Адрес: Москва, Старомонетный пер., д. 31
Всесоюзный институт минерального сырья занимался поиском ресурсов минерального сырья на территории СССР. Всероссийский
Институт прикладной минералогии. 1929–1930 гг. Фото: PastVu
Институт прикладной минералогии был первым частным научным учреждением в России. Он был основан в 1904 году учеником
Государство ставило перед институтом задачу поиска минерального сырья на территории СССР. Исследования были направлены на создание новых разделов теории рудообразования, методических основ прогноза, поисков и изучения месторождений, а также разведку основных месторождений. В 1925 году название снова поменялось: теперь это был Институт прикладной минералогии и металлургии. В том же году началось строительство нового здания института в Старомонетном переулке по проекту архитекторов
Сотрудникам института удалось установить закономерности формирования редкоземельных месторождений, разработать модели формирования месторождений многих редких металлов — молибдена, вольфрама и олова. Были созданы методики локального прогноза рудных элементов, поисков и оценки месторождений, переработки и обогащения минерального сырья. Во время войны институт выполнял различные задачи, в том и числе непрофильные — изготовление корпусов снарядов для «Катюш», разработку незамерзающей смазки для боевой техники, разработку различных обогатительных комплексов для нужд фронта. Позже институт принимал участие в атомном проекте.
Н. М. Федоровский иВ. И. Вернадский в Институте минерального сырья, 1930-е годы. Из архиваС. Л. Щеглова. Фото:
В. А. Зильберминц
Продуктивная работа института была прервана репрессиями руководителей отделов и крупных ученых, сотрудников института в 1937–1939 годах. Нападки на институт были и раньше — в середине 19
Летом 1937 года в ВИМС нагрянула проверка группы геологов во главе с членом партии Никольской. Группа Никольской подготовила доклад, в котором охарактеризовала работу многих сотрудников института как вредительскую, дав толчок к последующим репрессиям талантливых ученых. Усугубили положение ложные доносы от желающих свести личные счеты и признательные показания, выбитые под пытками. Арестовали петрографа и минеролога
В своей «Хронологии»
Аршинов был невиновен — и имел характер, позволивший вынести инквизиторский строй нашей юстиции. И в очных ставках он твердо держался и выдерживал тяжелый режим. Он говорит, что достаточно подвергнуться оговору трех лиц, чтобы попасть в тюрьму — а затем зависит от нервов (для невиновных людей). Пыток не было, но он лишился зрения на один глаз,
т. к. не мог аккуратно лечить глаз, хотя глазной врач был к нему допущен. Он принадлежит к числу тех людей, которые строят новый строй гораздо больше партийных, взятых в целом, —т. к. это человек высокой моральной силы.
В тюрьме
Заведующий геохимической лабораторией института
Арестован и приговорен к лагерям был Йовче Смилов Йовчев, болгарский геолог, руководитель многочисленных экспедиций, организованных ВИМС. В 1937 году его арестовали и сослали на Колыму, где он сначала работал на лесоповале, а позже
Среди расстрелянных сотрудников ВИМС также были Карл Арнольдович Пучек — руководитель технологического сектора; Моисей Эммануилович Зборовский — заведующий лабораторией редких элементов.
С ВИМС связано имя Ивана Яковлевича Башилова. В ВИМС
В 1935 году Башилов возглавил опытный завод Табошарского месторождения. Вместе со своими учениками он впервые в СССР проверял новые идеи по эффективной добыче, переработки и обогащению урана. В 1937 году на месторождение приехала комиссия наркомата с проверкой и вынесла решение о бесперспективности рудника и завода. Работы приостановили. Но Башилов не сдался: он писал протесты в АН СССР и Наркомат тяжелого машиностроения. Вновь созванная комиссия вынесла решение о возобновлении работ. Впоследствии здесь будут добывать уран для атомного проекта.
В обстановке, сложившейся к 1937 году в СССР, любая неудача или низкая эффективность предприятия могла стоить его сотрудникам обвинения в контрреволюционной деятельности и дальнейшим лагерем и даже расстрелом. В июне 1938 года кандидатуру
Летом, как всегда, мы жили на даче всей семьей: папа, мама, моя сестра (на год старше меня), я и мой брат, которому только что исполнилось 6 лет. Мне было без двух месяцев 15. В ту теплую ночь — с 21 на 22 августа 1938 г. — мы с сестрой спали на сеновале, а папа с братом — в доме.
