Места принятия решений
Вводная статья
Верховный суд и Прокуратура РСФСР / НКЮ СССР
Верховный суд СССР (1924–1934)
Военная коллегия Верховного суда / ОКБ в ЭКУ ОГПУ
Военно-революционный трибунал при Революционном военном совете Республики
Военный трибунал Московского военного округа
ВЧК при СНК РСФСР (до мая 1919)
ВЧК при СНК РСФСР (март–апрель 1918)
Дом Союзов / Читальня МОСПС (1924–1929)
Кабинет Сталина в Сенатском дворце
Лефортовская тюрьма
Линейные суды на железнодорожном и водном транспорте
Лубянка, 2
Московская городская прокуратура
Московская губернская прокуратура
Московский городской суд
Московский губернский суд
Московский областной суд (1930–1940-е гг.) / Верховный суд СССР (с 1949)
Московский революционный трибунал
МЧК / УНКВД Москвы и Московской области / Тюрьма московского областного управления НКВД
НКВД РСФСР (1920–1924)
НКВД РСФСР (1924–1930)
НКВД РСФСР (до мая 1919)
НКЮ РСФСР (до 1929) / Московская областная прокуратура (с 1929)
Политбюро ЦК ВКП (б) (1920–1923) / Верховный суд и НКЮ РСФСР (1929–1931)
Политбюро ЦК ВКП (б) (с 1923)
Политехнический музей
Приемная НКВД / МПКК / Помполит
Прокуратура СССР / Верховный суд СССР (с 1934)
Революционный трибунал при ВЦИК / Верхсуд РСФСР
Московский революционный трибунал

Объекты на карте:

Московский ревтрибунал
Московский ревтрибунал

Московский революционный трибунал

Адреса: г. Москва, ул. Солянка, д. 1; ул. Большая Лубянка, д. 18

Первоначально Московский ревтрибунал получил помещение упраздненного Коммерческого суда в огромном здании бывшего московского Купеческого общества на Солянке, д. 1. Весной 1919 года трибунал переехал в здание по адресу: Большая Лубянка, д. 18, где находился по март 1922 года. Затем на недолгое время (до своего упразднения в январе 1923 года в связи с открытием Московского губернского суда) он переезжает на Тверской бульвар, д. 18.

Дом № 18 на Большой Лубянке, где в 1919–1922 гг. располагался Московский ревтрибунал. Фото: ГАРФ. Ф. 533. Оп. 6. Д. 5795

Дом № 18 на Большой Лубянке, где в 1919–1922 гг. располагался Московский ревтрибунал.

Фото:

Ревтрибунал в судебной системе РСФСР

Революционные трибуналы появляются одновременно с народными судами. Они были организованы Декретом о суде № 1, разработчиками которого стали Петр Иванович (Петерис Янович) Стучка и Мечислав Юльевич Козловский. Цель их создания была совершенно ясной.

Ф. Шумятский в 1928 года в брошюре «Почему и за что карает советская власть» писал:

Для борьбы против контрреволюционных сил в видах принятия мер ограждения от них революции и ее завоеваний, а равно для решения дел о борьбе с мародерством и хищничеством, саботажем и прочими злоупотреблениями торговцев, промышленников, чиновников и прочих лиц, учреждаются рабочие и крестьянские революционные трибуналы в составе одного председателя и шести очередных заседателей, избираемых губернскими или городскими Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

В ревтрибуналах, рассчитанных на расправу с политическими врагами, институт заседателей не прижился и как пережиток буржуазно-демократических принципов был упразднен летом 1919 года.

Для Ленина именно трибуналы, в отличие от обычных судов, были настоящими классовыми революционными органами подавления — пролетарскими судами. В цепочке ЧК — ревтрибунал — народный суд последний был наименее авторитетным и влиятельным. А ревтрибуналы, тесно сотрудничая с органами ЧК, превратились в основное звено всей большевистской судебно-карательной системы, оставаясь таковыми вплоть до судебной реформы 1922—1923 годов.

Стучка в 1918 году утверждал, что трибуналы судами не являются. Революционный трибунал для него не был судом над политическими преступниками, а являлся особой организацией борьбы против контрреволюционных сил. Также к трибуналу как органу политической борьбы относился и первый советский прокурор Дмитрий Иванович Курский.

Николай Васильевич Крыленко воспринимал нарсуды как некоего арбитра между сторонами, который руководствуется принципом состязательности и выполняет непонятную для него гуманитарно-педагогическую задачу. Ревтрибуналы, напротив, были для него орудием расправы, карающей десницей пролетариата.

«Для нас нет никакой принципиальной разницы между судом и расправой. Либеральная болтовня, либеральная глупость говорить, что расправа, это — одно, а суд — это другое, ничего подобного. Суд есть та же расправа, а расправа есть тот же суд», — говорил он.

Московский ревтрибунал переезжает

С 1919 года Московский ревтрибунал находился по адресу Большая Лубянка, д. 18. Здесь располагались комендатура, архив, канцелярия, президиум, следственная часть, совещательные комнаты (внизу и наверху), зал заседаний (внизу и наверху), коллегия (?), судебная часть (ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 230. Л. 38). Через три года МРТ снова стало тесно, и для него подыскивают новое здание. В феврале 1922 года специальная комиссия по приемке и проверке здания Московского ревтрибунала установила:

<…> в целом помещение, ныне занимаемое МРТ, совершенно непригодно как по объему и расположению комнат, так и по оборудованию, к тому же требует капитального ремонта. Следователи-докладчики стеснены по 4 человека в комнате, комнаты проходные, температура крайне низка, сосредоточенной работы в таком помещении быть не может и требовать ее нельзя. Процент поступающих к слушанию дел в судебных заседаниях увеличивается обратно-пропорционально заслушанным, однако имеющиеся только два зала для ведения судебных заседаний не дают возможности вести одновременно 3 процесса, для свидетелей нет специальной комнаты, в прихожей Трибунала стеснены дежурный телефонист, столы справок, выдачи разрешений, пропусков; тут же ожидающая публика.

ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 185. Л. 159–161

Комиссия пришла к выводу, что единственный способ обеспечить нормальный ход работы трибунала — это перевести его в новое здание.

Судя по архивным документам, для размещения МРТ рассматривался бывший дом Разумовского на ул. Воздвиженка, д. 6/2 стр. 3 (или Романов переулок, д. 2/6, стр. 3). Здесь с 1892 года до закрытия в 1917 году размещался Охотничий клуб, после революции Академия генерального штаба РККА. Так, 2 февраля 1922 года управделами МРТ писал начальнику Академии генерального штаба РККА:

Московский ревтрибунал просит дать на несколько дней план здания, занимаемого вверенным Вам учреждением, для просмотру архитектору, который в скором времени будет в здании производить капитальный ремонт.
Конечно, Вам известно, что в марте м-це сего года <в> бывш. Охотничий клуб переезжает Московский ревтрибунал.
За получением плана здания командируется сотрудник ЖОГИН, которому Московский ревтрибунал просит его <отдать>.

ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 230. Л. 25

В конце концов, Ревтрибунал переехал на Тверской бульвар, д. 18 (известный как дом Смирновой). Для переезда председатель МРТ М.М. Бек  в марте 1922 года просит грузовой автомобиль на 2–3 дня (ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 230. Л. 101).

Однако и на новом месте, видимо, не все было благополучно. В августе 1922 года главный комендант (подпись его неразборчива) пишет председателю МРТ рапорт:

Доношу, что устраивание больших процессов в круглом зале судебного заседания может быть катастрофическим случаем, т.е. обрушение пола, так как во время процесса студентов БЕНЕВОЛЕНСКОГО и ЛЕВАШЕВА бывает более 300 человек и из моего личного наблюдения оказалось следующее: что во время перерыва от движения публики в зале пол сильно оседал вниз.
А поэтому прошу Вашего распоряжения о вызове технической комиссии для осмотра.

ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 230. Л. 135

На рапорте стоит резолюция Лаврова от 25 августа 1922 года: «Вызвать». Судя по тому, что по этому адресу вскоре обосновался Московский губернский суд, на какое-то время проблему удалось решить.

В документах сохранилось описание дома № 18 по Тверскому бульвару, переданного МРТ со всеми хозяйственными постройками 16 августа 1922 года.

Помещения 1 этажа, большая котельная, центральное отопление, электропроводка, водопровод, канализация в полной исправности.
Помещения 2-го этажа: мраморная лестница, мраморные камины, двойные застекленные рамы, расписные потолки, центральное отопление <радиаторы>, канализация, водопровод, все уборные с унитазами, электропроводка, арматура, люстры, бра, паркетный пол — в полной исправности.
Помещение 3-го этажа: паркетный пол, двойные оконные рамы, электропроводка, центральное отопление, канализация, водопровод, уборные, арматура, камины в квартирах — в полной исправности.
Надворные постройки одноэтажные, занимаемые гаражом и общей кухней, где имеется большая плита с двумя чугунными котлами и водопровод — в полной исправности.
Крыша дома железная.
Малая котельная в задней части фасада во дворе не отапливается, затоплена водой.
В нижнем этаже в помещении кухни одна из плит /в 2 конфорки/ не исправна, нет одной чугунной плиты.
Подписи председателя НКПС [Наркомат путей сообщения] и председателя МРТ.

31 августа 1922 г.

ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 230. Л. 136

В июне того же года МРТ просил Президиум Краснопресненского районного совета «предоставить из числа освобождаемых в доме 39/а по Оружейному пер. квартир, помещение для сотрудников Трибунала в 123 комнаты на 207 ч. согласно прилагаемого списка». Но уже 31 июля отказался от этого намерения с формулировкой, что «по некоторым соображениям» помещение не подходит для общежития его сотрудников (ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 230. Л. 158–159).

pastvu.com

Тверской бульвар, дом 18. Вид на окна большой столовой. 1930—1950

pastvu.com

Улица Солянка. На переднем плане слева комплекс доходных домов, расположившихся на месте старого «Соляного двора». Фотооткрытка: «Москва. Солянка». М: Союзфото, 1935. Автор: Э. Евзерихин, 1934–1935, PastVu

Улица Солянка. На переднем плане слева комплекс доходных домов, расположившихся на месте старого «Соляного двора». Фотооткрытка: «Москва. Солянка». М: Союзфото, 1935. Автор: Э. Евзерихин, 1934–1935, PastVu

Сотрудники Московского революционного трибунала

Членами Московского ревтрибунала были коммунисты, среди его судей и следователей можно было встретить и видных советских деятелей, по тем или иным причинам прибывших в Москву и откомандированных на работу в трибунал партийными органами, выходцев из других московских карательных учреждений.

Однако время было неспокойное, в органы власти, в том числе судебные, попадали разные люди. Так в январе 1918 года в газете «Утро России» вышла заметка «Председатель революционного трибунала вор-рецидивист»:

Член президиума Розенгольц сделал следующее ошеломляющее сообщение:
— Я должен сделать тягостное заявление, — начинает Розенгольц. — Председатель московского революционного трибунала Моисеев оказался уголовным преступником. За ним числится ряд уголовных преступлений. Он зарегистрирован уголовной полицией как вор-рецидивист. Ныне Моисеев арестован. Проводится строжайшее следствие. Предлагаю избрать нового председателя революционного трибунала.
Заявление это производит гнетущее впечатление. Единогласно большевиками (меньшевики и с.-р. не участвовали) председателем революционного трибунала избирается небезызвестный „юрист“ Берман, автор Декретов о цензуре и разгоне суда.

Утро России. 1918. № 1

В октябре 1918 года следователем МРТ стал бывший председатель ЧК Алексеево-Ростокинского района Москвы В.А. Злоторович, затем — Юлиус Шиллерт, в недалеком прошлом следователь городского партийного «суда чести». В 1919 году председателями МРТ состояли руководители Московской ЧК Петерс и Янышев. Был председателем, позже заведующим судебной частью И.А. Смирнов, будущий председатель Московского городского суда. Последним председателем был Михаил Михайлович Бек.

Некоторые рядовые сотрудники трибунала даже имели высшее юридическое образование. Но их не хватало, и в конце 1918 года МРТ ходатайствовал перед президиумом Моссовета о «командировании в его распоряжение из различных учреждений лиц с высшим юридическим образованием, занятых не по специальности».

Количество членов Московского ревтрибунала менялось с течением времени, но в штат всегда входило более 100 сотрудников, в том числе 10–12 следователей, из которых почти половина — женщины.

Видимо, сотрудники Московского ревтрибунала много курили. В 1922 году МРТ писал Государственной табачной фабрике (бывш. Габай):

Московский ревтрибунал просит отпустить для сотрудников сего учреждения по числу 100 человек 20.000 штук папирос «ЯВА».
За получением папирос командирован сотрудник МРТ тов. <фамилия неразборчиво. Подпись управделами завхозчастью.>

ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 230. Л. 18

Ревтрибунал должен был экономить на канцелярских принадлежностях. Особенно не хватало бумаги. Приказ МРТ № 5 от 1 марта 1922 г. призывал сотрудников «расход таковых довести до минимума».

В отношении лиц, кои явно злоупотребляют данным параграфом, будут применены самые репрессивные меры.

ЦГАМО. Ф. 66 Оп. 1 Д. 682 Л. 26

Какие именно меры в приказе не уточняется.

ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 230. Л. 18

ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 230. Л. 18

Ф. Шумятский о мерах карательной политики

Ф. Шумятский в указанной брошюре утверждал, что советская власть была самой мягкой властью, она первая ввела такие меры социальной защиты, как предупреждение, общественно порицание, принудительные работы и проч. Однако содержание первых уголовно-правовых актов Советского государства отражает их репрессивный характер. В качестве наиболее тяжких рассматривались контрреволюционные преступления. В один ряд с ними ставились погромы, спекуляция, бандитизм, хулиганство.

