чтобы международный трибунал рассмотрел дело четырех писателей в соответствии с международным правом, за суровое наказание судей, поправших нормы социалистической законности <…>. Нам, только вступающим в жизнь, уже надоели фальшь и обман — мы хотим правды и справедливости.
Только сплотившись, мы можем добитьсячего-то , иначе будет хуже: террор, реакция, невинные жертвы. А мы ответственны за все, что происходит в мире — ведь этому нас учит наша литература, ее лучшие произведения. И мы не можем смириться с узколобой трактовкой Толстого, Чехова, Куприна, Блока, с исключением из программы Достоевского, Бунина, Цветаевой, Пастернака и др. Наша школа воспитала себе верных охранников — тупых зубрил, выучивших историю партии и основы истмата. Мы не можем молчать, когда вокруг демагогия, газетная ложь, предательство. Нам жаль только своих родителей.
Мы просим передать это письмо, чтобы его услышали наши сверстники и наши единомышленники, чтобы судьбы писателей были решены справедливо.
Мы надеемся, что несмотря ни на что, мы не одиноки, что мы услышим голоса честных людей.Группа школьников (24 человека).
Подписи.13.1.68 г.
г. Москва.
За участие в демонстрации на Красной площади Павел Литвинов был приговорен к пятилетней ссылке (1968–1972), которую отбывал в Читинской области. После возвращения из ссылки продолжал участвовать в правозащитной деятельности. Эмигрировал в США в марте 1974 года. Живет в г. Территауне (штат
Павел Литвинов. Фото: архив общества «Мемориал»
Фрагмент разговора с Ниной Литвиновой, Евгением Сыроечковским и Павлом Литвиновым.
Взяла интервью Ольга Розенблюм (РГГУ), 30 апреля 2019 года
ПЛ: …Я отдельно встречался с журналистами во время судов, и иногда они приходили ко мне.
Дело в том, что квартира, где я жил с сестрой и ее мужем в 1967–68 году на улице Алексея Толстого, на Спиридоновке, была новая, в ней не было телефона. Поэтому надо было приходить ко мне без звонка.
А Андрей Амальрик жил недалеко оттуда на Арбате, возле театра Вахтангова, это было практически пешеходное расстояние. Я пешком туда доходил за 10-15 минут. У него был телефон, и он жил в коммунальной квартире с десятью разными семьями, в одной комнате они жили с его женой Гюзелью. Очень большой комнате, вся она завешена была картинами всех художников того времени: Вейсберга, Ситникова и т.д. И самой Гюзели — она была ученицей Ситникова. И поскольку квартира была коммунальная, она была недоступна для КГБ. Потому что никто прийти туда просто так не мог, во-первых. Во-вторых, Андрей и Гюзель обычно бывали дома. Надо было взламывать дверь, надо было объяснять соседям — огромная квартира, темный коридор. Надо войти в квартиру, надо пройти через длинный коридор квартиры, убедить всех соседей, что ты пришел — свой человек, и взломать замок в Андрееву комнату. Поэтому, как ни странно, вот в этой самой ситуации [хранить там что-то] было довольно безопасно.
В то время как в мою квартиру, где я жил с сестрой, входили в любой момент. Я понимал, что я там ничего не могу оставлять [комментарий Нины Литвиновой от 7 июня 2020 г.: «Муж был в экспедиции, а я была просто с ребенком маленьким»].
—Это примерно совпало с вызовом [в КГБ] [См. письмо Павла Литвинова от 3 октября 1967 г. в газеты «Известия», «Литературная газета», «Комсомольская правда», «Московский комсомолец», «Морнинг Стар», «Юманите» и «Унита» с записью его разговора с «работником Комитета Гостевым». По воспоминаниям Нины Литвиновой и Евгения Сыроечковского, в эту квартиру въехали в середине ноября 1967 г., т.е. через полтора месяца после вызова к Гостеву и сделанной по следам того разговора записи. С точки зрения Нины Литвиновой, такие незаметные приходы в родительскую квартиру на Фрунзенской набережной, где жили до этого, были маловероятны («Там всегда кто-то был, туда, наверное, все-таки никто не заходил»)]. А до этого, может, и приходили, но я не замечал. Я стал подслеживать в это время. А кроме того, я знал: за мной такая была плотная слежка все это время…
***
ОР: Вы надолго уезжали из дома, а у вас там «Хронику» печатали в это время. Как это вас касалось, когда вы возвращались?