Я проснулась от того, чтокто-то меня тихонько расталкивал. В полутьме я узнала нашу хозяйку, которая будила меня: «Ира, Ира, вставай скорее, тебя зовет папа», — говорила шепотом она. Леля, моя сестра, спала рядом, и я протянула руку, чтобы ее разбудить. В голове мелькнула мысль о том, что папа будит нас, чтобы пойти «по росе» за грибами. Схватив мою руку, хозяйка сказала: «Лелю не трогай, пусть спит, папа просил разбудить только тебя». От сеновала до дома было метров 20. Я побежала босиком.
Дверь в нашу комнату была закрыта, я рывком открыла ее и все поняла… Первым я увидела папу в одном белье. Он был бледен и взволнован, но, подойдя ко мне, спокойно сказал: «Ира, не волнуйся, произошлакакая-то ошибка, и я завтра вернусь. Постарайся сделать так, чтобы не проснулся Володька». Я встала около кроватки брата. В комнате был чужой мужчина в штатском. В папиной комнате из платяного шкафа все было выброшено на пол, и двое мужчин ещечто-то там искали.Какие-то вещи валялись на полу и в большой комнате. Был четвертый час утра и в комнате был полумрак, начинающийся рассвет плохо освещал ее. Как только я увидела папу, я мгновенно успокоилась, вернее, застыла и не произнесла ни единого слова. Неожиданно ко мне подошел мужчина, остававшийся в большой комнате, и, как я поняла потом, был над остальными двумя начальником. Он протянул мне фотоаппарат «ФЭД» и шепотом сказал: «Возьмите и спрячьте». Я вся сжалась от ужаса и, заложив руки за спину, ближе подвинулась к кроватке, где спал Володя. Он отошел от меня. Я боялась смотреть на папу, чтобы не зареветь, помню только, что он в одном белье все время ходил по комнате. Я совершенно механически, как кукла, поворачивалась к Володьке — следила за тем, чтобы он не проснулся (так сказал папа), и все это время следила за «начальником». Через несколько мгновений «начальник» снова подошел ко мне, повернулся ииз-за спины снова протянул мне «ФЭД», прошептав: «Да возьмите же его, наконец, не бойтесь». Я не обругала его, но еще теснее прижалась к кроватке, где безмятежно спал брат. «Начальник» опять отошел от меня и прошел в маленькую комнату, где на столе лежали папины бумаги и рукописи, которые ворошили те двое, внешности которых я не помню совсем. Я услышала, как «начальник» спросил: «Ну, что?» «Ничего», — ответили ему. Я пыталась еще ближе прижаться к кроватке брата, но уже некуда было отступать, и я села на нее.
«Начальник» ловким и сильным движением засунул «ФЭД» под подушку Володе и отошел от нас. В это время из папиной комнаты вышли те двое и сказали: «Можно ехать, здесь ничего нет». Вдруг один из них обратил внимание на фотопленку, которая была прикреплена защепкой для белья, сушилась на одном окне и, как видно, не была замечена раньше. «Подождите, — сказал он, — у него (он имел в виду папу) есть фотоаппарат, который он спрятал». Вот тут я почувствовала впервые в жизни жуткий страх, который так и остался во мне на всю жизнь. «Не ищите, я его взял», — сказал начальник…
Даже среди таких людей, пусть только исполнителей чужой воли, но исполнителей ужасных, нашелся человек с душой. Он, вероятно, понял, как только увидел папу, с кем имеет дело, и, не задумываясь, сделал добро. Этого человека я никогда не забуду. Если бы я встретила его сегодня, то, конечно, узнала бы.
И. Я. Башилов. Фото: memorial.krsk.ru
В 1943 году, когда подошло время освобождения, Башилов с ужасом узнает, что оно откладывается на неопределенный срок — вышедшая правительственная директива предписывала не выпускать врагов народа из лагерей до окончания войны. В том же году его переводят в «шарашку» в Москву, где он встречает своего бывшего коллегу по институту
Через месяц
Башилов до последних своих дней пытался доказать свою невиновность. Он писал письма Сталину, Молотову, Берии, различным академикам. «Посмотрите же на мои дела», — писал он Молотову. Последнее такое письмо он написал академику Несмеянову в 1953-м, в год своей смерти. Оно, как и все предыдущие, осталось без ответа. В этом же году, за три месяца до смерти, он наконец узнал статью, по которой был осужден. Иван Яковлевич Башилов умер 20 августа 1953 года.