Инструкция Революционному трибуналу от 19 декабря 1917 года в ст. 2-й НКЮ РСФСР так формулирует меры социальной защиты:

Революционный трибунал за указанные в 1-м отделе деяния определяет виновным следующее наказание: 1) денежный штраф; 2) лишение свободы; 3) удаление из столиц, отдельных местностей или пределов Российской республикам; 4) объявление общественного порицания; 5) объявление виновного врагом народа; 6) лишение виновных всех или некоторых политических прав; 7) секвестр или конфискация (частичная или общая) имущества виновного; 8) присуждение к обязательным общественным работам.
Меру наказания Революционный трибунал устанавливает, руководствуясь обстоятельствами дела и велениями революционной совести.

Здесь Советская власть во многом отошла от традиционно сложившихся мер уголовного наказания (Кутафин О.Е., Лебедев В.М., Семигин Г.Ю. Судебная власть в России: история, документы. Т. 5. С. 37).

Тот же Шумятский утверждал, что всякие разговоры буржуазии и ее прислужников, меньшевиков и эсеров, о кровожадности советской власти и большевиков историей опровергнуты. И только белый террор, восстания, организованные белогвардейщиной, заговоры, экономический упадок, недостаток продовольствия, топлива, сырья, сопротивление буржуазии и кулацкой части населения — все это привело к необходимости усилить судебные и иные репрессии и на белый террор ответить красным террором (Шумятский Ф. Указ. соч. С. 14–15). В общем, репрессии стали способом решения и политических, и социально-экономических проблем.

Изначально законодательством Советской власти не предусматривалась смертная казнь. Но 16 июня 1918 года Наркомат юстиции РСФСР установил, что ревтрибуналы в выборе мер борьбы с контрреволюцией, саботажем и прочим ничем не связаны. На практике это означало право применять любые меры наказания, в т.ч. смертную казнь.

СНК 5 сентября 1918 года принял постановление «О красном терроре»: «<…> необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях; что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам; что необходимо опубликовать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры». Причем, под оговоренную категорию могли попасть и лица вполне пролетарского происхождения.

Революционные трибуналы выносят более суровые меры судебных репрессий — до высшей меры наказания включительно. Заключение под стражу или в концентрационный лагерь назначается иногда без указания определенного срока — до конца гражданской войны. Само собою разумеется, контрреволюция, организовывая свои силы, вовлекала в свои ряды и часть трудящихся, по преимуществу крестьян, интересы которых так или иначе были задеты мероприятиями, направленными к изжитию голода, холода и разрухи.

Шумятский Ф. Указ. соч. С. 16

Организация судебно-следственной работы

Предварительное следствие вели особые следственные комиссии. Они наделялись следующими правами: «Требовать от всех ведомств и должностных лиц, а также от всех местных самоуправлений, судебных установлений и властей, нотариальных учреждений, общественных и профессиональных организаций, торгово-промышленных предприятий, правительственных, общественных и частных кредитных установлений доставления необходимых сведений и документов, а также дел, неоконченных производством» и «обозревать через своих членов и особо уполномоченных лиц дела всех лиц, упомянутых в предыдущем пункте установлений и властей для назначения необходимых сведений» (ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 1. Л. 2).

Члены следственных комиссий получили право допрашивать всех граждан, производить досмотр и выемку почтовой и телеграфной корреспонденции, книг, документов и переписки кредитных установлений, подвергать обвиняемых задержанию или требовать от них залога или поручительства.

Видимо, Московский ревтрибунал слишком усердствовал, т.к. нарком юстиции Курский в 1921 году решил несколько упорядочить процесс дознания. В МРТ поступил такой документ:

Ввиду отдельных запросов о порядке допроса в качестве свидетелей лиц, занимающих особое ответственное положение и занятых без ограничения часов их работы, Народный Комиссариат Юстиции в порядке Высшего Судебного Контроля, разъясняет, что такой допрос в стадии дознания и следствия желательно производить по предварительному соглашению с означенными лицами относительно часа допроса по месту их службы или с предоставлением им возможности в письменном виде изложить свои показания, и лишь в крайних случаях надлежит вызывать их непосредственно в учреждение к лицам, производящим расследование.

ЦГАМО. Ф. 4613.Оп. 2. Д. 103. Л. 32

Для расследования преступлений против порядка управления в составе следственной комиссии Московского ревтрибунала в начале 1918 года был создан специальный политический отдел.

Участие в судебном процессе свидетелей, защиты, обвинения зависело от решения самого Ревтрибунала. В 1922 году МРТ в публичном заседании слушал дело о краже со склада Главнефти. Первоначально подсудимым было отказано в защите. Двое из них, Молчанов и Волков, подали ходатайство о допуске защиты. МРТ ознакомился с опросными листами и пришел к выводу, что оба они «принадлежат к классу пролетариата с низким культурным уровнем и прошлою несудимостью», поэтому защита была допущена. А самих обвиняемых отпустили из-под стражи под подписку явиться в суд по первому требованию (Ф. 4613.Оп. 2. Д. 174. Л. 20).

Институту защитников особого значения, видимо, не придавали, поскольку уже в 1921 году из МРТ в Отдел юстиции Московского совета рабочих и крестьянских депутатов пришло такое сообщение:

На отношение Ваше за № 7840 от 16 июня 1921 г. сообщаю, что в московском Революционном Трибунале граждан, подготовленных для исполнения обязанностей защитников на суде не имеется.

ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 103. Л. 40

Россия вступила в период произвола и беззакония — в эпоху «декретно-постановленческого» права (первые советские УК и УПК появились только в 1922–1923 годах). Ревтрибунал напрямую зависел от партийно-советской номенклатуры. Его деятельность контролировалась ею, судили на основе партийного заказа, именуемого «революционным правосознанием» или «пролетарской совестью».

Такая система, как пишет В.А. Буков в книге «От российского суда присяжных к пролетарскому правосудию», сформировала судью, полностью зависимого от партийных организаций и вышестоящих судебных инстанций, превратила его в простого чиновника. Это отразилось в языке. Если сначала говорили: народный судья, судебный деятель, судейское поприще, то после 1922 года: судебный работник, судработник, судработа, рабочая сила, человеческий материал, низовые судебные / судебные массы, судмолодняк.

В 1920 году к МРТ был присоединен Московский губернский, а в 1921 году — и Республиканский военный ревтрибуналы (последний — на правах военной секции или отделения). С их присоединением архив Ревтрибунала удвоился и стал включать около 5 тыс. дел.

С 1920 года трибуналы выносят приговоры по всем делам ЧК. Количество членов сокращается до трех человек (один из них — представитель ЧК). Заседания проводятся публично в присутствии обвиняемых.

Подсудность ревтрибуналов стала практически безразмерной, поскольку ВЦИК наделил их правом принимать к рассмотрению дела о деяниях по признаку «опасности для РСФСР или порядков, в ней установленных». Таким образом, пределы собственной подсудности руководители ревтрибуналов фактически устанавливали для себя сами.

По списку заключенных Новоспасского лагеря, числящихся за Московским ревтрибуналом на 15 ноября 1921 года, можно определить, какие преступления рассматривал ИРТ: вымогательство, дезертирство, укрывательство дезертиров, хищение народного достояния, отказ служить в Красной Армии и таинственное «секретное преступление» (Ф. 4613.Оп. 2. Д. 122. Л. 117).