ЕС: Мы жили в разных комнатах с Павлом. То, что там происходило, — это у него происходило. Ну, мы жили одной семьей, но... Ты по четвергам устраивал у себя?
ПЛ: Вторники.
ЕС: У нас были большие сборища. Человек 20-25 постоянно собиралось.
ПЛ: В какие-то дни было до 50. Еще бывали мои дни рождения, где уже сто человек набиралось [6 июля 1968 года]. Дело в том, что не было телефона, и никто не мог меня найти. И я говорю: каждый, кому я нужен, может во вторник приехать ко мне. И получился приемный день.
ОР: Приемный день — это что такое? Эти 50 человек – это компания, которая сидит-общается-выпивает? Или решаются какие-то деловые вопросы?
ПЛ: Я сразу объявил «сухой закон» на этот день. Выпивали всегда, но в этот день не выпивали.
ЕС: Пили чай...
НЛ: Читали самиздат. Передавали бесконечно... Всё сжирали из холодильника, как сейчас помню.
ЕС: Витя Красин кому-то передавал фотопленки, свернутые, на которых был самиздат.
НЛ: Было, шпики приходили.
ОР: Заходили в квартиру?
НЛ: Да, потому что мог прийти кто угодно. И гэбэшники приходили. Конечно. Павел опаздывал всегда. Прости за такую...
ПЛ: За клевету.
НЛ: …за клевету, да. И часто приходили какие-то люди. Я, разумеется, всех пропускала и никого не знала. И были какие-то люди — я очень хорошо помню, — которые говорили, что они что-то слышали, что они хотят познакомиться...
ПЛ: Бывали такие люди. Но не на вторники.
НЛ: Ну это я, конечно, не знаю.
ПЛ: Ко мне приходили гэбэшники.
НЛ: Конечно, приходили! Пришел Андрей Амальрик. Тебя не было, и пришли какие-то двое, к тебе пришли. Я все время Андрею говорила: пойди с ними поговори. Андрей говорит: они не ко мне пришли, они к Павлу пришли, пускай ждут.
ПЛ: Нет, я не спорю, что приходили. Я просто говорю, что всех, кто приходил во вторник, я знал в лицо. У меня была прекрасная память, я знал в лицо, по именам.
ОР: А кроме вторников что было?
НЛ: А кроме вторников приходили просто так. Потому что [открытое письмо «К мировой общественности» с указанием адреса] было передано по «Голосу Америки» или по «Би-би-си». В любой день приходили. Просто приходили.
ЕС: Звонок — и кто-то появляется. Я помню, пришел мужик, сказал, что ему нужен Павел. Павел, по-моему, в это время уже сидел. И когда он понял, что он попал туда, куда надо, он начал снимать штаны. Что меня страшно удивило. Оказалось, он весь был набит какой-то литературой. Это был корреспондент из «Рейтерс»... Приходил азербайджанец Гусейн, я помню... Нет, приходило довольно много людей. Спрашивали Павла, естественно. Он же свой адрес дал [в открытом письме «К мировой общественности»].
ОР: Получается, что у вас дома все время...
НЛ: …толпились.
ОР: Не только толпились, но и приходили с негласным обыском.
ПЛ: Да, да, конечно, это всегда подразумевалось.
ЕС: Приходил кто-то, спрашивали Павла, а поскольку его большей частью дома не было, то мы как-то... принимали их.
ПЛ: Потом, последние три месяца [перед арестом 25 августа 1968 г.] я вообще жил в Медведкове. Наташа [Горбаневская] иногда там [в квартире на Алексея Толстого] была, и первый номер «Хроники» она делала там, без меня в основном.
ЕС: Я помню, что я считывал первый номер «Хроники» — выискивал опечатки.
***
Разговор с Ниной Литвиновой 7 июня 2020 г.
НЛ: Она же [Наталья Горбаневская] печатала все время в нашей квартире. А у меня была жуткая запарка с курсовой. Я не брала академотпуск, и я все время работала, но надо было перепечатать курсовую, а исчезли все машинистки, и я уже не успевала. А Наташа села и мне перепечатала.
ОР: Когда она печатала «Хронику», вы были там?
Мы были там. Генька действительно сверял «Хронику». Наверное, тогда. И поехали на дачу. Это было, наверное, не раньше июня. А Генька уехал уже в экспедицию.