Директор Всесоюзного института минерального сырья, академик
Наконец, немаловажную роль сыграл донос инженера Зауерессига. Выгнанный мною из института в 1933 г., обозленный лично на меня и выполняя, очевидно, задание дискредитировать видных советских ученых и инженеров для подрыва Советской власти, он, уезжая в 1935 г. из СССР, оставил донос, принесший мне немало неприятностей. Но в 1935 г. этому доносу не было придано политического значения, слишком белыми нитками шита была эта провокационная стряпня. Зато в 1937 г. он опять был вытащен на свет божий как «матерьял»…
Но всего этого было недостаточно: успехи института минерального сырья и мои лично в создании новых отраслей промышленности и освобождении СССР от иностранной зависимости были слишком очевидны. И вот целая банда клеветников во главе с членом партии геологом Никольской обрушилась с «ревизией» на институт минерального сырья летом 1937 г. Группа Никольской с авторитетом специалистов и членов партии представила доклад, где квалифицировала институт минерального сырья как вредительский, а директора как вредителя, шпиона, диверсантаи т. п. Этот официальный донос переполнил чашу.
Убивающее дьявольское зелье клеветы было крепко сварено и в таком букете способно было свалить с ног любого честнейшего человека.
Момент тоже был выбран как нельзя более удачно. Крупнейших большевиков, хорошо знавших меня, — Дзержинского, Орджоникидзе, Куйбышева — не было в живых. Вся моя работа прошла на глазах этих людей. Заступиться за меня было некому, и я был арестован.
Только спустя 3 года после моего ареста клеветническая группа Никольской была разоблачена и предстала перед судом. Оказалось, что четыре года эта группа организованно топила честных научных работников и целые институты с целью, как формулировал суд: «перебить научные советские кадры». Клеветники получили по заслугам, но я уже был осужден и находился в лагере как «преступник» с насильно надетой на меня маской врага / см. «Правда» от 27 —30.1.1940 г. /.
С 1939 по 1942 годы он находился в Воркутлаге. Даже в лагере Федоровский не прекращает заниматься делом жизни и просит родных прислать ему мешочек и лопатку для сбора минералов. Лагерная жизнь быстро высосала здоровье геолога.
В 1942 году по приказу Берии Федоровского переводят на работу в Особое Конструкторское бюро
12.Х.45 я был передан в ГУЛАГ из IV спецсектора НКВД СССР, где я проработал с 1942 по 1945 г.,
т. е. три года. С этого момента до настоящего времени,т. е. почти три месяца, я нахожусь в этапных поездах в тяжелейших условях — наравне с каторжниками, бандитами, рецидивистами. Так как Норильлаг, куда я направлен, меня не принимал, то я проехал Красноярск — Иркутск и обратно до Новосибирска, валяясь на голых нарах, на голодном пайке. Между тем мне уже 60 лет, и я, истощив последние силы, в отчаянии обращаюсь к Вам с просьбой: <…> прекратить мои мучения, заменив этапирование спецконвоем <…> не посылать меня в северные лагеря,т. к. при моем здоровье это равносильно смертному приговору. За три года пребывания в Воркуте я был сактирован как инвалид, и только возвращение в Москву вернуло мне здоровье <…>.Кузьмин
В. И. Николай Михайлович Федоровский (1886–1956). Жизнь и свершения. М.: ГЕОС. 2012
Письмо осталось без ответа. По пути в Норильлаг за Николая Михайловича вступилась заключенная Евфросиния Керсановская, в прошлом помещица из Бессарабии. Вот что она написала в своих мемуарах:
Вся свора бандитов развлекалась. Предмет этого развлечения — пожилой, интеллигентного вида мужчина с бородкой — профессор Федоровский. Сидящие на верхнем ярусе держали его за ноги и раскачивали в проходе между рядами вагонок. Он летал по воздуху, как волейбольный мяч, а окружавшая его свора, мужчины и женщины, гогоча от восторга, время от времени ударом подбрасывали его повыше. Старик не кричал. Может, просто задохнулся, повиснув вниз головой, а может, понимал, что это бесполезно.
Наверное, я тоже понимала, что мое вмешательство будет иметь для меня самые плачевные последствия, но я не могла бы и животное, которое мучают, предоставить его печальной судьбе, а тут передо мною был человек.
— Трусы! Как вам не стыдно?! — с негодующим криком бросилась я на выручку старику.