Например, за кражу можно было получить пятилетний срок, а за буйство и пьянство — расстрел. Так, Василия Васильевича Зальциферова Московский ревтрибунал в 1921 году приговорил к расстрелу, но по амнистии заменили тремя годами. Семена Степановича Пекарского за кражу материи осудили на 5 лет, по амнистии срок сократили до 2-х лет. За укрывательство дезертиров граждане получили по три года, по амнистии срок сократили до 1 года и 6 месяцев. По ходатайству некоторые получили досрочное освобождение (Ф. 4613. Оп. 2. Д. 174. Л. 6, 7, 9).

В 1922 году к трибуналам перешел ряд функций упраздненных органов ВЧК. По данным В.А. Букова, в 1922 году только по суду было репрессировано несколько тысяч священнослужителей, включая монахинь и послушниц, еще больше было расстреляно во внесудебном порядке (Буков В.А. Указ соч. С. 284–285). Наряду с бессудными расстрелами ревтрибуналы могли заключать в концлагеря сроком до 5 лет даже при отсутствии достаточных доказательств. Интересные факты дает только один осмотр Бутырской тюрьмы.

Комиссия по обследованию Московских мест заключения в составе председателя Московского ревтрибунала Бека и двух представителей от Верхтриба ВЦИК при заведующем Арестным столом Еремичем осмотрела Бутырскую тюрьму, о чем составлен был акт № 1 от 24.03.1922. Из 19 коридоров обследовано три. Жалоб на пищу и неправильное содержание не было. Поступали разнородные заявления и просьбы. В их числе: одна просьба о допущении защиты от Латвийской миссии; об освобождении до суда на поруки; много просьб о допросе (так как многие заключенные ни разу не вызывались на допрос), выяснении и ускорении дела (люди содержались в тюрьме от нескольких месяцев до нескольких лет и не знали, в каком состоянии их дело) (Ф. 4613. Оп. 2. Д. 180. Л. 80–81 об.).

Приговоры к расстрелу должны были исполняться по истечении 72 часов с момента направления в Верховный трибунал ВЦИК телеграфного сообщения, если до этого не поступило распоряжение о приостановке приговора.

Приказ МРТ № 92 от 21 октября 1922 года объявлял для исполнения циркуляры Верховного трибунала ВЦИК от 5 и 16 октября 1922 года за № 155 и № 160, в которых говорилось, что прошение о помиловании не повод к приостановке казни, если нет распоряжения высшей власти, и приговор производить по истечении 78 часов с момента объявления определения Кассколлегии (Ф. 4613.Оп. 2. Д. 177. Л. 36).

Причем никаких «льгот» расстрельный приговор заключенному не давал. Например, в приказе Московского ревтрибунала № 103 от 18 ноября 1922 года в § 2 сказано:

Объявляю для сведения и точного исполнения Заведующему Судебной Частью тов. Смирнову и Коменданту тов. Кондратьеву, что свидания осужденным к высшей мере наказания — расстрелу выдаются не личные, а общие под строгим контролем и в очередном порядке, установленным для всех обвиняемых /один раз в течение 2-х недель/.

ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 177. Л. 25

В.А. Буков, ссылаясь на Е. Тарновского (Тарновский Е. Судебная репрессия в цифрах за 1919—1922 гг. / ЕСЮ. 1922. #44–45. с. 43), пишет, что статистика не дает большого числа приговоренных к смертной казни:

во втором полугодии 1919 года — 14% (от общего числа осужденных);
в первом полугодии 1920 года — 11%, во втором — 7%;
к 1922 году их число сократилось до 1%.

Число приговоренных к лишению свободы в 1919–1921 годы было 50–78%, до половины из них осуждалось условно;
к принудработам без лишения свободы — 6–8%;
остальные — к менее строгим мерам соцзащиты.

Однако автор предлагает учитывать следующие факторы: 1) трибуналы были ярко выраженными классовыми органами (большинство осужденных оставалось из крестьян и рабочих, а происхождение учитывалось при вынесении наказания), 2) характер рассматриваемых дел (поглотили подсудность народного суда по уголовным делам, т.е. мелкие преступления, за которые полагались легкие наказания), 3) связь трибуналов с ВЧК (дела о контрреволюционных преступлениях оседали в органах ВЧК, которые без огласки совмещали функции следователя, судьи и палача. практика эта вызывала протесты трибуналов и самого Крыленко (Буков В.А. Указ. соч. М.: 1997. С. 289–290).

1 февраля 1923 года Московский ревтрибунал завершил свою деятельность в связи с «открытием действий губсуда», как говорилось в последнем приказе председателя МРТ М.М. Бека. После упразднения многие сотрудники были переведены на работу в органы Московского губернского суда, а неоконченные дела (649 с тремя тысячами подследственных) переданы в различные судебные учреждения «по принадлежности».

Отношения с Кассационным трибуналом

Постановление ВЦИК от 11 июня 1918 года возложило кассационную функцию на кассационный отдел при ВЦИК, переименованный позже в Кассационный трибунал (но кассировать приговоры Особого трибунала при ВЦИК он не имел права). Председатель назначался Совнаркомом, а два постоянных члена — коллегией Наркомата юстиции и самим ВЦИКом.

Кассационные жалобы вновь учреждаемый орган должен был рассматривать в двухнедельный срок, поводом для отмены приговора Ревтрибунала могло стать лишь нарушение им правил о подсудности и «установленных форм судопроизводства», а также вынесение им «явно несправедливого приговора». Последнее обстоятельство члены Кассационного трибунала должны были выявлять самостоятельно, опять-таки опираясь на «классовое чутье». Впрочем, Ревтрибунал был волен игнорировать его решения.

Зато рекомендации Политбюро, ЦК и МК РКП(б) всегда выполнялись неукоснительно, причем даже в тех случаях, когда высшие партийные инстанции диктовали приговоры по еще не только не рассмотренным, но и не возбужденным делам.

Кассационный трибунал при ВЦИК мог быть инициатором показательных процессов. Так в 1921 году в Московскую ЧК Николаеву и Московский ревтрибунал Смирнову поступило письмо из Кассационного трибунала с просьбой «организовать три-четыре крупных процесса о хищениях» в порядке упрощенного судопроизводства согласно декрета ВЦИК от 1 июня 1921 года, опубликованного в Известиях ВЦИК в № 120/1263 23 июня 1921 года (ЦГАМО. Ф. 4613.Оп. 2. Д. 103. Л. 43, 45).

Позже Московский ревтрибунал просит газету «Коммунистический труд» разместить в газете объявление:

В среду 7-го сего сентября в аудитории № 1 Политехнического музея возобновляется слушанием <…> дело «Москвотопа».
Суду Трибунала предано 34 человека <…>. Настоящее дело <являет> в ярких красках строго продуманную и вполне слаженную преступную работу ответственных работников Москвотопа по хищению продовольствия и фуража, хранившегося в складах Москвотопа и предназначенного для нужд лесозаготовительных рабочих и дальнейшую распродажу этого продовольствия на спекулятивных рынках. Следственный материал испещрен штрихами должностных подлогов, взяточничеством, вымогательством и недопустимыми попустительствами со стороны ответственных руководителей.
Процесс проходил с участием обвинителя и защитников, председательствовал Смирнов.