ОР: Я не могу сейчас найти этот разговор с Натальей Горбаневской, и помню, конечно, про тыняновское «врет как очевидец» (было ли это в нашем с ней разговоре, или я где-то читала?) – но помню, как она говорит: я сидела там печатала, потом я уехала в роддом, вернулась, и в печатной машинке бумага была ровно на том месте, где я ее оставила, – сколько там бывало народу, никто к машинке не притронулся. Вы не помните ее вернувшуюся после роддома к вам в квартиру?
Не помню. Может быть, действительно мы уехали на дачу, а она вернулась. А Павел уже в Медведкове, у Майки. Ключ, конечно, у нее был, ключ мы очень легко всем давали, это вполне возможно.
ОР: А каталожные карточки вы помните?
Если они были в моей комнате, это значит, что мы уже уехали на дачу.
***
ПЛ: Перед демонстрацией я приехал. Я жил в Медведкове и приехал туда и вычистил весь самиздат. И отвез или на Фрунзенскую [в квартиру родителей], или к Андрею [Амальрику], в общем, куда-то я его отвез перед демонстрацией. И считал, что квартира чистая. Но я совершенно не знал, что Наташа оставила массу материалов в Нинкиной комнате. И там были все каталожные карточки, которые она делала. На них было к каждой «Хронике» примечание, о каждом человеке короткая заметочка. У меня идет обыск, я знаю, что в моей комнате ничего нет, и ничего не нашли. Заходят в ту комнату — и вдруг я смотрю: эти карточки... Неужели у Нинки они были? Потом я понял, конечно, что это Наташа оставила.
ЕС: Ружье мое забрали тогда.
НЛ: Зато письма мои не взяли. Я была на даче с Темкой, и ты сказал, что это письма твоей сестры.
ПЛ: А я пытался склочничать, чтобы в ее комнату не шли: я не захожу к ней в комнату! А они сказали: если была бы она за ключом, заперта, то мы бы не вошли. Конечно, никакого ключа не было, дверь была открыта.
ЕС: А он потом приходил и говорил: «Вот мы забрали ваше ружье, у вас есть какой-нибудь документ на ружье?» (А тогда никакого документа еще не требовалось.) Я говорю: нет. «А охотничий билет, может быть, у вас есть?» Я говорю: «Охотничий билет – это ведь разрешение на производство охоты, а не на владение оружием». А тут он увидел у меня на столе финку. Нож. «Ну это ведь нельзя!» — «Ну как нельзя, можно. Видите, про ружье сказано, про огнестрельное оружие: запрещено и хранение. А про холодное оружие — только изготовление и ношение. А хранение не указано». И он на этом успокоился. «А что нам делать теперь с вашим ружьем?» Я говорю: «Как что? Принесите мне обратно». И они принесли действительно.
НЛ: Когда Павла арестовали, я послала в экспедицию телеграмму, что он заболел.
ЕС: Все было понятно. Я захотел раньше времени уехать, и тут же просекли, что из-за этого. И мне было сказано так: мы уважаем твои убеждения, но ты уважай наши. А по нашим убеждениям мы должны на тебе донести. И меня тогда лишили допуска по секретности, которая у меня была какая-то минимальная. Чему я очень обрадовался, потому что я должен был отработать с планшетами аэрофотосъемки, а тут меня этого удовольствия лишили. И должен был это делать мой начальник, который меня и заложил.
НЛ: Ты быстро тогда вернулся из экспедиции, да. А я была с Темкой, с маленьким.
ЕС: Андрей [Амальрик] у нас хранил документы в свое время, приносил нам. Когда его должны были посадить.
НЛ: Генька сделал в двери такую...
ЕС: … пустоту, полость. Я сделал такое хранилище для бумаг.
НЛ: Опускали туда самиздат...
ОР: А как достать?
НЛ: Веревочкой или чем-то. В пакетах там хранили. Гарикины [Суперфина], по-моему, тоже были.
ОР: После ареста Павла Михайловича вас перестали беспокоить?
ПЛ: Нет, масса людей еще происходила после моего ареста. Они подружились со всеми моими...
НЛ: Приходили люди. Во-первых, на день рождения всегда приходили. Жизнь продолжалась.
ОР: Я имею в виду обыски.
НЛ: Нет, обысков не было.
ПЛ: Тайно могли быть, конечно.
ЕС: Нет, не было.
НЛ: Я думаю, что нет. Всегда какой-то народ дома был.
ЕС: Нет, к нам был интерес только во время суда. Вот тогда за нами за всеми ходили.
Опубликовано 4 июля 2020 года