Только чудо (и отчасти мое вмешательство) помогло ему доехать до Дудинки, а не продолжать путешествие по другой реке — Стиксу…
Н. М. Федоровский. Фото: opentextnn.ru
До Норильска Николай Михайлович все же доехал живым. Здесь он преподавал геологию в техникуме. Помимо лекций, посвященных минералам, Федоровский открыл минералогический кабинет. Студенты, по воспоминаниям заместителя главного инженера норильского медного завода В. Фалалеева, с удовольствием посещали его занятия:
Зачастую интересная лекция по просьбе студентов читалась не в аудитории, а в актовом зале, который едва вмещал желающих послушать рассказ опытных ученых о развитии металлургии, химии, геохимии или минералогии. Особенно увлекательным рассказчиком был доктор
геолого-минералогических наук Николай Михайлович. В норильском техникуме Николай Михайлович открыл минералогический кабинет и о каждом экспонате мог поведать самые увлекательные истории. Нас поражала в нем широта познаний, изумительная память, щедрость, с которой передавал студентам свой научный багаж.
Николай Михайлович не оставлял попыток доказать свою невиновность: писал письма Сталину, Берии, различным академикам. В 1946 году за него вступился академик Обручев. Он написал письмо Сталину:
Я получил прилагаемое заявление профессора Николая Михайловича Федоровского с просьбой представить его Вам и присоединить отзыв о нем, как научном сотруднике. Отказать в этом не считаю себя вправе. Я знаю
Н. М. Федоровского с 1912 г. по общей работе в Геологической секции Общества любителей естествознания при Московском университете. Летом 1918 года он, будучи председателем Совета народного хозяйства СССР, привлек меня к работе (я тогда был в отставке) и послал в Донбасс на разведку цементных и огнеупорных материалов.
С 1922 и по 1929 гг. я часто встречался сН. М. Федоровским , который был директором Института прикладной минералогии (позже минерального сырья) и руководил исследованиями, много способствовавшими познанию ископаемых богатств нашей родины; я был консультантом этого института. В 1935 г. по переезде Академии наук в Москву я снова встретил Н. М. Федоровского во главе того же института и помогал ему в организации экспедиции особого назначения (ЗОН) в провинцииСииь-Цзянь Китая, открывшей много месторождений редких металлов и изучавшей залежи нефти.
Я считаюН. М. Федоровского хорошим минералогом, инициатором научных исследований ископаемых богатств, принесшим много пользы в деле социалистического строительства и в успехе индустриализации нашей родины. Я не знаю, в чем обвинилиН. М. Федоровского в 1937 г., но уверен, что он не был злостным вредителем, врагом Советского Союза. Он мог совершитькакие-нибудь ошибки, от которых никто не застрахован. Но с тех пор прошло 9 лет, и его можно было бы вернуть к свободному труду, пока он в силах работать. Наш Союз очень беден минералогами.
Искренне уважающий Вас и сердечно преданный
В. Обручев.Кузьмин
В. И. Николай Михайлович Федоровский (1886–1956). Жизнь и свершения
В 1954 году Николая Михайловича Федоровского
Когда я приехала в больницу, отец уже ждал на лестничной площадке. У меня застучало сердце, застучало в висках: мы не виделись 17 лет! Но не от того, что мы не виделись столько лет и вот встретились, и не от того, что он выглядел худым в сером халате, а от того, что я знала уже от его товарищей, как он боролся со своей тяжелой болезнью, как не разрешал кормить его, а учился владеть левой рукой, чтобы самому есть; как он, разбитый параличом, старался постепенно садиться сам, а потом и вставать, как спускался и поднимался по лестнице и не разрешал себя при этом поддерживать, учился натягивать одной рукой одежду. А ведь ему шёл
67-й год! Я узнавала отца, своего отца, всегда жившего только в полную силу, проявляя при этом огромную энергию, работоспособность и жизнерадостность.
Два года спустя, 27 августа 1956 года, Николай Михайлович Федоровский умер.