ЦГАМО. Ф. 4613.Оп. 2. Д. 103. Л. 155

ЦГАМО. Ф. 4613.Оп. 2. Д. 103. Л. 45

Использование труда заключенных

Московский революционный трибунал, как и другие учреждения того времени, использовал труд заключенных (пока неизвестно, какие виды работ они выполняли). Однако положенную зарплату, видимо, выплачивал неохотно. Об этом говорит переписка МРТ с комендантом Покровского лагеря за май 1922 года. В начале мая комендант лагеря просит МРТ сдать 75% от жалованья заключенных в кассу Московского Управления принудработ, а 25% выдать им на руки за март 1922 года.

17 мая 1922 года из Покровского лагеря снова приходит документ с предупреждением, что, если трибунал не заплатит за работу заключенных, то заключенные больше посылаться не будут. Там же указан и адрес кассы Принкуста — «угол Покровского бульвара и Б. Трехсвятительского пер., помещение Покровского лагеря». Чуть позже комендант отказывается прислать четверых заключенных, так как не уплачено за прошлые месяцы. Будем надеяться, что МРТ заплатил, так как его зав. хозчастью просит сообщить, «какую сумму надо уплатить за работу арестованных и по каким окладам» (ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 230. Л. 72–76).

Поиск осужденных по лагерям

Московский ревтрибунал 10 ноября 1921 года жаловался в Московское управление принудительных работ на то, что трибуналу все время приходится разыскивать осужденных им заключенных, отправленных в лагеря принудительных работ, так как из лагерей не сообщают о перемещении осужденных. Претензия предъявлена главным образом Ново-Песковскому лагерю, который и не считает нужным передавать Московскому ревтрибуналу сведения о перемещении заключенных.

Поэтому МРТ просит Управление дать соответствующее распоряжение лагерям принудительных работ. Это необходимо, чтобы прекратить такое ненормальное явление, как розыск Ревтрибуналом заключенных на предмет их освобождения или какой-нибудь другой цели (ЦГАМО. Ф. 4613.Оп. 2. Д. 122. Л. 88 об.).

Московский ревтрибунал против оппозиционной прессы

Свою судебную деятельность Московский революционный трибунал начал с подавления свободной прессы. Газета «Известия» от 12 января 1918 года писала об открытии Московского ревтрибунала:

Первым слушалось дело редактора «Утра России» Садкова, обвинявшегося в помещении двух ложных заметок, одной о демобилизации и другой о бое под Харьковом между большевиками-украинцами, причем большевики будто были разбиты. Защищал Садкова Муравьев, бывший председатель чрезвычайной следственной комиссии <при Временном правительстве>.

На страницах газеты «Утро России» читатели находили информацию, которая никак не вязалась с намерениями утверждающейся новой власти. 3 января 1918 года здесь вышла заметка о заседании Большого совета Всероссийского учительского союза. Большой совет Всероссийского учительского союза констатировал факт учительских забастовок в Москве, Петрограде, Уфе, Екатеринбурге и ряде других мест. И «признал необходимой борьбу с большевизмом, губящим русское государство и народную культуру и горячо, настойчиво зовет все учительские организации и группы бороться всеми мерами и способами, в числе которых возможна, как крайняя мера и учительская забастовка».

Большой совет признает учредительное собрание единственным полновластным политическим органом страны, имеющим право создавать новую всероссийскую власть, <…> независимо от ее партийного состава. До установления такой общепризнанной власти большой совет призывает учительство к деятельной борьбе с вмешательством агентов власти народных комиссаров в дело народного образования.

Утро России. 1918. № 1

Газета писала об убийстве офицеров в Севастополе в ночь с 15 на 16 декабря 1917 года (Юрьев Н. «Севастопольская бойня». 1918. № 1), о забастовке банковских служащих, несогласных с вмешательством большевиков в дела банка, о расстреле демонстрации 5 января, организованной в защиту Учредительного собрания и др.

Заседание открылось 8 января «в нетопленном Митрофаньевском зале московского окружного суда, под председательством г. Бермана, с большим запозданием». Обвинителями на процессе выступили большевик И.С. Кизельштейн и солдат С.А. Степняк. с

Вот как описал новый суд М. Загорский в статье «Новый суд. Мои впечатления» в той самой газете, над которой суд совершался:

Но вот что мы увидели в Митрофаньевском зале. Выходит кругленький, бритый, с изрядной лысенкой, молодой человек, в пенсне, с видом типичного буржуазного адвокатика средней руки и объявляет первое заседание «революционного трибунала» открытым. «Народ» — присяжные из членов Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. Подсудимый — «Утро России». Защитник — старый, опытный юрист, поседевший в боях с царским правосудием за тех самых «политических преступников», которые теперь сами судят других. Обвинители — один большевистский «интеллигентный» молодой человек и один большевистский солдат.
Первое, что мне пришло в голову при виде г. Бермана, председателя этого суда, было следующее:
— Неужели они не нашли более подходящего актера для этой выигрышной роли?

Утро России. 1918. № 4, 13 января

Поводом для обвинения послужили заметки: о роспуске из армии призывников 1902–1903 годов и о сражении под Харьковом, где было много убитых и раненых, а два большевистских полка перешли на сторону рады. Председатель трибунала Берман одновременно занимал должность председателя Военно-следственной комиссии. Защитник Н.К. Муравьев сделал по этому поводу заявление, апеллируя к переписке Военно-следственной комиссии с политическим отделом Штаба военного округа, о предвзятости суда: «Виновность редактора „Утра России“ была вне сомнения еще задолго до разбора дела».

Допрос Муравьевым свидетеля, начальника подотдела политического отдела Штаба по осведомлению войск Добровольского, показал, что инкриминируемые заметки не могли вызвать развала в частях фронта, поскольку буржуазные газеты на фронт не попадали вследствие мер, принятых новыми властями. Далее защитник не принял показания В.К. Садкова, данные им в судебно-следственной комиссии, так как показания были подписаны другим лицом. Берман объяснил, что протокол допроса подписан секретарем комиссии. Этого, видимо, было вполне достаточно по революционному кодексу.

Обвинитель Кизельштейн в своей речи назвал дело не ярким, но серьезным по своим результатам.

Заметки уже сыграли крупную роль в деле разрушения нашей военной силы <…>. На фронте скоро не станется людей даже для того, чтобы вывезти в тыл остающиеся там ценности. <…> Абсолютной свободы печати допустить в государстве невозможно, особенно теперь в разгар классовой борьбы.