О встрече с
Долго я не решался приступить к записи последней геологической экспедиции Николая Михайловича Федоровского в первый послевоенный год. Причина подобной нерешительности ясна — мне неловко говорить о себе, что неизбежно, учитывая тот факт, что Федоровский выезжал для оценки моего открытия. Слишком неравными с
общественно-научных позиций мы были: он — ученый с мировой известностью, государственный руководитель, и я — молодой самоучка, не имеющий никакого геологического образования. Понятно, что в подобной ситуации трудно ставить нас в одну упряжку поискового отряда… Но ведь все это было! Пережита совместно работа, о которой никто не писал, да и мало кто теперь знает… Мы были «однополчанами» в течение почти двух десятилетий, два разных человека с общей судьбой…
Это был поисковый отряд из трех человек, посланный на несколько суток руководителями «Воркутстроя» МВД для оценки одного рудопроявления в угольном регионе Заполярья. Предстояло проехать 60 км по узкоколейке, вывозившей уголь до пристани, затем отВоркуты-Вом вверх по реке Усе еще 40 км до деревни Елец, конечного пункта маршрута, на телеге… Был конец лета, короткого, холодного, но прекрасного лета Заполярья… Рабочий правил лошадью, а мы сидели, свесив ноги по обеим сторонам телеги, которая катилась по древней дороге — ворге… С реки несся запах океана, рыбы, а на берегу благоухали невиданные березовые рощи, в которых красные подосиновики возвышались над карликовыми деревцами среди зарослей голубики, черники, земляники [ручкой сверху: княженики]. Ветер дул с востока, где на два румба горизонт покрывали вершины и долины Урала. До гор километров 50, они манили мечтой открытий, и серебряный колокол исканий звал геологов на неведомые тропы кочевников. Все невзгоды, все заботы исчезали перед величием природы. Красивое лицо моего спутника молодело от волнения, можжевеловый куст, задетый телегой, запахчем-то непривычно пряным, экзотическим.
— Спасибо вам, Костя, за эту поездку. Ведь я впервые вижу Полярный Урал так близко, хотя последние годы видел его издалека.
Мы оглянулись на запад. Там еще виднелся дым паровоза, крыши пакгаузов… Федоровский усмехнулся:
— Воркута — Вом! И это после того, как прошли для меня иТюя-Муюн , иКара-Мазар , иГлобе-Феникс . Облетели годы с белых яблонь юности.
Я вздохнул в ответ:
— Вы были счастливы, профессор; вы держали в ладонях цветыТюя-Муюна , полиметаллы Риддера, золото Витватерсранда, алмазы Кимберли. Почему я не ездил Вашим коллектором?
Он посмотрел как учитель на ученика:
— Вы сделали многое, Костя. Найти сидериты, документированные в кернах как кремень, марганец в комплексе с коксующимися углями Воркуты, обнаружить глауконит в бутовом камне для местной ТЭЦ… Я подробно напишу положительную оценку вашего вклада…
…Телегу встряхнуло на кочках. Николай Михайлович повеселел, его усталое лицо измученного многолетней болезнью [ручкой сверху: многолетним заключением] человека помолодело. Он сказал:
— Я снова на моем Урале, рабочем месте юности, когда я вот также ездил по заданию Вернадского. Как давно это было, но будто вчера… И после этой поездки я вас, Костя, считаю не только своим учеником: я зачисляю вас в штат ВИМСа!
Он протянул руку, и мы оба засмеялись от беспричинной радости свободы… [ручкой сбоку: которую ему дал я на трое суток].
— Приказ подпишу потом, — закончил Федоровский.
Впереди возвышались хребты Полярного Урала:Оче-Нырд ,Энган-Пе [ручкой сверху: Пайпадуна]… Я подумал, что надо одну из них назвать горой Федоровского на память об его последней, вероятно, геологической экспедиции…
Деревня Елец. Последний населенный пункт на большой полярной реке. Поселок в три дома, расположенный у подножья отрогов Урала, за Полярным кругом… Два лета я бывал в этом просторном пятистенном доме русского хозяина. Хозяин похвастал перед гостями десятком первостатейных белых песцовых шкур, лисами чернобурыми и рыжими, крохотными горностаями. Самой большой гордостью охотника демонстрировалась шкура песца голубого спепельно-дымчатым ворсом, а в белизне песцового меха сверкали ворсинки бриллиантовой пылью. Обедали, точнее ужинали, необычайно сытно. Жареная оленина, мозги, куропатка, уха из хариусов, моченая морошка. Только вместо хлеба сухари. И к крепкому чаю нарезана луковица, принесенная мной взамен лимона… Потом женщины постелили пуховые перины в просторной горнице с крашеными полами, по две огромных подушки гагачьего пуха. Я спросил хозяина: «Какой чай мы пили — индийский, китайский, цейлонский?» …Когда мы улеглись на перины, благодушествуя, Николай Михайлович сказал: «Я же был и там, и там, и там… ». И вдруг начал читать стихи — не свои, Киплинга: «Возле форта Мандалай, там, где рыб летучих стая, где заря, как гром [ручкой сверху: к нам] приходит из Китая».Мы долго беседовали в тот вечер. В комнате начались сумерки, стекла маленьких окон с ситцевыми занавесками постепенно синели,
где-то лаяли собаки… Тишина, благодать, забвенье. Но уже работала экспедиция, изыскивая железнодорожную трассу через Урал. Один из вариантов проходил мимо деревни Елец.
— Я продумал возможность наличия нефти в Большеземельской тундре, — сказал Федоровский. — Повторите, Костя, ваши прогнозы, соображения.
И сразу же зазвенел, ломая хрупкую тишину, серебряный колокол исканий, предвещая грядущее…
— Это не мои соображения, это факты, — сказал я. — Вот первый: разведочная скважина на оси Воркутской мульды дает светильный газ и соленую воду. Бурмастер Инго устроил там баню для буровиков. Когда я там мылся, взял газ и воду на анализ. Анализ производила Воркутинская мерзлотная станция Академии наук. На удивление всех, особенно геологов, в газе оказались тяжелые углеводороды, пропан, бутан. Это же признаки нефтеносности?!
— Конечно, — сказал Федоровский, — продолжайте, пожалуйста. Какие породы вскрыла скважина?
Я ответил, что нефть в толщу пород надугленосной свиты могла поступать и из более древних допермских отложений.
— Конечно, наСыр-Яге выходит уже девон, да и кембрий недалеко.
Федоровский почувствовал себя вновь профессором Горной Академии:
— Однако гораздо интереснее, если этот газ поступает из мезозойских отложений. Эти толщи имеют огромный регион развития по ту сторону Урала, на всей западносибирской низменности, при больших мощностях. Я не специалист по нефти, но ваше открытие дало мне новое направление в исследовании недр страны. Я займусь этим… [ручкой сбоку: когда вернусь в Москву].
— Сейчас вы получите факт второй, — сказал я и привел хозяина, который подтвердил Федоровскому, что в верховьях Кары есть большое озеро —Выя-Ты . По-ненецки это означает Масляное озеро. И впадающий ручей тоже Масляный —Выя-Вис . Когда я туда ездил, видел на воде у берегов радужные масляные пленки.
Пожелав нам хороших снов, хозяин ушел. Но мы [ручкой сверху: не] замолчали, охваченные страстью открытий.
— А этот человек не врет, — сказал я. — По его указанию я нашел руду на реке Харбей. Правда, это оказался не свинец, про который он повещал, а молибденит…
— Молибденит и галенит во многом похожи. Вот туда надо теперь нам поехать! — воскликнул Николай Михайлович.
Мы оба долго не спали, беседуя не только о геологии, будто предчувствовали, что больше никогда не встретимся. Неслышно вошла хозяйка и выкрутила фитиль лампы. Керосин здесь слишком дорого стоил.
…Ни на Масляное озеро, ни на марганец никто из нас не поехал. Федоровский написал отчет о нашей поездке, потом его перевели в Норильск. А я начал работать в экспедиции Главсевморпуть.
…Так я и остался лишь учеником Николая Михайловича Федоровского, да и то приватным. Но мы долгие годы были однополчанами, у нас было одно рабочее место. И я тогда считал себя сотрудником ВИМС, «детища Федоровского» [ручкой ниже: получившим из его рук диплом геолога].И еще из других писем
К. В. Флуга : «Он (Федоровский — С.М.) постоянно рвался, задолго до амакинцев, в Восточную Сибирь на поиски алмазов, в которых был уверен еще со времен геологической конференции в Южной Африке в30-х годах…
…Часто он вспоминал свою любимую ученицу Татьяну Николаевну Шадлун. Он был бы рад ее успехам в геологии. Он был красивый, добрый и очень умный человек…»Доктор геол.-мин. наук
С. В. Малинко
[ручкой ниже: октябрь 1986 года]Архив общества «Мемориал». Ф. 1. Оп. 3. Д. 5376
Автор воспоминаний, Константин Валерианович Флуг, был арестован 1 октября 1932 года, будучи студентом МВТУ им. Баумана. По его предположению, причиной ареста послужило то, что он написал пьесу о терроре для театра Мейерхольда (архив общества «Мемориал». Ф. 1. Оп. 3. Д. 5376. Л. 2–3). Он отбывал срок в Сиблаге и Воркуте, освободился только в 1946 году. В 1949 году он был повторно арестован и приговорен к бессрочной ссылке (окончившейся в 1954 году после смерти Сталина).