Утро России. 1918. № 2

Обвинитель Степняк, «отмахнувшись от неизвестных ему „формальностей“», потребовал беспощадной борьбы с буржуазией и ее печатными органами. В ответ на речи обвинителей Муравьев заявил, что защищает не отдельно взятую газету, а принцип абсолютной свободы мысли и печатного слова, на который не может покушаться ни личность, ни общественные группы:

Неизбежна историческая гибель той партии, которая напишет на своем знамени эти слова для себя и для своих членов и откажет в свободе слова, печати, собраний и в неприкасаемости жилища — другим»

Однако доводы защиты не убедили трибунал. Обе заметки были признаны ложными и порочащими большевиков, В.К. Садкова приговорили к двухнедельному аресту, а издателя газеты И.О. Родионова — к штрафу в 15 тыс. руб. с заменой в случае несостоятельности тремя месяцами ареста.

Приговор, оглашенный 11 января, фактически был принят на закрытом заседании следственной комиссии еще 4 января 1918 года.

М. Загорский в упомянутой статье очень точно уловил особенности нового суда и правосудия, которое решает человеческую судьбу, исходя из принципа «мы» и «они»:

Он <Берман> вскоре договорился до следующей фразы:
— Главное для таких судов — борьба с контр-революцией
Это очень откровенно. Но при чем же здесь старое и новое правосознание? Царские особые суды боролись с революцией, «новые» трибуналы — с контр-революцией. И там и здесь типичное классовое орудие социальной и политической борьбы. Совершайте расправы со своими противниками, но не смейте называть это актами «нового правосудия»! Суд и право здесь не причем.
Впрочем г. Берман, может быть, все это и сознавал и чувствовал. Это было видно из того, что он страшно волновался и нервничал при каждом слове защитника. Поистине жалкое и смешное зрелище представляли попытки г. Бермана сочетать хотя бы какое-либо подобие судебных гарантий и судейского безпристрастия с откровенной и неприкрытой борьбой и насилием над своими политическими противниками из лагеря «контр-революции». И при первом-де столкновении с г. Муравьевым, г. председатель революционного трибунала был посрамлен и убит при общем хохоте слушателей. <…>
Московские большевики привели нас в суд за… разглашение военных тайн и за… разрушение нашего фронта…
Да, они посмели сделать это — они, гордившиеся еще недавно своей разрушительной работой на фронте, проповедники всяческих «братаний», разрушители контр-разведки, убийцы Духонина и творцы позорного сепаратного мира! <…>
И нет ничего удивительного в том, что публика громко смеялась, когда обвинитель, г. Кизильштейн, совершенно серьезно требовать от трибунала для газеты самой «суровой кары» за то, что:
— «Утро России» путем лживых заметок о демобилизации разрушило военное дело, и на фронте скоро не останется людей даже для того, чтобы вывезти материальную часть…
<…> Не выдержал очевидно, этого неожиданного пафоса и один из судей, так как зала огласилась криками:
— Судья ушел, судья ушел, верните судью! <…>
Другой обвинитель, солдат Степняк, был единственной подлинной и яркой фигурой процесса, давшей в своей «речи» точный образ темного, мятущагося, сбитаго с толку, пламеннаго, стихийно-непросветленного народного большевизма. Это была нескладно, но с большим чувством сказанная митинговая речь, в которой были грубо и сочно поставлены все точки над «новым правосознанием» г. Бермана и иже с ним:
— Да, — откровенно и ясно говорил г. Степняк, — буржуазная печать фабрикует ложь и клевету, потому что класс идет против класса…
— Да, защитник прав, наши суды будут хуже и безпощаднее для буржуев… Это наши враги…
Н.К. Муравьев очень тонко и верно направил свои удары именно в эту сторону, считаясь не с юным недомыслием г. Кизильштейна, а с подлинным невежеством и классовым ожесточением солдата Степняка.
И очень многозначительной и напряженно-захватывающей вышла эта первая встреча носителя истинного правосознания с его вечными заветами справедливости, беспристрастия и истины, — с представителем торжествующего насилия, классовой ненависти и безпощадной расправы с противниками. И скорбно, мудро-предостерегающе, жутко прозвучали слова защитника, обращенные к г. Степняку:
— Это ошибка, влекущая за собой гибель, когда вы говорите: пусть будет свободна моя печать, мое слово, мое жилище, а все остальное должно быть задушено! Смешение судебной власти с властью какого-нибудь класса или группы — это ужасно! Это говорите и творите вы — пролетариат, несущий, по вашим же словам, счастье и мир всему миру…
Я внимательно в этот момент поглядел в глаза г. Степняку. Они попрежнему горели огнем ненависти и непримиримой вражды. Председатель, присяжные делали вид, что внимательно слушают защитника и совершают какое-то «новое правосудие». Один Степняк был прям, откровенен и прямодушен в своей первобытной вражде и стихийной, классовой ненависти к «буржуям». Зачем и для чего там какое-то новое правосудие, когда так ясно и непреложно:
— Потому что класс против класса…

Утро России. 1918. № 4, 13 января

Муравьев Н. К. wikipedia.org

Защитник Муравьев Николай Константинович (1870—1935)

wikipedia.org

Открытие Московского ревтрибунала и дело В. К. Садкова. Известия ВЦИК. 1918. 12 января. Фото: Государственная публичная историческая библиотека

Открытие Московского ревтрибунала и дело В. К. Садкова. Известия ВЦИК. 1918. 12 января. Фото: Государственная публичная историческая библиотека

Газета не унималась. В следующих номерах продолжали выходить статьи, которые не могли понравиться новой власти. Например, 12 января вышла заметка о большевистском терроре, в которой говорилось о приказе большевистских комиссаров закрывать кофейни, рестораны, трактиры, в которых будут продавать спиртные напитки. Имущество должно быть конфисковано, а содержатели посажены в тюрьму на срок не менее года. Такая же кара ожидала заведения и их хозяев в случае, если там будут замечены офицеры в погонах.

16 января газета освещала дело городских служащих, которое Московский ревтрибунал закончил рассматривать 13 января 1918 года. Защитником выступил Александр Семенович Тагер (в 1938 году арестован, расстрелян в 1939 году, похоронен на полигоне Коммунарка). Обвиняемые по делу: Фрейдберг, Артамонов, Рамоданов, Давыдов. Доктор Фрейдберг обвинялся и как руководитель забастовочного движения врачебного и медицинского персонала. Давыдов на судебном процессе выразил «сомнение в том, что сидящие здесь в качестве представителей судебной власти большевики правомочны говорить от имени народа и его именем судить тех, кто иначе понимает интересы народа». И это дело закончилось приговором. Подсудимых обвинили в саботаже, увеличении развала городского хозяйства в интересах организации контрреволюции. Их объявили врагами народа и лишили права быть избираемыми на общественные и государственные должности.

Через две недели после первого процесса над газетой «Утро России» Ревтрибунал возбудил против редакции новое дело — за публикацию карты «Будущие границы Германии по проекту Бронштейн-Троцкого(ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 1. Д. 409). В конце концов газета была задушена штрафами (в общей сложности с нее было взыскано 215 тыс. руб.) и окончательно закрыта в апреле 1918 года.

20 января 1918 года было объявлено о начале разбора дела по обвинению редакторов газеты «Труд» О.С. Минора и А.П. Гельфгот о возбуждении населения против советской власти. В следующем № 11 (21 января) «Утро России» написала об этом судебом процессе. Газета «Труд» в № 229 за 11 января напечатала, что в манифестации 9 января 1918 года не участвовали представители 193-го пехотного запасного полка, в котором было решено не принимать участия в большевистских выступлениях. Представитель полкового комитета на суде заявил, что это вымышленное сообщение.

Защитниками выступили Н.К. Муравьев, А.С. Тагер, рабочие Симаков и Гаврилов, представитель сокольнического райсовета Зубков. Обвинителем был член следственной комиссии Карапетянц. Свидетелей на суде не было. Этот судебный процесс был похож скорее на фарс, пародию суда. На попытки защитников вставить хотя бы слово председатель ревтрибунала Берман отвечал: «Запрещаю вам говорить».

Во время процесса в зале смеялись. А на угрозы председателя Бермана удалить из зала отвечали: «Удаляйте, расстреливайте всех из пулеметов, не боимся!» Пройдет еще немного времени, и нелепые обвинения уже не будут никого смешить, а приговоры по ним будут неоправданно жестокими.

Во время перерыва красноармейцы вынесли из зала на руках защитника Зубкова, а после ударили его. Муравьев заявил, что обвиняемых лишили защиты, так как у защиты осталось одно право — подчиняться председателю. В знак протеста защитники и подсудимые покинули зал суда. После чего официальный обвинитель заявил:

Меня не смутило появление чуть ли не десяти защитников, но теперь, когда я не вижу здесь ни одного защитника и даже самих подсудимых, — теперь я смущен и считаю, что было бы справедливым, чтобы представителей обвинения в этом суде тое не было. Я прошу позволения сложить с себя обязанности обвинителя.

Утро России. 1918. № 11

Председатель хотел отложить слушание, но остальные члены трибунала большинством голосов решили дело слушать, хотя слушать было уже некого. Только представитель 193-го полка заявил об оскорблении революционных солдат, его речь заняла меньше минуты.

Несмотря на произошедшее, трибунал признал заметку ложной, имеющей целью посеять смуту и раздор в рядах московского гарнизона и дискредитировать солдат 193-го полка. Издатели были оштрафованы на 10 тыс. руб. с возможностью его замены двухмесячным арестом. Газету обязали приговор опубликовать в трехдневный срок. В противном случае пригрозили закрыть.

Потом последовали дела в отношении других небольшевистских газет — «Власти народа», «Земли и воли», «Вечернего курьера», «Трудовой копейки», «Возрождения», «Нашего слова», «Русских ведомостей» и др. Все они признавались виновными в «распространении ложных слухов» или «контрреволюционной агитации» и к весне 1918 года запрещены.

Судебные дела Ревтрибунала

Дела в Мосревтрибунале рассматривались одно за другим, выносились приговоры за оскорбительные ругательства в адрес советской власти, неподчинение ее распоряжениям, ее непризнание, агитацию за Учредительное собрание, призыв к забастовке, распространение прокламаций и так далее.

В мае 1919 года, заслушав отчет о работе МРТ, президиум Моссовета одобрил его деятельность и в своей резолюции особо подчеркнул, что трибунал по-прежнему «должен быть беспощаден в борьбе с врагами советской власти и вместе с тем внимательно относиться к проступкам трудовых элементов, всячески ограждая их интересы» (Известия ВЦИК. 1919. 1 июня). Когда МРТ выносил приговоры тем, кого он в данный момент и по подсказке из Кремля счел «врагом советской власти», обстоятельства дела играли второстепенную роль. Рабочий или крестьянин, виновный в тяжком преступлении, мог рассчитывать на снисхождение, если имел на счету непосредственное участие в казнях «врагов», в подавлении «контрреволюционных выступлений» либо деятельно сотрудничал с органами ЧК.

Однако в 1920 году почти 40% обитателей московских мест заключения были выходцами из социальных низов — рабочими, крестьянами-землепашцами и ремесленниками (соответственно 9,5; 11,4 и 18,6%) и только 16,8% — интеллигентами и бывшими чиновниками. В 1921 году в числе 4 тыс. заключенных столичных концлагерей находилось более 2 тысяч мещан и крестьян, 80 бывших дворян, купцов и лиц духовного звания и 48 несовершеннолетних.

Какие дела Московского ревтрибунала можно встретить в открытых архивных документах?

Под председательством Дембицкого трибунал рассматривал дело Дмитрия Ильодоровича Касюры 3 апреля 1922 года. Касюра был приговорен ВЧК в 1921 году за контрреволюционность и службу у белых, отправлен в концентрационный лагерь. Бежал из лагеря, хотел перейти границу, чтобы перебраться во Францию, но был пойман. Приговорен к пяти годам лишения свободы. Но принимая во внимание то, что он хороший специалист – агроном и может принести Республике пользу, наказание ему было заменено принудработами без заключения на тот же срок. А по амнистии ВЦИК от 4.11.1921 срок наказания сократили на одну треть с зачетом времени предварительного заключения (Ф. 4613.Оп. 2. Д. 183. Л. 100).

Эстонцев, переправлявших предметы роскоши за границу, приговорили к расстрелу, который был заменен лишением свободы и высылкой (Ф. 4613. Оп. 2. Д. 180. Л. 69 об.).

В.Н. Шварц 5 октября 1922 года был приговорен к 5 годам лишения свободы за то, что в царское время выдал охранному отделению революционеров. Кассационная коллегия оставила приговор в силе. Амнистия на его дело не распространялась (Ф. 4613. Оп. 2. Д. 180. Л. 70).

Дело Петра Петровича Павлова, Елизаветы Михайловны Мейчик  и др. Процесс был состязательный с участием обвинения и защиты. Обвинялись подсудимые в хищении.

Детскому дому Павлов продавал/выдавал сверх разверстки продукты и вещи из Наркомпроса, т.к. снабжение детских и дефективных домов было неудовлетворительное. Раньше в этом детдоме жили дети артистов и питались хорошо. Потом их распустили и набрали детей рабочих. Снабжение ухудшилось, поэтому Вишневская (из мещан, училась в Царском Селе, на высших женских курсах) и Мейчик обратились к Наркомпросу. Люди организовывали детские дома, а в них мастерские. Искали возможности обеспечить их всем необходимым. Их обвиняли в незаконных действиях — кражах. Павлов и Мейчик 10 марта 1922 года были приговорены к расстрелу за преступление по должности (Ф. 4613. Оп. 2. Д. 179. Л. 3–55).

Осужденные подали ходатайство о помиловании. Выписка из протокола № 7/С заседания Президиума Всероссийского центрального исполнительного комитета Совета рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов от 17-го марта 1922 года свидетельствует:

Слушали: Ходатайство о помиловании Павлова и Мейчик, осужденных Московским Ревтрибуналом за преступление по должности к расстрелу.
Постановили: Расстрел Павлову и Мейчик заменить 5-тью годами общественных принудительных работ с лишением свободы.
/МП/ Выписка верна: Секретарь В.Ц.И.К. /Енукидзе/

С подлинной верно: Секретарь Судчасти МРТ <подпись неразборчиво>

ЦГАМО. Ф. 4613. Оп. 2. Д. 180. Л. 47

В ноябре 1922 года наказание Е.М. Мейчик сократили до трех лет принудработ без лишения свободы. Подпись секретарь ВЦИК Енукидзе (Ф. 4613. Оп. 2. Д. 180. Л. 132).

Судебные дела позволяют не только узнать особенности судебно-следственного процесса, но и отражают те изменения в жизни людей, к которым привела смена правящего режима. Из допроса П.П. Павлова:

Председатель: Отец где живет?
В деревне… Верейского уезда.
Что он там делает?
Он крестьянин, хуторянин.
У него не было здесь заведения? Он по профессии художник и фотографии не было?
Да, раньше занимался фотографией, а теперь перешел к сельскому хозяйству и занимается им.

Дело Шестакова, декабрь 1921 года.

Председательствовал Лавров. Заседание неожиданно перенесли на три дня раньше. Защитник Либсон не успел ознакомиться с делом. В просьбе предоставить нужное время ему было отказано. Формулировка: «Ввиду того, что дело так просто, Московский Революционный Трибунал считает излишним защиту по этому делу». Шестаков обвинялся в дискредитировании советской юстиции правозаступников. Его поведение, по мнению обвинения, дискредитировало защитников. Что же произошло? К нему обратилась гражданка С.К. Синькова  с просьбой об организации защиты ее брата, Озолина, т.к. трибунал не допускал защиту в его деле. Когда же разрешение на защиту было получено, Шестаков использовал этот случай, чтобы вымогать деньги у Синьковой на защитника. Хотя, как выяснила Синькова позже, защитник предоставлялся бесплатно. Приговор Шестакову: 5 лет тюремного заключения со строгой изоляцией. По амнистии наказание было сокращено на треть (Ф. 4613.Оп. 2. Д. 179. Л. 165–171/об.).

Дело милиционера и помощника начальника Таганской тюрьмы. Бывали и такие случаи. Следователь МРТ провел допрос милиционера Басманного арестного дома Никиты Андреевича Герасимова и помощника начальника Таганской тюрьмы Александра Николаевича Иванова . 28 сентября 1922 года Никита Герасимов конвоировал подследственного (по делу о побеге из Таганской тюрьмы заключенного Шейна) Александра Иванова в тюремную больницу. По дороге они зашли к Иванову, выпили самогонку, потом Иванов сходил в ларек за новой порцией. В это время пришел надзиратель Таганской тюрьмы Костырев с новой бутылкой. Только по окончании распития отправились в тюремную больницу. Всем троим предъявили обвинение. Иванов был обвинен в том, что он подговорил Герасимова к нарушению служебного долга, распитие спиртного расценили как взятку. Герасимов был повинен в том, что действовал из личных корыстных побуждений и взятку принял. Костырев обвинялся в укрывательстве преступных действий и в том, что принял в преступлении участие. Всем троим выбрали меру пресечения содержание под стражей, Костырева и Герасимова отстранили от службы (Ф. 4613.Оп. 2. Д. 176. Л. 152).

Одобрение работы Московского ревтрибунала на заседании Исполкома Моссовета. Фото: Известия ВЦИК. 1919 г. 1 июня

Одобрение работы Московского ревтрибунала на заседании Исполкома Моссовета. Фото: Известия ВЦИК. 1919 г. 1 июня

Дело главного коменданта

В ночь с 8 на 9 мая 1922 года на машину авточасти штаба РККА было совершено дерзкое вооруженное нападение. В машине находились шофер Хромов и рассыльный Отдела связи штаба РККА Нафанаилов, который вез «срочно-секретную корреспонденцию». Сотрудники штаба армии стали жертвами бандитского нападения прямо напротив здания Московского ревтрибунала (МРТ) на Большой Лубянке.

Однако скоро выяснилось, что преступник — сильно перебравший главный комендант Московского ревтрибунала Тетерин, который совмещал эту обязанность с должностью следователя, в соответствии с приказом МРТ № 18 от 1 апреля 1922 года. Основанием приказа служило распоряжение председателя Ревтрибунала Бека. Для разбора этого возмутительного поступка 17 мая собралось заседание Президиума МРТ совместно с членами коллегии МРТ под председательством Бека. Главного коменданта Ревтрибунала Тетерина признали виновным «в бесчинстве и буйстве, учиненных им в нетрезвом виде».

Что же произошло в ту ночь?

Тетерин явился в Ревтрибунал для проверки дежурного коменданта и красноармейцев. При этом главный комендант был сильно нетрезв. После резких пререканий с дежурными Тетерин вышел на Большую Лубянку и, угрожая револьвером, «незаконно задержал машину АВТО-ЧАСТИ ШТАБА РККА». Поступок был действительно возмутительный: нападение на машину штаба армии, из-за чего секретная и срочная корреспонденции не была доставлена в срок.

Однако заседание приняло к сведению ряд смягчающих вину обстоятельств: беспорочную и усердную службу в трибунале, а также беспрерывное участие с 25 апреля по 8 мая 1922 года в качестве коменданта в процессе о противодействии изъятию церковных ценностей. Последнее событие потребовало от главного коменданта, по мнению заседателей, наивысшего напряжения сил и нервов, так как публика неоднократно пыталась устроить во время судебного заседания беспорядок и «массовый шум». Ему приходилось выводить буянов из зала, а активных нарушителей арестовывать. Кроме того, Тетерин должен был обеспечить своевременную доставку заключенных на суд и обратно в места заключения, а процесс длился 12 дней (!) с утра до поздней ночи.

И последнее, что отметили на заседании, — личное и непосредственное участие Тетерина в этот же период времени в приведении в исполнение смертных приговоров Московского ревтрибунала. И это последнее, по мнению заседателей, «главным образом повлияло на его нервную систему в смысле повышенной чувствительности и расстройства в координировании действий».

В результате заседание признало бесчинства Тетерина за действия, совершенные в состоянии аффекта под влиянием алкоголя и тех обстоятельств, в которых он находился с 25 апреля по 8 мая. Его действия были признаны дисциплинарным проступком, а его самого подвергли дисциплинарному взысканию, заключению под арест на 30 суток. Но в связи с его болезненным состоянием (кровоизлияние горлом из-за туберкулеза легких) наказанию его подвергли только после выздоровления (ЦГАМО Ф. 66. Оп. 1. Д. 682. Л.11. с об.).

Все-таки Ревтрибунал не был слишком жесток с гражданами — точнее, с некоторыми из них.

Буков В.А. От российского суда присяжных к пролетарскому правосудию: у истоков тоталитаризма. М.: 1997
Кутафин О.Е., Лебедев В.М., Семигин Г.Ю. Судебная власть в России: история, документы. В 6 т. Т. V / отв. ред. Р.С. Мулукаев, А.Я. Малыгин. М., 2003
Тарновский Е. Судебная репрессия в цифрах за 1919–1922 гг. / ЕСЮ. 1922. № 44–45
Шумятский Ф. Почему и за что карает советская власть. М., Ленинград: Московский рабочий, 1928
Утро России. 1918. № 1, 2, 3, 4, 6, 10, 11 (Государственная публичная историческая библиотека)